Цена ошибки

Лейтенант шел домой, раз за разом прогоняя в голове разговор с полковником. С каждым новым витком отмечая, что изначальная злость уходит, притупляется, и ее место все сильнее занимают другие чувства. Обида? Пожалуй, доминирующей была именно она. Хоть Джин и понимал, что бывал не прав, что плевал временами на просьбы, да и на приказы, что слишком многому верил на слово, слишком шел на поводу у собственного любопытства, но обида не становилась меньше. «Твое дело – стрелять, когда прикажут!» - вновь всплыло в мыслях так четко и громко, что лейтенант даже обернулся, ожидая увидеть за спиной начальника. Улица была совершенно пуста. Нехорошая промозглая погода распугала прохожих. Ранние сумерки только начали сгущаться над городом, в них, в сером мареве, на удалении едва заметно скользили тени спешащих домой работяг, окна домов светились тусклым неживым светом. Лейтенанту вновь показалось, что мир – лишь декорация, а квартира, к которой он направлялся, представилась каменным склепом, в который идти совершенно не хотелось. Ведь там дурные мысли сгрудятся в тишине, навалятся всем скопом и сделают настроение в тысячу раз хуже. Иллюзорный простор улицы давал смутную надежду подумать, решить, как быть дальше… «И стрелять, в кого прикажут!» - вновь вернулся голос полковника. С этим было невозможно поспорить. Хавок резко свернул к парку, тому самому, что был теперь навсегда связан воспоминаниями с Дорис, аместрийкой из Ишвара. Лейтенант побрел по центральной аллее к прудам. От них тянуло сыростью и туманом. Как и тогда, летом, только сильнее, словно в маленьком водоеме появилась какая-то собственная тяжелая, тоскливая осенняя сила. Лавочка у куста сирени, та самая, где Джин некогда невольно подслушал чужие откровения. Совсем недавно, ничего еще не изменилось: все те же густые кусты сирени, дорожка к воде, ивы, а казалось, что тот день ускользнул куда-то очень далеко. В иную плоскость, в другое измерение, туда, где осталось лето, где голова была занята другими проблемами. Даже листья у куста еще те же, не успели по-осеннему увянуть, вступить в следующий цикл, но ощущение, что все на свете стало совсем другим, было удивительно сильным. В голове вновь прозвучали злые обидные слова. Джин прикурил. Умом он понимал, что ничего страшного не произошло, что он просто «попал под раздачу», что бывало далеко не раз. Он знал, что у Мустанга дурной характер и, временами, дурной язык. Знал, что полковник принимает близко к сердцу любую ситуацию и проблему, участником которой становится, в том числе и эту, что он сам себя довел размышлениями до нервного истощения, хотя бы потому, что все эти лаборатории, генералы, трупы, детские выходки подчиненных угрожали, нет, не спокойствию начальника, а его основной жизненной цели, даже мечте. Мечте столь глобальной и трудной даже в осмыслении, что таким, как Хавок, стоило просто отойти в сторону и, действительно, исполнять приказы. Все было логично, но обида не уходила. Разве лейтенант заслужил? Разве хоть раз заставил усомниться в своей преданности? Он ведь клятву дал идти до конца, поставил на кон все, что имел: репутацию, карьеру, да жизнь, в конце концов! Ведь он мог бы отказаться, вернуться на Восток или на Юг, стать командиром мелкого отряда или попытать счастья в каком-нибудь и вовсе самоубийственном предприятии – записаться в диверсанты, например. Вместо этого он, Хавок, принял правила непонятной ему игры, состоящей, казалось, из одних недосказанностей и полуслепых действий. На чистом доверии. Впрочем, Джин не хотел врать себе, эта жизнь ему нравилась. Понимание, что он втянут в сложнейшую интригу, заставляло сердце биться сильнее. Он прекрасно знал свой собственный восторг от понимания, что волею судеб участвует в чем-то необычном, практически волшебном, недосягаемом для абсолютного большинства. Но обида все так же разъедала душу, требовала