Цена ошибки

Спустя два дня ожиданий, слегка разбавленных работой, Хавока все сильнее удивляло одно несоответствие, вернее, отсутствие вполне ожидаемых действий при гибели высшего офицера, начальника отдела – где некролог? Почему не проводится церемония прощания? Особенно настораживающим это молчание было в свете объявления о событиях в лаборатории, которое произошло третьего дня в приемной самого Главнокомандующего при многих собравшихся. «Неужели о чем-то догадываются?» - думал лейтенант, ощущая нехороший холод бессильного волнения. «И, если догадываются, то о чем? О деятельности генерала и его связи с пропажей людей или же о действительных событиях?» Впрочем, лейтенант не был до конца уверен, что похищения людей были такой уж самодеятельностью генерала, больше походило на то, что тот просто заигрался при выполнении приказа, перейдя некие уровни дозволенности. На четвертый день в обеденный перерыв Джину довелось увидеть устранение первого несоответствия: он увидел, как солдат вывешивал на коридорный информационный щит некролог. Второй солдат держал в руках стопку подобных листов, сомнений в том, что к вечеру они расклеят их по всему Штабу и, возможно, в ряде смежных подчиненных учреждений, не было. Лица солдат при этом были столь торжественно-траурные, что у лейтенанта не было ни малейших сомнений – они не имели чести знать покойного при жизни. Лейтенант подошел поближе, дабы почитать текст скорбного послания. Классика казенного траурного жанра: парадное фото с черной полоской в углу, с листа бумаги смотрел надменно немолодой, выражено некрасивый мужик. Странное дело, но фото казалось немыслимо обезличенным – мужик и мужик. В фуражке. Сколько таких… И куда делось хамство, где затерялись злобный презрительный взгляд и череда вечно негативных эмоций? Портрет был столь же бюрократически пуст, лишен эмоций и хоть какой-то связи с реальностью, как и сопроводительный текст, общие слова, словно списанные с некоего справочника: погиб при исполнении Долга, образцовый офицер, перечень наград и регалий, хороший человек. Скорбят семья, коллеги и лично Фюрер. Хавоку даже стало жаль покойного. Прожил жизнь, хорошую или плохую – не важно, и не единого слова правды, очередная служебная записка ни о чем. Впрочем, генерал ведь так любил всякое официальное, уставное. Наверное, если бы речь шла не о нем самом, порадовался бы такому правильному исполнению предписанного правилами. «О, даже общее прощание будет», - прочитал Джин, с тоской отметив, что не испытывает ни малейшего желания слушать на плацу речи Фюрера и его приближенных. Даже злорадства не было. Только эмоциональная опустошенность. И полуосознанное желание упросить Мустанга в случае его, лейтенанта, гибели не допустить никаких некрологов и напыщенных речей над гробом. Лучше просто напиться или ничего вообще не делать, просто жить дальше. Солдаты начали странно поглядывать, Хавок знать не хотел, что они там думают, потому быстро зашел в ближайшую курилку. Прикурил, огляделся. Увы, тут расклейщики тоже побывали: генеральский прищур следил за офицером со стены. «Может, он не со злобы щурился, а видел плохо?» - мелькнула мысль. Бригадному генералу на фото было безразлично. Теперь ему было безразлично абсолютно все, даже соседство с плакатом о мерах противопожарной безопасности, даже размещение его портрета в столь нелюбимых курилках. Но, тем не менее, за всеми грустными мыслями о ничтожности общественных трауров, за древним, как само человечество, трепетом перед смертью, лейтенант жалел лишь о том, что ему так и не довелось плюнуть генералу в рожу или же двинуть ему в челюсть. Что теперь не имело смысла – глупо воевать с мертвецом. Состоявшаяся на следующий день официальная церемония не принесла ничего нового. Все это было видано лейтенантом и ни раз: черные ленты, приспущенные флаги, траурные