Это я убил вашего брата, Наннерль.

      Да, это был Сальери, Антонио Сальери, строивший козни против постановки "Похищения в серале", сорвавший постановку «Женитьбы Фигаро», не давший родиться "Дону Жуану". Этот человек сидел ближе всех здесь находящихся к смертному одру Моцарта и буквально пять минут он говорил с ним в последний раз.       В душе его было не просто смятение, она сотрясалась от того, что переполняло композитора.       "Я убил Моцарта."       Кроме самого Сальери этого не знал никто. Но он это понимал прекрасно. Это он убил Моцарта, убил своим холодом, кознями, разрушением того прекрасного, что он творил, убил своей завистью и своим восхищением, убил своей ненавистью к музыке юного композитора и своей страстью к ней.       "Я убил Моцарта."       Чувство в душе Сальери было похоже на смесь зловонных помоев, благовоний и мёда. Он вновь и вновь вспоминал мелодии, которые он слышал на репетициях, мелодии, которые его наполняли, которые он слушал, закинув голову на спинку стула, дрожа от злости и восхищения одновременно. Это чувство и было той смесью грязи и сладости, пахнущей странно и дурно, но где-то внутри дурманяще и благовонно, липкой и не желающий отставать, но от которой он сам желал избавиться… И не мог.       "Я убил Моцарта."       Современная музыка потеряла в лице Моцарта своё будущее, которое она обретёт ещё очень нескоро, ведь в мире нет второго Моцарта, нет второго свободного, нестандартного, ассиметричного, непредсказуемого склада ума, способного создать, сотворить подобную музыку. А кто может претендовать на место подобного создателя? Кто? Может быть он, Антонио Сальери? Это же смешно!       "Эта прекрасная, бессмысленная гармония… Разрывающая мне голову идеальная какофония… Сладостная боль, невинное кощунство... Я стал тем, от чего сам убегал всегда…Я пытаюсь с досадой убить то, что сам в себе посеял…       Что он со мной сделал!?       Что со мной сделала она, эта адская музыка рая!?       Что со мной происходит!?       Я убил Моцарта…"       Он хотел зарыдать, закричать, пасть на колени перед этим идолом, кричать, проклинать и молить о прощении… Недавно с ним случилось то, чего с ним не было очень давно - Сальери плакал. В своём собственном доме, в кабинете, при танцующем от пронизывающего ветра свете единственной свечи, перед раскрытым в ночной лёд окном Антонио Сальери содрогался в беззвучных рыдания, он давился ими, не в силах больше удержать это нечто, рвущееся наружу. Он рыдал, оперевшись на подоконник, затем упал в кучу разбросанный в иступлённой ярости нот и бумаг и рыдал стоя на коленях, закрыв лицо руками, прося прощения непонятно у кого…       "Я убил Моцарта." Сверху лестницы послышались шаги, разорвавшие тишину и немного вырвавшие близкого к истерике Сальери из этого омута мыслей. Он поднял бесстрастное, бледное лицо, на котором уродливо играли тени свечей.        Шаги приближались.