выхода. Не сиюминутного, а большого, обдуманного, сложного. План оформился окончательно. Лейтенант с улыбкой погасил окурок и направился к дому, чтобы достать из стола пачку бумаги, ручку и чернила. На следующий день, в пятницу, Джин спиной чувствовал взгляды коллег, но его это заботило мало. Он писал отчет, первый раз не по прямому приказу. Писал по часам, иногда по минутам свой день, соблюдая строгую грань между описанием своих действий, дневником школяра и доносом. Уже не в первый раз в жизни лейтенант пожалел, что отказался в свое время в Академии от курсов стенографистов, ох, и пригодились бы они при протоколировании ряда вещей. - Эй, с тобой все нормально? – не выдержал Бреда к концу обеденного перерыва. Хавок кивнул. Этот вопрос в протокол заносить не стал, грань со стукачеством он ощущал тонко. - Точно нормально? – Бреда заглянул через плечо в записи. – Что за фигню ты пишешь? Какие такие «разговоры с представителями смежных отделов во время перерыва сведены к минимуму банальной вежливости и бытовых проблем»? Тебя девушка бросила опять, или на очередной тренировке головой приложили? Хавок пожал плечами, пусть думает, что хочет, ведь: «15-30, приступаю к выполнению должностных обязанностей в виде заполнения сводного отчета инспекции западных казарм округа Централ». - Если что нужно, ты не молчи только, ладно? Ты обратись, я подскажу, - Хаймас в растерянности вернулся к своим делам. «18-00, сдал текущие дела». «18-30, прибыл на стрельбище» «20-00, без происшествий. Уровень стрелковой подготовки, по-прежнему, отличный. Покинул стрельбище». И так далее. И в выходные тоже. Вечером понедельника на стол полковника были положены листы самовольного отчета. Мустанг с удивлением уставился на идеальный титульный лист, где были выведены максимально адекватным почерком, без помарок и клякс все положенные данные, строго по регламенту. С датой и подписью. - Это что? Я не приказывал, - обомлел алхимик. - Ознакомьтесь, - отрезал Хавок. - Что это, я спрашиваю? Я же не приказывал никаких отчетов, - сказал Мустанг чуточку менее уверенно. - Приказывали. В четверг, - Хавок отстраненно удивился тому, что голос все-таки дрогнул. На лице начальника отобразилось внезапно пришедшее понимание, и он принялся за чтение. Спустя минуту отложил, посмотрел в глаза как-то слишком серьезно, без удивления, но с некоторой тревогой. - Ты это всерьез? – спросил он. - Так точно, - строго по Уставу. - Зачем? – вопрос был задан ради вопроса, объяснений, в сущности, не требовалось, Мустанг всегда был догадлив. – Только не говори, что я приказал, не вижу смысла препираться до вечера. Будь в кабинете коллеги, хоть кто-то, не уйди Фарман и Фьюри по домам, не уйди Хоукай и Бреда на выездное задание, Хавок продолжил бы, как баран, твердить о приказе. Теперь же это показалось ему глупым и неудобным, да и выходка с отчетом уже не казалась такой уж остроумной, скорее, наивной, продемонстрировал, черт возьми, обидки! - Но ведь приказали же! – поганый язык перевесил и чувства, и разум. – Сами сказали отчитываться, прекратить самодеятельность, выполнять приказы, как подобает. - Мда, - алхимик невесело улыбнулся. – Курсы стенографистов тебя бы не спасли, - и, не дав лейтенанту подумать, при чем тут курсы, походя им в отчете упомянутые, продолжил: - Садись уже, не стой над душой. Куда ты пошел? Вот стул, тут садись. Хавок подчинился, мельком подумал, что курить теперь неудобно – слишком близко от лица начальника. Это расстроило, Джин печенкой чувствовал неприятный разговор. - Да кури себе, мне это совершенно безразлично, - полковник с потрясающей легкостью угадал все желания подчиненного. Лейтенант кивнул и поспешил прикурить, даже не оттого, что ситуация требовала, банально занять себя привычным действием. Он категорически не знал, что говорить. Полковник вновь взялся за отчет, перечитал вторую страницу, ту самую, где