речи, щедро сдобренные откровенными и не очень националистическими призывами. После весь командный состав уехал в сторону кладбища, от их отдела поехали Мустанг и Хоукай, лейтенант не сомневался, что Хьюз тоже был там. В офисе стояли тишина и безделье. - Раз работы не планируется, то можно и почитать, - скорее себе самому, нежели общественности, объявил Фарман, доставая из ящика стола увесистую книгу. - Что читаем? – поинтересовался Бреда. Прапорщик назвал совершенно ничего не сказавшую Джину фамилию. Как ни странно, в разговор включился Фьюри: - «Эра металла» или же «Наука Бога: взлет и неизбежное падение»? – спросил он. - Второе, - отозвался Фарман. – Я удивлен, весьма удивлен. Не ожидал встретить ценителя иностранной литературы в стенах нашего отдела. - Читал пару лет назад, - кивнул сержант. - И как? Понравилось? – прапорщик оживился, даже книгу отложил, предпочтя «живую» беседу. - Сложно сказать. Если честно, литература Креты слаба художественно, или же мне показался неудачным перевод? «Эра металла» интересна исторически: все-таки, там о становлении производств самой технически развитой из соседних стран. Любовная линия, правда, в книге не к месту, очень уж примитивная, - вспомнив ту линию, сержант слегка покраснел. - Согласен, я бы даже сказал – грубая. Но автор – историк, ему простительно, - согласился Фарман. – А «Наука Бога» как вам? - Гадость, если честно. Автор настолько не скрывает своей антиаместрийской позиции, что иногда противно читать было. На фоне первого романа этот выглядит заказным, пропагандистским: туда продадим оружие, сюда продадим технологии и оружие, и сидим, ждем, пока соседи сами себя своей алхимией не развалят. Противно. Единственное, что не ясно, зачем эту книгу перевели, и почему она у нас не запрещена. - Тут, друг мой, все просто: всем наплевать, пока что. Большинство из тех меньшинств, кто прочитает, возненавидят нашего западного подлого соседа, так в чем же беда? Пусть читают. А запретишь – начнут в книге тайный смысл искать, себе дороже выйдет. Насчет пропаганды согласен, когда в первый раз читал, аж в глаза било. - То есть, вы сейчас перечитываете? – спросил Бреда. – Зачем? Ежики плакали, кололись, но кактус жрали? - Эх, какой бородатый, однако, анекдот. В моем детстве он уже был широко известен, живет народное творчество, - протянул Фарман. – Да, я читаю повторно, читаю, так как нужен взгляд на нас со стороны. Пускай, и со стороны врага. Впрочем, друзей у нашей державы нет. Разве что Ксинг, но они так далеки: и территориально, и культурно. - И что нам дает этот взгляд? – спросил Хавок, отвлекаясь от чистки пистолета. - Что грядет большая заварушка. Континентальных, я бы сказал, масштабов. - Война? – лейтенант сам не понял, какие испытал чувства, уж очень они оказались сложные и многосоставные. - Да. Причем такая, какая никому из нас в кошмарном сне не виделась. - Прям и не виделась, - хмыкнул Хавок. – А Юг? А Восток? Ишвар, Лиор… Границу с Аэруго полвека, не меньше трясет. - Разве это трясет? – удивился Фарман с убежденностью человека, ни разу своими глазами подобной тряски не видавшего, слышавшего лишь отголоски, те, что доходили до крупных городов. – Так, приграничная вялотекущая разборка, ну, ладно, плюс конфликт культур. Не-не-не, стоп, - он увидел, что Джину есть, чем возразить, - я не хочу обесценить твои опыт и воспоминания, - прапорщик вспомнил, откуда родом лейтенант, - я просто хочу донести, что зреет нечто глобальное, куда будут вовлечены страны, а не регионы. - Да и ладно, - махнул рукой Джин, впрочем, без особой уверенности. – Наша страна не лыком шита. Войной нас не напугать. - Тут-то и неправда ваша, локальный конфликт – совсем не то же самое, что полновесная захватническая война. Никто из нас подобной близко не видел, от других не слышал и в достоверных источниках не читал. Я