Цена ошибки

Утром Джин проснулся неожиданно рано. С полным осознанием, что выходные безнадежно испорчены. Испорчены многим: идиотской сценой около гостиницы, свалившимся грузом информации, полным незнанием, как распорядиться новыми сведениями. Мучительно хотелось с кем-нибудь поговорить, но кандидатур отчаянно не находилось. И лейтенант поступил единственным, как ему казалось, правильным образом. Нет, не лег обратно спать, а, наскоро перекусив, отправился в Штаб, точно зная, что как минимум полковник там будет. Вопреки мыслям военного, начальника в кабинете не оказалось – он уже ушел с докладом к Фюреру. В помещении обнаружилась лишь лейтенант Хоукай, очень удивившаяся появлению Хавока и осторожно поинтересовавшаяся, не перепутал ли он дни недели. Джин уверил ее, что полностью ориентируется во времени и пространстве, сел за свой стол, прикурил и, приглядевшись, обнаружил среди бумаг новый документ. В заглавии бумаги значилось таинственное слово «Зоивление». Хавок моргнул, но потрясающее своей неграмотностью слово осталось на месте. Лейтенант вчитался. С трудом разбирая слова среди клякс и помарок, временами интуитивно определяя исковерканное ошибками значение, Джин выяснил, что некий полуграмотный субъект доводит до сведения, что около речных складов им замечена группа террористов ишварской национальности, вне всяких сомнений, задумавшая сделать бомбу и взорвать «что-нибудь ценное». Лейтенант подивился формулировке «что-нибудь ценное», хотел было пошутить, но внезапно осознал, какую невероятных размеров свинью им подкинул пожелавший остаться неизвестным доносчик. Проверять склады речного порта совершенно не входило в планы лейтенанта. Но раз имеется бумага, содержащая слова «ишварец», «террорист» и «бомба», то никакой возможности откосить от проверки складов не существует. - Понравилось? – спросила Лиза. - Безумно, - отозвался Хавок. – Раз это на моем столе, то идти мне? - Это на всех столах. Принесли по количеству сотрудников отдела, - Лиза показала точно такую же заляпанную бумагу. – Разница только в ошибках. У меня «Зоявление», а тут, - она взяла еще один экземпляр, - «Заивление». - Он пытался, - хмыкнул Джин. - Не может не радовать. Теперь наш активный гражданин добрался и до нас. Просто переходящее знамя, а не гражданин… - Минуточку, - Хавок сопоставил факты. – Это тот самый, который весь штаб своими галлюцинациями завалил?! - Именно он. Так что это не срочно. До понедельника терпит. Не понимаю, он уже не меньше двадцати раз людей поднимал: то недостройки осматривать, то пустыри. Теперь вот склад… Как его сюда еще пускают? – задумчиво спросила девушка и сама себе ответила: - Хотя понятно: напиши слово «террорист», и никто тебе не вправе отказать. - Он сумасшедший или медальку за гражданскую сознательность хочет? – спросил Джин, не без оснований подозревая, что оба названные им пункты зачастую являются одним целым «зоивителем». Вопрос остался без ответа скорее всего, лейтенант Хоукай посчитала вопрос риторическим, ответа не требующим. Хавоку было скучно, неожиданно сильно захотелось каких-нибудь действий. Лейтенант уже совсем было собрался смыться в сторону стрельбища – занять себя хоть чем-то, как вернулся полковник. Алхимик был задумчив, складывалось впечатление, что до кабинета он дошел на чистом автоматизме. Не глядя по сторонам, он добрался до своего стола, сел в кресло, с минуту смотрел невидящим взором в полировку. Но, видимо, почувствовав взгляды подчиненных, нашел в себе силы вернуться в действительность. Действительность удивила. Как минимум, наличием в ней Хавока. - Что случилось? – спросил полковник, ожидая исключительно плохих новостей. - Ничего, - честно ответил Джин. - Тогда почему ты в свой выходной здесь? – не поверил Мустанг. - Так получилось, - Хавок не мог, да и не хотел объяснять причины своего появления. – Я сейчас на стрельбище