старания лейтенанта не допустить ни сплетен (он услышал на парковке крайне неприглядную историю из жизни незнакомого старлея), ни доносов (а в курилке – очень занятный политический анекдот) достигли абсолютных вершин. - Поразительно, - сам себе сказал полковник. – Ты не будешь возражать, если я покажу это Хьюзу? – алхимик кивнул на отчет. - Нет, ваше право, - от удивления Джин подрастерял субординацию. – А зачем? - Чтобы он тоже подивился. Этот труд пера и мысли, - в голосе полковника ехидства и издевки слышно не было, - достоин музея. Только не знаю, какого… То ли демократии, то ли революции, или и вовсе – адекватности и чести. Хавок молча уставился на начальника во все глаза. Подозревал некую изощренную, в буквальном смысле убийственную шутку. - Да, наверное, офицерской чести. Давно пора завести такой музей, нам его не хватает. Ну, или хотя бы маленький зальчик в существующем Музее Редкостей. Офицерская честь по соседству с двухголовой змеей и шестилапым цыпленком, самое то… Хавок не понял. Но издевательства не чувствовал, и сочувствия не было. В общем, ничего привычного, вроде шуток про отпуск в декабре или псевдораскаянья об очередной уведенной девушке. - Не понимаешь? – спросил Мустанг. – Или вид делаешь? Я, право, и не знаю уже, что о тебе думать. - Я не нарочно, - зачем-то по-детски вставил Джин. Полковник рассмеялся. - Ты не нарочно показал себя лучше девяноста, а то и девяноста пяти процентов личного состава. От генералов до рядовых. Только не возгордись. И запусти, пожалуйста, кофейник. Электрокофейник – новомодный, дефицитный и жутко дорогой прибор производства Креты был в складчину куплен ко дню рождения полковника. Откровенная контрабанда, неделя поиска, и именно лейтенанту удалось сторговать это новшество. Полковник оценил и оставил кофейник в офисе для общего пользования. - И чем я лучше? – лейтенант с трудом выдержал минуты, пока готовился кофе, но не дождался объяснений и рискнул спросить. - Действительно не понял, что мне на стол положил? Неужели ты не задумывался, когда вел этот дневник? – алхимик улыбнулся тонко. – Не верю. Над некоторыми строками ты по часу сидел. Перечеркивал, переписывал и черновики унес, а не выкинул, по своему обыкновению, мимо урны. Хавок почувствовал, что краснеет. За ним наблюдали? - Могу поставить на кон годовую премию, что черновики ты сжег. Предположу, что пятничные ты сжигал в сквере за площадью, к значительному недовольству собачников, ох, и косились они, наверное, на тебя! - Вы следили! – воскликнул Джин. - Делать мне нечего, только следить из куста за лейтенантом, - Мустангу стало весело. – Нет, я предположил и угадал. Моя премия остается при мне. - Не уходите в сторону, - практически взмолился лейтенант. – Что я опять не так сделал?! - Ты все сделал так, только сильно по-своему. Ладно, объясню популярно: когда младший по званию сильно проштрафился и получил приказ, хоть это и был просто совет, отчитываться за все на свете, он попытается не только справиться с заданием, но и выслужиться. Чтобы начальство побыстрее не только простило, но и оценило преданность идее и рвение, раз уж снизошло. Из покон веков лучшим способом выслужиться было показать себя не только полезным, но и «белее» окружающих. Знаешь, каким способом? - Стать лучше, чем они? – предположил Джин. - Я посмотрю, ты не ищешь легких путей. Нет, стать лучше, чем кто-либо – это слишком долго, трудоемко и не всегда возможно физически. И зачем? Когда на поверхности лежит великолепный план: нужно окружающих сделать хуже, чем ты сам. - Это вообще как?! – Хавок не смог себе представить. Вот как сделать хуже, допустим, Фьюри? - О, я по твоим глазам вижу, что прикидываешь способы привить провалы в памяти Фарману и руки не из подобающего места Фьюри… Ты чего так побледнел? Я опять угадал? Хавок кивнул. - И вновь, друг мой, ты выбрал самый кривой и тернистый путь. Все