Буду с тобой любой ценой

«А в городе снег, снег, снег Летит через форточку в окне Где же тот человек, Что так нужен мне?»

      Кирилл стоял на балконе и курил, вдыхая в себя сигаретный дым и морозный утренний воздух. Первое одурманивало. Второе резко отрезвляло. Не представлялось возможности уйти от реальности. И не хотелось жить.       А за окном падал первый снег.       Крупными хлопьями, припорашивая землю. И как бы Кирилл не отгонял от себя эти мысли, они всё равно навязывались сами, глядя на резкую смену времени года. Они не увидят этот снег вместе, вдвоём. Вера не будет идти рядом с ним за руку, смешно пытаясь поймать снежинки кончиком языка. Он не увидит, как она натягивает свой нелепый рыжий шарф по самые уши, пытаясь согреться. И он уже не будет греть её ладони своим дыханием.       «Между нами всё кончено».       Эти несколько слов поделили жизнь Гордеева на «до» и «после». «До» он был уверен во всём. Будущее представлялось чётко и ясно. Был смысл этой жизни. «После» уже не представлялось, зачем он живёт. Смысл жизни полетел ко всем чертям.       Есть ли он вообще, когда ты никому не нужен?       «Ты никому и не был нужен в этой чёртовой жизни. Тебя уже предавали, она же и предавала, и ты снова решил наступить на те же грабли. Идиот», — каждое мысленное «слово» как удар ножом. Но лучше правда. Нет смысла себя утешать.       Докурив, Кирилл потушил сигарету о пепельницу. Уходить с балкона не спешил. Глядя на снег, достал телефон и набрал номер.       — Слушаю.       — Оксан, я сегодня не приду. Ставьте Ростика на замену. Не знаю, когда смогу выйти, — глухо проговорил он в трубку.       Секундное молчание.       — Вы там вообще обнаглели все? Сначала Свешникова звонит, каким-то странным голосом просит заменить её, теперь ты. Не будет никаких замен, думать забудьте об этом. Не знаю, что у вас там произошло, но чтобы на вечернем спектакле были оба. Совсем совесть потеряли…       Не успел Кирилл ничего сдерзить в ответ, как ассистентка постановщика сбросила вызов. Ну и к чёрту.       Телефон полетел на диван, а Кирилл опустился на пол, сжимая голову руками, словно в тисках. Где-то внутри его жёстко ломало, что-то выло и требовало прорваться наружу. Дать волю слезам, пусть он никогда и не плакал. Или же разрушить что-нибудь, сломать, выпустить злость и обиду от предательства.       Его предали. Воспользовались и бросили, как ненужную вещь, игрушку. Совсем, как в детстве. Даже не удосужились сказать это напрямую, а лишь бросили смску с парой слов. Именно в неё он вчитывался вновь и вновь, не веря происходящему. Поехать к ней? Заставить объясниться? И зачем? Что ты не понял из написанного? Вроде всё предельно ясно. Давно перед твоим носом не захлопывали двери, сообщая, что ты ничто и никто для Веры? Всего-то тринадцать лет прошло.       В голову закрадывалось всякое плохое. Из потаённых уголков разума выползали давно припрятанные демоны, зарождая сомнительные мысли. «Вытащить её пьяную из паба, подставиться под удары шпаны — это всегда пожалуйста. Покрасоваться отношениями с «популярным актёром» — почему бы и нет. Надоело и не нужен, пусть проваливает. Любовь? Какая любовь? Не было никакой любви, ты сам всё придумал, тебе хотелось в это верить, вот ты и поверил, идиот».       Тяжелую голову тянуло вниз. Мысли уже начинали путаться от пока что небольшого количества алкоголя. Клонило в сон.       Нет. Нельзя.       Вечером спектакль. К чёрту спектакль.       «Отыграй этот блок, а там хоть помирать можно», — пробилась одна здравая мысль сквозь пучину отчаяния.       Пошатываясь, но не от алкоголя, а от бессонной ночи и нервного напряжения, Кирилл встал на ноги. Нужно собираться и выходить. Нужно сыграть, как можешь, но сыграть. Выдержать и не показать своей боли. А затем покинуть сцену и больше никогда, никогда не видеть её в своей жизни.       Гордеев ушёл с балкона, не закрыв двери.       А за окном крупными хлопьями падал первый снег.