говорю о такой войне, что вся экономика, жизнь всего населения полетит к чертям. Как ни странно, но наша страна, при военной диктатуре у власти, ведет достаточную мирную внешнюю политику при бурной внутренней. - Вы имеете в виду, что мы последние двести лет бьем своих, чтобы чужие боялись? – хмыкнул Бреда. - Если утрированно, то да. Мы давили явную классовость, занимались централизацией, введением единой мысли и культуры… - И что с того? – вновь спросил Джин. - Ничего. Конкретно мы ничего не можем изменить в этом глобальном потоке, но готовыми морально быть обязаны, - прапорщик потянулся к своей книге. - Я вам, Фарман, по секрету и из личного опыта скажу, что и к тому, что вы назвали «локальной заварушкой», привыкнуть крайне сложно, не то что к глобальному, хм, глобальной войне, - Джин сам себе удивился, сказав подобные слова. – Это, знаете ли, только со стороны логично и просто сморится, - лейтенант вернулся к чистке пистолета. Фарман долго молча смотрел на лейтенанта нечитаемым взглядом, Бреда ухмылялся своим мыслям. Безделье тянулось долго. Ближе к пяти часам пополудни стало явно ощущаться общее невысказанное желание уйти пораньше. - Хавок, - обратился Бреда, - тебе есть чем дома заняться? - Неа, - честно сообщил Джин. - А планы какие-нибудь есть? Стрельбище, там? – продолжил допрос коллега. - Вновь мимо. Ты мне что-то пытаешься предложить? – догадался лейтенант. – Если выпить сходить, то извини – ни настроения, ни денег. - Нет, все гораздо проще. Посидишь тут часик-полтора при телефоне, а? Если нет, то сержанта напряжем. Фьюри не возмутился, он давно понял, как работает субординация: только когда это кому-то выгодно. - Идите уже. Все идите. Посижу, в столе разберусь за это время, - очередной внезапный приступ великодушия. Коллег не нужно было просить дважды, спустя пять минут Бреда сказал уже из коридора: - До завтра. И не сиди ты до ночи, уйди в шесть или в начале седьмого, - и закрыл дверь. Лейтенант разбирал стол и поражался: как же быстро накапливаются всяческие вещи. Вроде бы, меньше полугода назад заняли кабинет, а в столе места свободного не осталось совершенно. При этом происхождение ряда вещей установить никак не удавалось. Например, откуда взялся этот запас разноразмерных, разноцветных и разной степени новизны линеек? Кто и зачем подсунул ему в стол явно библиотечную методичку по спасению на воде? Откуда явились погрызенные карандаши, при учете отсутствия у хозяина стола привычки грызть пишущие принадлежности? Зато россыпь разномастных гильз была своя, родная: парочка старинных (чуть ли не первых серийных), троечка иностранных и пара десятков самых обычных, припасенных с дурной, но романтичной мыслью написать что-нибудь умное и запрятать в гильзу, а после носить при себе в придачу к смертному медальону. Ну а что? Многие так делают. Джин припомнил, как некогда читал о целых странах, где без такой вот записки воевать вообще не ходят – дурной тон. С посланий потомкам мысль плавно сместилась к недавнему разговору о риске глобальной войны. Как лейтенант ни прикидывал – Фарман оказывался в любом случае прав. Есть резон для таких событий. Не нужно быть великим аналитиком, чтобы понять, что их маленькая страна, как кость в горле для соседних стран-гигантов, как территориальных, так и технократических или идейных. Мирные договоры весьма фиктивны и легко нарушаемы. И беда еще не случилась лишь потому, что соседи слишком поглощены внутренними проблемами: чем больше территория, тем весомее разногласия. Или же они решают некие вопросы объединения, пишут свои пакты, расширяют свои границы, и еще кто знает, чем заняты. И стоит затихнуть этим разногласиям, как родятся завоевательные идеи: Драхма давно мечтает северные Бриггские горы сделать своими внутренними, в Крете смотрят на западную и юго-западную территорию страны, как на неплохую