в тысячу раз проще: нужно донести. Написать донос. Допустим, о том, что Бреда ушел задолго конца рабочего времени, решив, что со смертью генерала, патрули кто-то отменил, или что Фарман снова рассуждал на очень нехорошие политические темы, почитывая на досуге литературные шедевры вероятного противника, или что Фьюри далеко не всегда бесплатно чинит разную технику незнакомым людям, или… - Или отправить Фюреру анонимное послание, что некий полковник иногда является в Штаб нетрезвым, - тем же тоном продолжил Хавок. - Именно. Главное, задать тебе направление движения, дальше ты сам… Так вот, почему ты ни единой строкой не выдал никого? - Из наших? – обомлел Джин, сама мысль о подобном казалась ему омерзительной. - Из любых. Будто ты ни единой грязной сплетни за эти дни не услышал. Хавок задумался, решил сказать, как есть: - Не видел смысла. То, что я знаю, знаете и вы, а всякие чужие обиды, анекдоты и сплетни, и прочие косяки выдавать – это мелочно и мерзко. О чем-то реально важном я бы не умолчал. А разводить показательную травлю из-за фигни я не намерен. И, как вы сами сказали, и без меня донесут. - Снова самоуправство. Ладно, поверю тебе на слово, что ты чувствуешь границы своих полномочий, - последнее полковник сказал просто так, он не ожидал, что лейтенанта зацепит. - Скажите прямо, я когда-либо давал повод во мне сомневаться? Я кого-нибудь подставил? Или дал повод решить, что я предатель? Если да, то я не понимаю, почему бы не сказать в лицо! Или же не сделать что-то такое, уставное, адекватное случаю – донести, например?! - Скажу прямо, раз ты так хочешь. Если бы был хоть единый повод сомневаться, тебя бы тут не работало. Если бы сомнения подтвердились, тебя бы нигде не работало. Достаточно прямо? - Да, - Хавок закурил, попутно пытаясь понять, сказанное лестно, угрожающе или оскорбительно. Мустанг и сам не знал ответ на этот вопрос. Его раздражало, что пришлось объяснять что-то настолько очевидное. Потому продолжил: - Ты свое личное дело видел? На первый взгляд там читается лишь одно: «исполнительный дурак с навыками стрельбы». Только расписано на десять страниц. И ни за что я с тобой бы не связался, будь оно так. Но на второй, осмысленный взгляд на этих листах куча неувязок: тут, еще в Академии, очень дельная работа прошла, причем, твоя собственная, а не у Бреды списанная, там, на границе прямое нарушение приказа было, причем, отнюдь не глупое. Глуп был тыловой командир. Так еще Бреда добавил пищи для размышлений… Так что, поводов сомневаться у меня нет. У меня есть поводы опасаться, что кто-то тебя обыграет. Обыграет в тех сферах, где твой уровень весьма слаб. В общем, как итог, опасайся тех, кто читает твои мысли. Ясно? - И вас? – съехидничал Хавок. - И меня, - признал алхимик. – Теперь иди домой, дай мне спокойно подумать. - Так точно, - Джин поднялся, но тут же замер, сообразив, какой вопрос не задал: - Полковник, вот вы про отчет сказали… Можно ли таким способом всех проверить? Сразу будет видно, кто есть кто. - Не выйдет. На десятом отчете по Штабу пойдет настойчивый слух, что один контуженый полковник терпеть не может доносы. И начнется дурная клоунада, конкурс на самые честные глаза. На следующий день Джин понял, что неспроста Мустанг упомянул в одной фразе Бреду и патрули, которые никто не отменял. Это был первый раз на памяти лейтенанта, когда его сокурсник получил настолько грозный выговор. Полковник говорил вещи полностью верные: да, это подсудная выходка, и может закончиться трибуналом, что ненужная работа, заверенная подписью Фюрера, ненужной не является, что следует спрашивать начальство, прежде чем делать что-либо. В общем, полковник был кругом прав. Но Бреду это, казалось, не очень расстроило, разве что, заставило немного устыдиться содеянного. - И чтобы больше подобного не повторялось! – отрезал полковник. – Когда там снова наш отдел идет? Завтра? Отлично, Хавок