***

      Получилось взять себя в руки и даже обойтись без алкоголя. Хотя хотелось жутко. Есть такое выражение «руки чешутся». А у Кирилла «ноги так и чесались» пойти в ближайший магазин или бар и напиться прямо там. Сдержался.       Всё-таки несет ответственность не только за себя. Его придут смотреть сотни людей. Именно его, а не Колпакова.       Пока добирался, мозги были абсолютно отключены. Словно в полнейшей прострации доехал, зашёл в театр. Прошёл по коридору, мимо служебных помещений, мимо гримёрок. Невольно помедлил по привычке у женской гримёрки.       Нет.       Теперь — нет. Привык, идиот, засиживаться вместе с ней, пить чай, болтать о чем-то совсем незначительном, зажимать в тёмных углах комнаты, пока та была пуста. Но теперь — нет.       Отсидел на гриме, кое-как оделся. Словно на автомате. Словно робот без чувств. Занял своё место за кулисами. А вокруг суетились люди, что-то делали, бежали. Пустая суета.       Музыка. Его выход.       Сходит по трапу. Натянуто улыбается, приветствует «друзей». Видит её на другом краю сцены. Чувствует, как сердце в грудной клетке будто бы перестаёт биться. «Чёрт, что с тобой?! Давай, покажи, насколько тебе плевать, затопчи эти чувства, затолкни вглубь и не смей даже думать!».       — Любимая!       — Эдмон!       Вера бежит к нему, и её волосы развеваются. За секунду до того, как обнять, он ощущает её запах. Какой-то цветочный аромат духов и что-то особенное, но такое знакомое. Сердце сжалось.       Подхватывает на руки, кружит. Не смотрит в эти карие глаза, потому что боится того, что может в них увидеть. Но руки его не дрожат, а взгляд равнодушен. Стальным голосом поёт свою партию.       Лишь коснувшись её плеча, когда спускал вниз бретельки платья, случайно увидел. Глаза у Веры были красные, будто заплаканные, а под ними — мешки от недосыпа. «С чего бы это?» — мелькнула мысль.       Вера напряглась так, будто то, что он раздевал её сейчас, пусть и для игры — ужасно неприятно и противно. Больно надо. Жёсткие слова так и хотели сорваться с губ: «А со мной в постели тоже было неприятно и противно? Когда я раздевал тебя и целовал по-настоящему, тоже было противно, да?!». Но, конечно же, на сцене он не мог этого сказать.       Она уже успела снять с него рубашку. Обнажённое тело покрылось мурашками то ли от холода, то ли ещё от чего-то неизвестного. Что дальше должно быть, вспомнил не сразу. Притянул её ближе и чисто на автомате накрыл её губы своими.       Этот поцелуй не был похож на все предыдущие. Он был совсем другим. Не их. Вера плотно сжимала губы, не позволяя ему углубить поцелуй. Он и не стремился сам. Вера поставила между ними эту преграду. Он сделал её больше.       Ломало изнутри. Так, как никогда.       Половина спектакля прошла так, как Кирилл и не мог ожидать. Он готов был даже вновь оказаться там, на земле в тёмном переулке, под ударами ног тех мерзавцев. Но только не здесь. Здесь было хуже. Несмотря на то, что тогда было физически больно, в душе он был спокоен, потому что была защищена она.       Теперь ему было больно внутри, не физически. Но кто же защитит его?       Отыграл и вторую половину. Даже не осознавая, что происходит, механически пел, как-то вспоминал слова, даже умудрялся попадать в ноты и играть что-то осмысленное.       — Годы мести, слёз и крови невозможно пережить, — пела Вера, и её голос проникал ему в самое сердце, — но поверь, что ты способен дальше жить…       «Если бы, Вера. Если бы. Ты всё убила», — мрачные мысли продолжали терзать его сознание. Они не ушли даже тогда, когда оба стояли уже в самом финале в обнимку. Когда держались за руки на поклонах.       Но чуть только опустился занавес — Вера вырвала свою ладонь из его руки и почти бегом скрылась за кулисами. «Что — вот даже так? Настолько противен?».       Что ж, плевать. Он ей не нужен. Значит, и она не нужна ему. Пусть и проваливает.       Все уже разошлись, а Кирилл всё ещё сидел в гримёрке. Сам не понимая, зачем. Вероятно, боялся пересечься с Верой на выходе, хотя даже сам себе он бы не смог в этом признаться. Голова была пуста, не осталось ничего — мыслей, чувств, переживаний. Контроль над собой в течение спектакля отнял последние силы и теперь он был просто опустошён.       Дверь распахнулась. В комнату заглянул Кроль.       — Кирилл, там тебя поклонницы спрашивают. Что передать? Ты когда выйдешь?       — Я не выйду сегодня, пусть не ждут.       — Что с тобой? Выглядишь хреново, я тебе скажу. В гриме старого Дантеса и то лучше было. Ты заболел что ли?       — Да, заболел, — подхватывает Кирилл предположение Игоря, — так и передавай, чтобы не ждали. Лучше сам иди уже к ним.       Игорь хочет было ещё что-то спросить, но не решается, кивает и уходит.       Кирилл уходит через другой выход. С облегчением понимает, что хоть тут никто не додумался его караулить.       Промозглый ветер тут же бросает в лицо пригоршни острых снежинок. Здесь в центре, снег почти не успевает долететь до земли. Под ногами мокрая кашица, в воздухе сыро.       Кирилл думает было зайти в ближайший магазин, но вспоминает, что продажа алкоголя уже запрещена. Но кого это может остановить? Актёр заходит в бар и берёт там бутылку «на вынос». Задерживаться нигде не хочется.       Он почти бесцельно бредёт по улицам в сторону дома. Домой тоже не хочется, но и идти ему больше по сути некуда.       Пронизывает ледяным ветром на набережной. Чуть теплее становится в узких переулках исторического центра. Постепенно дворцы сменяются доходными домами, а после и вовсе типовой советской застройкой и яркими аляповатыми пятнами современных торговых центров. Неблагоразумно бродить пешком в это время суток в спальных районах. Но Кирилла это уже не волнует. Тем более, что никого кроме него и нет на улице в столь ненастную погоду.       Он с некоторым удивлением понимает, что не хочет уже ничего. Даже пить. Бутылка в руке следует вместе с ним бесцельным грузом практически полная. Он оставляет её возле какой-то урны. Желающие допить без сомнения найдутся. Но не он. Он не будет напиваться из-за неё. К чёрту Веру. К чёрту любовь. Жил он без чьей-либо любви почти всю жизнь и дальше проживёт. Ему никто не нужен.       Никто.