сырьевую базу, южане зарятся на степную и пустынную часть. Только восточный сосед тих – им нафиг не сдалась пустыня. А с другой стороны, никто не говорил, что затишье не продлится еще десять-двадцать-тридцать лет, целое поколение. Тогда, может быть, у кого еще голова болеть на эти темы будет. Или сами агрессивные державы изнутри развалятся. А что? Чем не вариант? Джин вертел в руках конверт, размышляя теперь о его судьбе, что с ним и его содержимым – открыткой ко Дню Армии – делать. Прислали одноклассники, почти забытые за годы. Адрес, наверное, родители дали. Зачем прислали? Чего хотят? Мимолетный порыв ностальгии или какой-то нехитрый расчет? Хотелось думать о первом. Лейтенант практически физически ощутил, как далек сейчас он от этих людей. У них семья, ферма, проблемы уровня урожайности капусты и яйценоскости кур, может, и детьми обзавелись. А у него? Жизнь из расчета на день. Сегодня маешься в кабинете, а завтра поймал пулю. И какой-то такой же ленивый лейтенант кропает бездарный некролог. Джин схватился за голову. Гнать! Гнать подальше мысли о некрологе! Даже боязно стало: с чего это он так перевпечатлился? Лишние мысли ушли с возвращением полковника в половину седьмого вечера. - Ты чего тут делаешь? – изумился тот. – Отчего со всеми не ушел? - Да так… За телефоном слежу, - иногда правда бывает самым верным ответом. - Боишься, что украдут? – хмыкнул алхимик, покосившись на безмолвный аппарат. – Не боись, кому сдалась эта рухлядь, еще и с инвентарным номером. - Нет, конечно, не в этом смысле слежу, но звонки, или опять прослушку наставят, - промямлил сбитый с толку лейтенант. - Не поставят. Мне Хьюз в красках и лицах о той истории рассказал. - Военная тайна? – осведомился Хавок, прикуривая. - Ага, - согласился Мустанг, встряхивая чайник на предмет наличия воды. Лейтенанта не покидало ощущение, что полковник слегка пьян. Противореча собственным словам о тайне, Мустанг продолжил: - До смешного. Один капитан из разведки крепко запил, причем, неведомо как сей факт ото всех скрывал. За этим делом потерял последние мозги, в общем, ему сказали прослушку повесить на общий телефон, тот, что в крайней комнате у курилки. Но в голове у бойца что-то сдвинулось, и он установил во все кабинеты этажа! Ох, и обомлели девчонки на проводе, когда звонки пошли! - У нас на прослушке от разведки девушки сидят? – такой подробности Джин не знал. - Не знал? Я тоже, пока Хьюз в звания наших телефонисток носом не ткнул. Концентрация майоров там повышенная. - И что теперь с тем капитаном? Трибунал или дурка? - Плохого ты о командовании мнения. Жив твой капитан и даже свободен. С понедельника начинает новую жизнь: без алкоголя, повышен до прапорщика, на очень ответственной работе – телефонизации новой пригородной военной части, вернее, он будет тянуть до нее кабель. Чайник вскипел. Джин с интересом наблюдал, как полковник сразу в чашке заваривает кофе. Электрический кофейник для кого покупали, спрашивается? «Точно пил, - уверился в подозрениях лейтенант, - а это значит…» - Как все прошло? – невинно спросил он, намекая на похороны. Хавок надеялся услышать пару общих фраз, возможно, сдобренных черным юмором, и, конечно, ответы на многие столь очевидные вопросы: как идет расследование, есть ли подозреваемые, что узнал Хьюз? Но полковник удивил, неожиданно разозлившись. - Ты не в курсе, как проходят похороны? Или не знаешь, как проходят похороны генералов? Так вот, эта церемония являет собой закапывание гроба с покойником, возложение цветов, произнесение пустых речей, залп из оружия и тупые мысли уровня: «Что страшнее: то, что я – следующий, или все вокруг меня?» - полковник отхлебнул кофе. Скривился. То ли вода была слишком горячая, то ли пойло – несусветной гадостью. - Нет, вы не так поняли, я о… - начал лейтенант. - Да-да, ты о сплетнях, пустых словах и о