Та Сторона - Софи
Мелкие пылинки блеклые, невесомо кружащиеся над сидениями кожаными и панелью приборной, что синим неоном светится – единственное из всего во всей чертовой вселенной, не расплывающееся под взглядом ее затуманенным. Пылинки эти в освещении скудном мерцают, живут всего несколько мгновений и оседают книзу, теряются на беспросветно черном, тонут в сине-неоновом, а у Софи голова кружится нестерпимо, в висках стучит до одури неприятно и ком к горлу подступает так совсем непривычно. У Софи сил не осталось, вообще. Моральные она давно уже, кажется, растратила нещадно, пока в бетонную массу их замешивала старательно, стену крепкую строила между той стороной, где она живая, чувственная и ранимая, о счастье мечтающая, и этой стороной, где она смеется звонко, каждому помочь готова безвозмездно, любое испытание выстоять сможет неоспоримо, нравиться умеет всем без исключения и с легкостью статус «родной человек» заслуживает, но на деле же – лишней всегда остается, на деле же – только и делает, что себя обманывает, выдумывает истории неосознанно, такие, в которых ей места никогда не найдется, а что физических сил касается… Физические силы Софи только сейчас, похоже, исчерпала до самого дна, в ладонях собственных весь океан этот чертов вынесла к пескам раскаленным в пустыне бесконечной – за считанные мгновения высушила, испарился океан этот, ничего после себя не оставив, кроме пыли блеклой в салоне такси. И абсурдно ведь до смешного, до боли глупо: всячески пытаться сделать так, чтобы физическое состояние всегда на одном уровне с моральным было и, зачастую, уровень этот глубине Марианской впадины равен, да и вовсе же никогда саморазрушение осознанное в список вредных привычек Авазашвили не входило, но… Привычками заражаться свойственно, так же, как и людьми неизлечимо болеть. Софи же, в общем-то, вовсе не хотела его привычками заражаться, совершенно не планировала им заболеть вот так вот вдруг, она надежды великие возлагала на стену свою бетонную, но, черт возьми, даже и понятия не имела о том, что он, оказывается, каким-то образом сквозь стены ходить умеет. Легко совсем, ненавязчиво, абсолютно по-дружески и без тени каких бы то ни было намеков, он то и дело ладони мягко на плечи ее опускал, пальцами длинными в задумчивости узелки вязал на сотне ее косичек и благодарил с улыбкой кошачье-искренней, когда она вместо одного кофе три приносила, улыбалась приветливо и рядом с парочкой этой мурлыкающей усаживалась. Всячески пыталась лишние мысли из головы прогнать прочь, смеялась вместе с ними всегда совершенно искренне и всякий раз себя одергивала, осознавая вдруг, что слишком долго на него смотрит, снова выдумывает, теряется в течениях подводных, в чужом океане пытается свое место отыскать почти неосознанно, бесконтрольно, и злится на саму себя, постоянно, очень. Софи верит, знает и видит всегда, совершенно явственно осознает: эти двое, неоспоримо созданы друг для друга и ни одного грамма чертовых сомнений в истине этой попросту априори быть не может, более того, Софи же – одна из первых вечно пытается их любовь спасать, наравне с Трущевым, Назимой и Джеем всякий раз мирить бежит «детишек» этих глупых, и всегда, без исключения – успешно чертовски, настолько, что уже через четверть часа они из объятий друг друга ни на секунду не отпускают, а она вместе с ними смеется над очередной и, зачастую, нелепой причиной их ссоры. И все бы ничего, подругой верной для людей прекрасных быть здорово, знать, что нужна им обоим – замечательно, вот только… Соня Кристину любит бесконечно, и Макса – ничуть не меньше, но, так уж вышло, что она и заметить не успела, когда любовь эта вдруг такой разной стала. Не успела заметить, видимо, так же, как и момент упустила, после которого каждый бокал вина на очередной пятничной тусовке лейбла уже явно лишним был. Софи не заметила, Софи будто бы и не хотела замечать, а теперь от последствий задыхается, в чертовски непривычных приступах саморазрушений умирает, и морально, и физически. Авазашвили просит водителя ехать помедленнее, он отвечает что-то неразборчивое и скорость сбавляет, а у Софи пальцы дрожат едва заметно, когда она телефон из кармана пальто вытягивает и фотографии листает одну за другой, все больше теряя возможность и себя саму понимать, и чувства свои. Анисимов на фото – счастливее некуда, он смеется, бережно поправляя взъерошенные от байкальского ветра волосы своей Мартышки, а Софи снимок делает, с улыбкой искренней от уха до уха просит голубков этих поближе друг к другу встать. Анисимов в самолете спит, на два кресла растянувшись, Кристина моментом пользуется и косички мелкие старательно заплетает в волосах его выбеленных, а Софи губу чуть прикусывает, снова улыбается и в объектив ловит их, друг для друга созданных. Анисимов пальцами длинными по клавишам черно-белым скользит, мурлычет что-то себе под нос, улыбается, как кот чеширский, ведь Кристина рядом снова, подбородок на макушку его укладывает, за плечи обнимает и подпевает так же тихонько, а Софи снова фотографирует, смеется чуть слышно и шепчет что-то вроде «в ваш семейный альбом», и чувствует себя совсем неловко, когда в тот же вечер Анисимов ее рюкзак на плечо взваливает вместе с сумкой Кошелевой и к автобусу тащит, а затем, после нескольких секунд дружеской перепалки, как ребенок радуется тому, что вечно упертая Софи слишком быстро сдается и позволяет ему надеть на нее капюшон, не замечает даже, как Авазашвили вздрагивает от прикосновения едва ощутимого, костяшками пальцев. И нет ведь ничего плохого в том, чтобы от дружеской заботы удовольствие получать, взаимностью той же дружеской отвечая, но у Софи пробоины в стене ее бетонной стали появляться слишком часто, а соленые воды океана чужого, заполонившие на той стороне все и вся, неистово опоры подбивают, фундамент рушат, и хоть сколько пытайся восстановить – не выходит ничерта, ведь бетона не осталось уже совсем, сил не осталось, пыль только, вечный самообман, песня не о том и, уж тем более – не о той. Таксист, видимо, тишиной звенящей утомленный, радио включает негромко, а Софи вздрагивает невольно, ведь в динамиках прямо над головой малышка Кристина Кошелева поет о чувствах, которых нет прекрасней, но у Софи чертовы кошки под ребрами скребут, сердце нелепо измученное ранят, принуждая ее от вины задыхаться, ненавидеть себя за чувства, которых вообще не должно было быть, но… Но они есть, и Софи никуда от них деться не может, сбежать у нее не получается никак, скрыться не выходит, ведь она же сама их выдумала, сама в них тонет, сама… Софи сама виновата в том, что броне своей позволила рассыпаться пылью прямиком Анисимову под ноги, когда он обнимал ее так же по-дружески, а она, чуть покачиваясь и мысленно обещая себе, что больше никогда не будет пить, дым сигаретный вдыхала и, видимо, кислород ей понадобился вдруг чертовски срочно, именно поэтому и толькоЧасть 1
6 ноября 2018 г. в 22:49