уйду, - пообещал он. - Нет уж, останься. Во-первых, нужно проверить склады, - полковник еще утром прочитал безграмотные тексты. - А во-вторых? – спросил Джин. - Не важно, - алхимик махнул рукой. – Все равно мы сейчас ничего не можем с этим сделать. - Понял. Сколько солдат на проверку складов брать? Или патрульных запросить? – Джин перешел к делу. - Нисколько. Один пойдешь. Джин посмотрел удивленно. Складской район далеко не самый маленький и уж точно не благополучный и безопасный. - Это уже не первое донесение от этого гражданина. Сто раз за этот год проверяли эти склады – нет там ничего. То есть нарушений там куча, но злоумышленников нет. Сходишь, посмотришь, сторожей спросишь, будто сам не знаешь, что делать. В отчете напишешь что-нибудь в духе: «Усилить патрулирование». - Так почему его продолжают пускать и слушать, если столько раз не подтвердилось? – спросил Джин. - Потому что он – не то родственник, не то приятель кого-то влиятельного. К тому же на память нам остаются только бумаги, а ты сам видишь, что донос анонимный. - Ясно. Мне возвращаться отчет писать или до понедельника подождет? - Подождет, - ответил полковник. Лейтенант достаточно смутно представлял себе, как в одиночку проверить весьма крупный промышленный район речного порта. И мысленно славил того мудрого руководителя, что догадался разграничить жилые районы и складские территории, строжайше запретив возводить здесь питейные заведения, жилые бараки и общежития. Проще нанять несколько машин и вывозить рабочих к жилой части, чем терпеть бесконечные притоны. Часть складов принадлежала армии. Туда Хавок решил не ходить, и так понятно, что он там увидит: заборы, колючую проволоку и хмурых солдат у ворот. Солдат, чьи мысли и помыслы сконцентрированы вокруг простейших желаний, волею случая начинающихся с одной и той же буквы: поспать, пожрать, поиграть в карты и, да, не выкинуть из песни слов, - потрахаться. И, конечно же, солдаты никакого непорядка на вверенной им территории не видели, а если и видели, то не признаются – не дураки. Во владениях частных лиц было пусто. Выходной. Хавок долго бродил между заборами и оградами. Тишина. Редкие рабочие безразлично-заученно говорили, что все спокойно. Хавока сильно раздражал этот бесполезный, для галочки, поиск. Он полагал, что так дела не делаются, уж лучше не делать ничего, чем заниматься настолько бесполезным убийством времени. По делу следовало взять солдат побольше, оцепить район или часть района и вдумчиво и планомерно обыскивать, заглядывая в каждую дыру. А не заставлять одного-единственного офицера вышагивать километры. Джина не покидало ощущение, что такими действиями он скорее известит возможных злоумышленников о недвусмысленном интересе армии, чем выявит их. Наконец, Хавок посчитал свой служебный долг с лихвой выполненным и с неприятным осадком на душе покинул складской район, вернувшись в свою квартиру. Там и посетило лейтенанта странное, до этого не осознаваемое ощущение, что ему не комфортно в одиночестве и еще сильнее не комфортно в безделье. За годы армейской жизни он слишком отвык и от одного, и от другого. Какое может быть безделье среди бесконечных авралов, операций по поимке, розыску, командировок, тренировок и стрельбищ? В такие моменты радуешься каждой свободной минуте. А чем занять практически два дня? Когда спать нет ни малейшего желания, а важных дел не находится. На минуту Хавок даже расстроился, что снимает квартиру, а не живет, допустим, в общежитии. Но немедленно погнал крамольную мысль: подобное кажется привлекательным только тогда, когда ты не там, а в собственной, пускай маленькой, темной и неприбранной, но квартире. Такими темпами не только по казарме – по палатке или землянке недолго затосковать. И все же какая-то неведомая сила гнала лейтенанта прочь из квартиры. На улицу, к людям, к обществу. Наскоро перекусив и переодевшись