и Фьюри, я лично вас уведомляю о дате вашего патруля. - Так точно, - отозвался Джин, изначально не имевший в планах мелкого саботажа. Начало следующего дня вышло весьма суматошным. Внезапно высокое начальство вспомнило, что осень наступила, и пора задуматься об осеннем смотре войск. Пришли приказы с требованием срочно выделить людей, ибо где-то чего-то не рассчитали и людей, как обычно, не набралось. Джин не сомневался, что в списках обнаружит свою фамилию, а за компанию полковника и Лизу. Внезапно удивило наличие в списке Фьюри, неприятно удивило требование предоставить майора Элрика, лейтенант предвкушал потрясающий скандал в исполнении молодого алхимика, который до зубовного скрежета терпеть не мог официальщину. Зато Бреда был несказанно рад своему отсутствию, а Фарман, похоже, опечален, но виду не подал. Так что, день изначально не задался. И походил на какую-то дурную игру: прийти в пункт А, взять анкету, заполнить, сдать в пункте Б, там выяснить, что нужно заявление в трех экземплярах, написать его, сдать, выяснить, что нужна характеристика, вернуться в кабинет, объяснить Мустангу, что требуется, получить документ, принести в пункт Б, узнать, что нужно справку и еще одну, и еще одну. И все они выписываются в разных местах. Побегать по Штабу, собрать искомое, вернуться в пункт Б и выяснить, что у них обед. Пропустить собственный обед, так как полковник отправил собирать полуфиктивные бумаги на Элрика, в процессе этого дела, в пунктах В, Г и Д наслушаться на жизнь вперед замечаний. И вновь вернуться к собственным мучениям, вызванным нехваткой каких-то очередных бумажек. Вишенкой на торте безумного в своей неразберихе и беготне дня оказалось то, что с самого утра неважно себя чувствовавший Фьюри, к вечеру окончательно разболелся. Видимо, беготня с документами его добила. Но сержант был напарником Джина по патрулю, и теперь требовалось буквально за час найти кого-то другого, раз уж Каин был отправлен выздоравливать. Когда день безумно начался, ожидать легкого решения проблемы не приходилось. И точно, Бреда и Фарман убыли с секретным поручением, не терпящим отсрочки. Проблема касалась успокоения патрульной службы, которую юный майор Элрик мастерски поднял на уши, в очередной раз, очертя голову, ринувшись спасать сирых и убогих. Лиза спасала весь отдел, создавая с нуля отчетность для подачи «наверх» по вопросам внезапно свалившейся на голову осени, вместе со смотром войск. Полковника в вечер ждали у Фюрера, планировался пока что неофициальный разговор обо все том же смотре. Алхимик был заранее не рад, так как предчувствовал кучу опасных вопросов и предложений. - Раз так, то я пойду один, - решил за всех Джин. На свое несчастье – вслух. - Не положено, - машинально отозвался Мустанг. - Наплевать. Напишу в отчет, что со мной был сержант – и нет проблем. - Это еще больше не положено, - тем же тоном ответил полковник, не поднимая головы от документов. - Да почему же?! – взвыл Джин. Полковник поднял голову от документов и снизошел до ответа: - Если тебя убьют, то кто отчет писать будет? – до иронично-издевательского ответа, пускай, и заезженного. - Ну, конечно! А вдвоем точно не убьют! Да у меня сейчас такое настроение, что я сам кого-нибудь прибить могу! - И поэтому тоже, - вновь меланхолично отозвался алхимик. – Ладно, шутки в сторону, сейчас кого-нибудь найду, - и потянулся к телефону, долго слушал гудки. – Так, у майора Армстронга не берут, плохо. Тогда спросим тут, - полковник вновь набрал номер. «Хьюзу что ли звонит?» - подумал Хавок и угадал. - Да, ты все правильно понял. Я не хочу писать ворох бумаг, объясняя, почему отменил патруль. И прошение о срочном предоставлении абы кого, писать тоже не хочу. Сам знаешь, кого в таком случае пришлют – проблем не оберешься. Сам тоже пойти не могу. Хьюз что-то ответил, полковник незамедлительно среагировал: - Да я бы