***

«В доме моём зима, В доме моём не спят коты. Ищут коты тепла, Где я, и где ты».

      Вера сидела на подоконнике у открытого окна, кутаясь в огромный зелёный свитер. У её ног стояла кружка с давно остывшим чаем, даже не тронутым. Вера вдыхала морозный воздух и смотрела на падающий снег.       Представлялось, как они могли бы сейчас вдвоём под этим снегом. Идти, держась за руки. Возможно, бросаться снежками. Он бы хмурился и упрекал её в том, что она постоянно забывает надеть варежки. Занудничал, но всё же грел бы её ладони в своих карманах. Целовал в покрасневший от ветра кончик носа.       Глупости.       «Сейчас он всё это и делает. Только вот не со мной», — горько подумалось ей. Плакать не хотелось. Все слёзы были уже выплаканы днями и ночами ранее. Осталось лишь какое-то чувство пустоты внутри.       Невольно в голове всплыли события сегодняшнего дня. Тайком Вера наблюдала за ним — на сцене Кирилл был такой, как и всегда — безукоризненно собранный и артистичный. Но в этот раз было что-то другое…       — Любовный дурман, незатейливый, пошлый обман, — голос Гордеева набирал силу и становился всё жёстче, — и растают на заре, как туман, уверения и клятвы.       Глаза его сверкали странным огнём. Совсем не такими огоньками, какими озарялся его взгляд, когда они были наедине. От таких глаз Вере стало страшно. Это были глаза одержимого безумца. Казалось, сейчас, произнося эти слова, он находится совершенно в своей стихии. «Значит всё, что было между нами — всего лишь пошлый обман? Вот и растаяли все твои клятвы», — горько усмехнулась Вера про себя.       Но это было вечером, а сейчас стояла глубокая ночь. И за окном падал снег.       Мурлыча, на подоконник взгромоздился Сер. Нахохлил рыжую шёрстку и подобрался к Вере, подставляя мордочку под её ладонь. Вера закрыла глаза и погладила его по мохнатой шерсти. Было холодно, но она не спешила уходить. Морозный воздух отрезвлял.       Пора было возвращаться к реальной жизни.       Вера закрыла окно. Поёжилась и поспешила покинуть балкон, подхватив рыжего на руки. Как на автомате включила компьютер. Села, поджав под себя ноги. Соц.сеть. Официальная группа театра.       Заметила новое обсуждение «Граф Монте-Кристо». Интересно. Двойным щелчком мыши открыла обсуждение. Совсем незнакомые имена комментаторов. Среди многочисленных отзывов Вера не раз вылавливала взглядом ненавистную и до боли родную фамилию. Каждый раз спешила проматывать ниже, пока не наткнулась на собственную.       Сразу бросились в глаза до одури обидные слова «бездарность», «понабрали студентов, играть-петь не умеют!», «бревно». Вера скроллила обсуждение дальше и дальше, казалось, что негатив льётся сплошным потоком, положительные же комментарии проходили мимо её сознания. Не выдержала на последнем — «не повезло с составом, досталась Свешникова. В следующий раз только на Газаеву пойду».       Быстро закрыла браузер и нервно выдернула из розетки шнур от ноутбука. Встала со стула и тут же упала на диван, обхватив себя руками и сжавшись в комочек. В происходящее совершенно не верилось. И не хотелось даже верить.       Вздрагивала от плача и подступающей тихой истерики. Наконец, дала снова волю эмоциям — за всё. За отзывы. За Кирилла. Измену. За боль и за эти бессонные ночи от переживаний.       «Это — последний раз. Больше не заплачу. Завтра заберу документы из театра и уеду отсюда. Забуду про него и про всё-всё, что происходило в Питере», — твёрдо решила Свешникова.       Она больше никому не даст обидеть себя. Не будет разрывать себя на части от боли и молча терпеть каждый удар.       Потому что завтра начнётся уже другая жизнь.