в гражданское, Джин отправился бессмысленно шататься по городу. Вопреки настроению, ноги принесли его не к центральным улицам с их вечными толпами, а к входу в небольшой парк, неведомо как сохранившийся среди стремительно растущего города. В магазинчике у парковых ворот лейтенант купил себе бутылку пива и, почувствовав острую потребность посидеть и подумать, направился вглубь парка в поисках скамейки. Искомая лавочка нашлась практически в центре парка, около маленького прудика, столь дивно идиллического, какими бывают только прудики рукотворные – с ивами, склонившимися над спокойной водой, с идущими ровно там, где хочется глазу, гравийными дорожками и узорными тенями вековых лип и дубов, посаженных кем-то, казалось бы, произвольно, но столь выверено, что каждое дерево находится именно там, где должно, каждая ветка клонится туда, где ей место, и идеальнее быть уже не может. За спинкой лавочки раскинулся куст сирени, давно отцветший, лишь сухими метелками бывших цветов напоминающий о майском буйстве жизни и цветения. Лейтенант усмехнулся своим мыслям: ведь именно здесь, у этого пруда, на другой его стороне, он впервые встретил Дорис. В тот день он решил срезать путь парком и случайно познакомился. Вспомнил о Дорис, и на душе вновь всплыло гадливое чувство незаслуженной обиды. Лейтенант думал, как теперь ей позвонить, как объясниться. Она же даже слушать не станет – сразу пошлет куда подальше. До чего же неловко вышло! Он ведь и в мыслях не имел ничего плохого, а она наверняка напридумывала себе всякого, накрутила себя. И правду тоже не скажешь, право слово, смешно: «Милая, поверь, между мной и той девушкой ничего нет! Она – просто выпившая лишнего сослуживица». Звучало пошло и мерзко, как в дешевом романе. Или так: «Мы разбалтывали государственные тайны и чуть увлеклись алкоголем», - еще хуже. Джин не знал, что там возомнила о себе Жанна, чтобы суметь как-то исправить ситуацию. Скорее всего, она и вовсе забыла об обещании. Грош цена пьяным клятвам. Хавок безрадостно пил свое пиво. Из-за куста послышались голоса. Некая женщина увидела лавочку. Не ту, на которой расположился лейтенант, другую, по другую сторону сирени. - И ты поверила? – воскликнула невидимая за кустом женщина. – Что же тебе такое сказала та девчонка? - Ничего особенного, - раздался тихий голос. Хавок чуть не подавился пивом: голос принадлежал Дорис, видимо, она была частой гостьей в этом парке. - Так не бывает! – оспорила ее собеседница. – Чтобы девки являлись парней выгораживать, чушь! Тебя обманули. - Нет, я при свете дня на нее посмотрела, она пришла в мой пересменок, она могла ничего не говорить, я и правда ошиблась – между такими людьми ничего быть не может. - Такая страшная? – собеседница звонко засмеялась. Хавока перекосило. Густой зеленый куст не мог скрыть звуков, слышно было даже шелест одежды, когда одна из девушек села поудобнее. - Нет, совсем не страшная. Даже симпатичная, вежливая очень. Но такая, такая… Не знаю, закрытая, что ли, это нельзя объяснить, это образ, аура, если хочешь. Просто смотришь на человека и знаешь: то, что он говорит, – правда. - Ну, что ты как маленькая: образ, аура. Дурь все это! - Нет! Я такие вещи чувствую, - Дорис повысила голос. – Уж мне известно, какова подлость на вид, вкус и запах. - У подлости есть вкус и запах? Дора, ты меня пугаешь, - в притворном ужасе воскликнула неизвестная девушка. - Конечно. Подлость – она соленая, водянистая и горчит. И пахнет кровью и лилиями, - голос потускнел, затихнув. - Дора? – перемену почувствовал не только Хавок. – Дора, не нужно, не вспоминай! - Я не вспоминаю, я это помню всегда. У нас был такой красивый внутренний дворик! Лилии… Белые, красные, желтые, много-много цветов. Бабушка их так любила, она разговаривала с ними, пела им… - Дора! - нервы девушки сдали. - Молчи! Замолчи, если не знаешь! – в голосе