с радостью сам пошел, но вызывают! И Хоукай отпустить не могу – документы нужны завтра к восьми утра! Хьюз что-то ответил и отсоединился. «Почему он сам не искал? – подумал Джин. – Он не из тех, кому отказывают, - мысль показалась двусмысленной и обидной. – Одалживаться не хочет?» Спустя десять минут подполковник перезвонил. Вне всякого сомнения, с хорошими новостями: явно кого-то нашел. Только Мустанг не посчитал кандидатуру удачной. Хавок увидел, как начальника перекосило, словно от зубной боли. - Ты издеваешься? Нет, ты точно издеваешься! Я нормально просил, между прочим! – полковник выслушал что-то в ответ, сказал безнадежно: - Я прекрасно знаю, что у тебя на все свой интерес, но, знаешь, это было неумно и уж точно не смешно. В трубке Хьюз заговорил быстро, видимо, доказывая полное отсутствие как злого умысла, так и юмора. - Я понял, - скривившись, ответил полковник и бросил трубку на рычаги. Ничего не понимающий Хавок посмотрел с немым вопросом. - Умному – достаточно, - не пожелал ответить Мустанг. – Ты ведь не обедал? Так иди поешь, тебя будут ждать в восемь у ворот. И помни, о чем мы говорили. Ни малейшего желания идти в штабную столовую Джин не испытывал. Так как менее чем через час она закрывалась, а это значило, что посидеть и подумать не удастся, да и еда там осталась, скорее всего, по остаточному признаку, и алкоголя там не подавали. А хотелось. Нет, не напиться в дым, а пива кружку или, в связи с промозглой погодой, стакан чего-нибудь покрепче, но только один, или два, не больше. Все равно такую мелочь не заметит случайный напарник, каким бы пакостным он ни оказался. На выбор кафе повлияло в первую очередь его расположение поближе к Штабу, чтобы не бежать со всех ног, не рассчитав времени. Из двух заведений выбор был сделан методом: О! В этой забегаловке мы как-то сидели, вроде бы, все было нормально. Воспоминание оказалось верным – в кафе все осталось по-прежнему нормальным. Именно нормальным: и цены, и выбор, и качество. С другой стороны, каким нужно быть отчаянным дураком, чтобы подавать откровенную мерзость в двухстах метрах от Центрального Штаба? Но близость к Штабу проявлялась не только этим, большинство присутствовавших были военными. К радости лейтенанта не нашлось ни знакомых, ни остро желающих познакомиться. А что такое «познакомиться» в их армейском обществе, лейтенант знал не понаслышке: лишь два сценария. «Здрасти, идем к нам пить – у нас повод!» - первый и: «Иди сюда, щас в морду получишь!» - второй. Остальное – вариации на тему, и милое дополнение в размере перехода первого повода во второй и наоборот. В общем, лейтенант был безмерно счастлив отсутствию внимания к своей персоне. Пока длился поздний обед, офицер размышлял над забавной иронией судьбы: он всю жизнь был уверен, что думать – не его. Не дано. Стрелять дано, драться – пожалуйста, добыть кого-нибудь или что-нибудь на просторах города или даже страны – легко, но думать, просчитывать – избавьте. Только с этой жизненной концепцией категорически не сходился тот факт, что лейтенант точно определил для себя, что в кафе он идет именно думать. Например, о том, зачем нужны эти странные офицерские патрули. Нет, ну, правда! Патрульный отдел в наличии, при них давно есть следователи, ежу понятно, что рано или поздно этот отдел вообще отвалится от армии и станет полицией, как в других странах. Но нет же! Извольте, господин офицер, отвлечься от дел насущных и два-три раза в месяц отправляйтесь в ночное пешее шатание по городу. Глупость какая! Или «умность», если мыслить отвлеченно, как кабинетные сидельцы верхов. Что там у них в теории? Быть ближе к народу, кажется, основным пунктом? Куда уж ближе-то? Если задуматься, то Хавок был ближе к тому самому народу в тысячу раз, чем любой из генералов. Тем за званием, зарплатой и властью совсем не видно стало, как там люди живут. Люди для них давно стали