буксующей машине правосудия. Как ново. И зачем это все тебе знать, а? Посопереживать? Загрузиться чужими проблемами? Проблемами не твоего уровня – как доступа, так и ума! Хавок обомлел, он совершенно не ожидал, что полковник начнет дерзить. - Так чего тебе нужно? Сопричастности? Я тебе и так скажу: ты причастен по самые уши. И я, и Хьюз, и Хоукай. Влипли однажды, каждый своим путем, и барахтаемся. Или ты желаешь деятельности? Будет деятельность, вот прикажу, или кто в обход меня прикажет, и будет. И наплевать, хочешь ты, не хочешь, какое у тебя собственное мнение завелось. - Полковник, - попытался прервать тираду Джин, - ну, зачем вы так? Я честно хочу помочь, разобраться, понять… - Что ты еще хочешь понять? Мог бы понять – понял бы, в какую беспросветную, хитрозакрученную задницу мы все попали. И выхода из нее нет. А если и есть, то он заведомо омерзителен! «Не столько пьян, сколько что-то узнал или понял, что-то крайне неприятное», - сообразил Джин. - Полковник, выход же всегда есть. Пускай, не очевидный, но последовательный – сначала одно, потом другое. Мустанг засмеялся: - Одно, другое, - передразнил он, - а выход лишь один, - он приложил руку с выпрямленными указательным и средним пальцами к виску. – Бах! Вот и выход, раз и навсегда. - Да нет, не такой же! – Джин ужаснулся, не понимая, что это: шутка, тупик или приказ. – Я говорю о том, чтобы решить одну проблему, затем другую. - Угу, здорово звучит, только, вот, в жизни не работает, все выходит совершенно по-другому: лезешь в одно – получаешь в два раза больше проблем. - Это же бред! Вы сами знаете, должно же что-то сравнить эффекты, уравновесить. - Замолкни! Издеваться он вздумал. Твое дело – выполнять приказы, стрелять метко в кого прикажут. Хавок замер с открытым ртом. - Да, прикажут, - продолжил полковник. – Я тебе приказывал с алхимиками дружить, или что это вообще такое?! Задушевные беседы с совершенно точно опасным человеком ночами философствовать. Тебе женщин в Централе мало? Нормальных, обычных… Для чего ты во все это ввязался? Почему молчал, как пленный революционер? Забыл, что у нас за отдел? Я напомню: основная работа – выявление и учет алхимиков. Один этот факт к нам может привлечь кого угодно, это, если забыть о таких мелочах, как месть и отморозки. А ты сказки слушал, уши развесив. «Я не стреляла. Я не хотела. Я не преобразовывала, и вообще, у меня на крайний случай сто рабочих версий есть. Только это секрет». Было такое? Что молчишь? Знаю, что было. А я, как поганый попугай, талдычу: «Не верь ни единому слову! Хорошо, если обманет, но и прибить идиота у нее не заржавеет». И что в ответ: «Забыл. Не думал. Это мое дело», - и прочий самонадеянный бред. Как вы надоели! Один по стране рассекает и творит, что хочет, второй дружит! Черти вас унеси! Я же тут так, для антуража, или чтобы жопы прикрывать, не знаю уже. Я приказываю, хоть и поздно уже: прекратить самодеятельность! Докладывать, наконец, начать. Обо всем докладывать, если сам адекватно оценить риски и вычленить важное, не можешь: о разговорах своих по курилкам, о действиях, чтобы я знал, где тебя носит и, главное, зачем. Лейтенант замер, чувствовал себя словно оплеванным. Вот так вот, прилетело, просто так, на ровном месте. Впрочем, какой-то частью сознания он был согласен с полковником, действительно, бывал не прав. Но такой тон, такие слова – явный перебор. Среди обиды зрела мысль, действие, пускай и детское, но лучше, чем ничего. - Так точно, - отдал честь Джин. - Ты это к чему? – казалось, полковника это действие выбило со злой волны, заставив снизить тон. - Я все понял. Исправлюсь. С сегодняшнего дня. Разрешите идти? - Разрешаю, - в голосе алхимика слышалась неуверенность, на короткий миг Хавоку показалось, что сейчас начальник его остановит, извинится и объяснит все по-людски. Но нет. Полковник промолчал.