прозвенела сталь. – Война, вдалеке пожары, взрывается что-то. А у нас лилии, и бабушка поет им. Не нам, мне и сестренке, а им, цветам. У нас ноги были, мы могли бежать. А они были обречены. Обречены быть сломанными, стоптанными. Но мы верили – нас не тронут. Видишь мои глаза? Синие! С белой кожей и синими глазами не убивают. Нас бы вывели, эвакуировали, спасли! Мы верили! Понимаешь? Нам страшно было! Те, кто вчера был милыми соседями, – теперь враги. Мы – другого цвета. Те, кто стреляют, – спасатели! - Дора, не надо, пожалуйста, - тихо прошелестела вторая девушка. - Надо, Ева. А то не поймешь, - сказала не своим голосом Дорис. – В тот день, ближе к вечеру, бабка-соседка прибежала, говорит моей, мол, старая, пожалей девку, ей пятнадцать всего, а там солдатня, дай, говорит, я спрячу. Тебя, мол, старую, не тронут и малой не заинтересуются, а Дору жалко. Она – красавица. Бабка моя Азе, так соседку звали, поверила, та меня со своей дочкой спрятала в сарае, сказала куда бежать, тряпкой мне голову замотала. Я сижу – не понимаю: зачем мне своих бояться? И лилии пахнут. Большой труд их там, в песках, растить, большой эгоизм на цветы переводить воду. «Песках? Воду? Синие глаза? Неужели…» - лейтенант понял. Дорис из Ишвара, она – одна из немногих аместрийцев, кто жил там, кто не сбежал с началом войны. Кого предали. Джин замер. Он осознал, что слышит третью, самую малочисленную, сторону. Тех, кем пренебрегли. О таком не мог рассказать даже полковник. А Хавок четко знал, что никогда не перескажет Мустангу услышанного. - И они пришли. Их было мало. Мы на окраине жили, там не с кем особо воевать было. Я в щель в стене сарая подглядывала. Вижу кусочек нашего садика, бабушка вышла с сестренкой на руках. Аза к себе не ушла – у нас спряталась, думала, что так безопаснее будет. А офицер при тех солдатах – красивый такой. Как с плаката. Стоит, смотрит: на цветы, на наш дом. Видно, цветов давно не видел, замер аж. Бабка стоит: под мышкой сестра моя, другой рукой документы ему протягивает, просит спасти, вывести, а он на лилии смотрит. И вдруг солдатам говорит: «Дом обыщите!». Они заходят, несколько минут тихо было, а потом Азу нашли, во двор выволокли. Она молится богу своему, только не помог он ей. Выстрел, один, в голову. И все. Была тетя Аза, и нет ее. Добрая, хорошая тетя Аза. Та, что мне сладости давала и рассказывала странные южные сказки, лежит под нашими лилиями. Я кричать хочу, а дочь ее мне рот зажимает, сильная, на руках мозоли от работы. Я рвусь к бабушке, к сестре, но она держит, шипит что-то в ухо, а я ишварского не знаю, а она по-нашему забыла, как говорить. И офицер такой: «Старая сука!» Сестру отняли, она в визг, бабушка лопочет что-то. И ее, как тетю Азу, в голову. И лилии белые в брызгах крови качаются, пахнут одуряюще, - голос становился все тише. Хавок напряг слух. - А потом сестренку тоже. Он, офицер, сам. «Чтоб не мучилась», - сказал. Меня дочь Азина из сарая тянет, понимаю умом – бежать надо, но ноги не идут. А она сильная, за руку тащит молча. Даже не страшно, просто не веришь, что такое может происходить. Воздух глотку дерет, пить хочется. Тихо, даже не стреляет никто. И офицер тот смотрит на цветы. Я чувствую, что мимо трупов он смотрит, на клумбы бабушкины, и говорит: «Красиво, себе такие посажу, когда вернусь». И уходит. Уходит, понимаешь? – Дорис перешла на крик. – Вот она – подлость о доме думать, о клумбе, когда других всего лишил. Когда… Ах, чтоб оно… - стальные нервы не выдержали, Дорис заплакала. - Дора, - тихо прошептала ее спутница. Хавок сидел молча. Не думал, голова была совершенно пуста, лейтенант изо всех сил берег свое сознание. Интуитивно ощущая, что пускать в него чужие чувства и воспоминания – подобно смерти. Он давно уже не имел никаких иллюзий о войне. Только не принято было о таких, как Дора или ее сестренка, говорить, а таких, как ее