цифрами и стрелочками на карте: тут прирост населения, там миграция, тут столько-то процентов гражданских, там столько-то. Пока нет явных беспорядков - не задумаются. А чтобы отследить такие вот зреющие беспорядки, и нужны такие, как Хавок, и чтобы пресечь по-тихому, тоже нужны очень. Полковник же нужен, чтобы трупы посчитать в штуках, вычислить, сколько их там на десять тысяч населения приходится, каков процент недовольных, и придумать, как недовольных быстро и эффективно заткнуть. По щелчку пальцев… Джин тихо засмеялся, быстро опомнился, и нарочито медленно отпил из стакана. Вовремя спохватился: незнакомый майор за соседним столиком заозирался, выявляя источник смеха. Ох, прав был полковник: шаг вправо, шаг влево – равно донос. И плевать, на какую тему: что некий лейтенант с катушек сошел или же властью недоволен. Или просто лишний повод «познакомиться» по второму сценарию. Вопрос неизвестного напарника, как ни странно, тревожил Джина мало. Сколько случайных военных так ему уже доставались? Нет, не в патрулях имени бригадного генерала, а вообще… Много, особенно по началу, до знакомства с полковником. Тому, что полковник не назвал имя, тоже было отличное объяснение: значит, все не так уж и серьезно. Было бы серьезно, Мустанг бы весь план по пунктам описал бы, да и Хьюз никогда бы не сделал такой подставы. Значит, все по обычному сценарию: попадется кто-то младше по званию, для пустого разговора в ход пойдут пустые темы: о смотре войск, о глупых ситуациях и прочем таком. Чтобы ни слова об Элрике, да и о Мустанге. Выпадет доля с кем-то старшим идти, тоже не проблема: при старшем по званию, что требуется делать? Молчать. Вот и помолчит, скучно, конечно, но терпимо. Если же этот старший решит субординацию для допроса применить – тут совсем легко: я дурак, ничего не знаю, ничем не интересуюсь, все вопросы к начальству. Впрочем, была на примете у лейтенанта еще одна кандидатура в напарники. С учетом последних событий, весьма нежелательная. Или совсем наоборот? Хавок подумал о Жанне и понял, что все сходится: и то, как подполковник быстро нашел замену Фьюри, и то, что Мустанг был недоволен и приказал не забывать о последнем разговоре. Вновь лейтенант не понял, что по этому поводу испытывает. Попытался разобраться, получилась крайне сложная мешанина ощущений. Первым шло, конечно же, любопытство. И сотня вопросов: о том, что же случилось в лаборатории, как это связано с прошлым и настоящим, что будет дальше? Как с таким жить? Зачем спасла Генри, и как именно? И многое-многое другое. Вторым глобальным чувством была неловкость: лейтенант по-прежнему не знал, что следует делать с людьми, у которых в жизни случилось горе. Можно ли вообще с ними говорить на такие темы? Или нужно утешать, приободрять и что-то такое? Этого лейтенант совсем не умел делать. Даже в мелочах получалось как-то неловко, глупо и неискренне. Здесь же случай был отнюдь не мелкий: пропал ребенок, показали зубы демоны из прошлого, над головой совсем не в шутку висит трибунал (ведь еще никто не знает, куда выведет расследование). И как себя вести? Будто ничего не случилось? Или же нормы приличия в обществе требуют чего-то особенного? Хавок сожалел, что он начисто лишен этой способности некоторых влет угадывать, как нужно себя вести и что говорить. Сто процентов, у подполковника таких проблем не было, и у Мустанга тоже. Лейтенанту стало интересно, что же испытывают в таких ситуациях эти мастера слова? Ведь не существует же единого алгоритма для всех людей на свете: сказал волшебные слова – и ты молодец, и утешил, и этику не нарушил. Мысль до конца обеда ходила лишь в этом направлении, и ни к каким особым выводам лейтенант так и не пришел, по своему обыкновению решив решать проблемы по мере их поступления. Убедившись, что времени почти восемь, направился к воротам, где, как сказал полковник, его должны были встретить.