бабка, называли изменниками и предателями. «Конечно, офицер тот – отморозок редкостный, им просто не повезло нарваться на беспринципную сволочь, приди кто нормальный – все по-другому бы обернулось», - думал Хавок, на ум навязчиво лезла биография Багряного алхимика и еще какие-то отрывки рассказов о садистах и ублюдках, стукачах, о приказах уничтожать все живое. Джин знал, как проверить слова Дорис – просто спросить Мустанга, или Хьюза, или Хоукай, подойти и задать вопрос в лоб: «Вы убивали не ишварцев?» И лейтенант совершенно точно знал, что никогда этого не спросит. Возможно, потому, что знал ответ. Девушки молчали, Дорис тихо всхлипывала, а Джин понимал, что незамеченным ему не уйти. Летний вечер перестал быть красивым и уютным, ветерок от пруда казался промозглым, лавочка неудобной, мучительно хотелось закурить, но лейтенант осознавал, что выдавать свое присутствие и то, что он все слышал – будет неправильно. Этот рассказ – точно не для его ушей. Когда Хавок практически решился встать и максимально быстро удалиться в противоположную сторону, девушки, сохраняя молчание, тихо встали и ушли, откуда явились. Лейтенант с облегчением вздохнул, встал, потянулся, разминая затекшие мышцы, прикурил и подошел к пруду. Всего пять минут назад так мешавший ему ветерок бесследно исчез, гладь воды была подобна стеклу. Джин встал у самой воды и долго смотрел на свое отражение, размышляя о том, что судить людей по внешности, которую они не выбирали – странно и глупо. С подобной точки зрения он – просто совершенный идеал, что совершенно не мешает ему заниматься тем, за что, вообще-то, полагается расстрел. Последний раз взглянув собственному отражению в глаза, Хавок развернулся и отправился к дому. На мгновение военному показалось, что отражение ему подмигнуло, что, конечно же, было игрой света на водной глади, случайной крошечной рябью, ошибкой усталых глаз. Но дурные мысли о «мире за дверью» не покидали Хавока до глубокой ночи, когда ему все же удалось заснуть. Утро принесло решительности, Джин проснулся с твердым намерением позвонить Дорис и разрешить ситуацию. Впрочем, час спустя решимости слегка поубавилось, и лейтенант долго стоял у телефона, собираясь с силами, прежде чем набрать номер общежития. Трубку на сей раз взяла некая холодно-вежливая, как решил лейтенант, взрослая женщина, еще секунды спустя раздался голос Доры, казалось, она была рада звонку, легко согласилась пойти вечером в кино. В кинотеатре вышла заминка – Дорис ни в какую не хотела пойти смотреть приключенческий фильм. Хавок слишком поздно сообразил, что девушка не желает смотреть кино, где стреляют. «Еще бы на фильм о войне ее пригласил, придурок», - сам себе отвесил ментальную затрещину Хавок. Пришлось идти на нечто слащавое и наигранное о неземной романтике, зато Доре очень понравилось. Как ни старался, Джин никак не мог вспомнить, говорил ли он девушке в первые их встречи о роде своей работы, подозревал – что нет. Лейтенанта терзали подозрения, что она терпеть не может военных. За столиком летнего кафе он решил проверить свою догадку. Увидев проходящего мимо незнакомого сержанта патрульной службы, сказал: - Как надоели! Документы предъяви, туда не ходи, здесь не стой… Куда ни посмотришь – погоны увидишь, - Хавок сам удивился своим актерским талантам. Правду говорят: с кем поведешься… - Не скажите, - мило улыбнулась Дорис, - они нас защищают. Только благодаря им в стране тишина и покой, а это, что вы перечислили, мелочи, мне не сложно документы показать. Лишь бы войны не было. И разговор ушел в сторону. Хавок так и не понял, было ли это личным мнением девушки или же она боялась сказать правду, потому решил временно не раскрывать своей принадлежности к армии. Договорились встретиться еще раз на неделе, в среду вечером, у входа во все тот же парк. Впервые за долгое время Джин почувствовал, что счастлив.