А теперь — все вместе!

Как вы уже знаете, весь Бремен потух, заныл и стал не самым приятным местом для посещений. Разве что, для романтиков — они питали в нем большие надежды, видя неплохой потенциал для творчества. Повозка — или фургон — уныло и раздражающе подпрыгивала на каждой кочке, из-за чего на плечах у Осла уже образовались мозоли. Была глубокая ночь — огромный диск луны слепо глядел на поля и леса, освящая путь нерадивым музыкантам, и своей величественностью заковывая всё живое в оковы тишины. Звезды, несмотря на общую блеклость мира, светили ярко, прямо слепили в глаза, и выглядели так, словно кто-то рассыпал коробку с карточными мастями — так, как и всегда, как и в далеком светлом, сочно окрашенном «раньше». Ночь, пожалуй, была единственной, кого Одиночество не захватила — а всё потому, что одиночество тут было другим — все чувства обострялись во дворце успокаивающей тьмы и тишины — и радости, и печали, и одиночества, и единства, и простой, тоскливой Одиночестве было нечем себя занять по ночам. И как бы она не старалась, трубадуры все же пели серенады своим возлюбленным, и пусть они были очень и очень душераздирающие. Трубадур с выражением лица мертвеца лежал на крыша клеточного фургона, положив руки за голову и глядел в звездное небо. Его красивый, сильный голос раздавался над холмами и небо с благодарностью разносило его по всему Бремену, а чёрная гитара в руках Трубадура жалобно плакала. Это было не просто мечтательно-грустное «ла-ла-ла», когда его сердце было наполнено любовью до краев, надеждой и мозги усердно обдумывали план заполучить Принцессу — нет, это было грустное, хоть и красивое «ла-ла-ла» напоминающее стоны. Джорджу бы понравилось. Остальные же музыканты спали в фургоне — кроме Осла. — Отдохни уже, — предложил Трубадур, прервав пение. — Отдохну, отдохну, за меня, сынок, не беспокойся, — прохрипел Осел и тряхнул гривой, — Может, и прямо сейчас отдохну. Старею я чего-то… — он бросил на него короткий взгляд, — Ты скоро совсем серым станешь, дружище. Только красный цвет твоей одежды и видно. — Ну и пусть, — ответил Трубадур, снова устроившись на спине и уставившись в небо, — Встанет солнце над лесом, только не для меня — ведь без милой принцессы не прожить мне ни дня. — Это песня не звучала настолько грустно, сынок. Нам надо идти вперёд… — Мы и идём, — ответил Трубадур, закрыв глаза. — «Жизнь продолжается». Осел резко остановился и снял с себя хомут. Фургон тут же накренился, но внутри спали так крепко, что никто не обратил на это внимание. Осел устроился возле колеса, а Трубадуру пришлось слезть и положить голову Ослу на спину. Он так же держал в руках гитару и глядел бесцельно на звёзды. — Почему же всё так?.. — вздохнул он. — Как? — спросил Осел. — Плохо. — А как ещё может быть? И заметь, я не поблек совсем, это ты… — Да, да, да. С тех пор, как Принцесса… — Я могу тебя понять, сынок. Это тяжело. Но ты же совсем не отвлекаешься. Не пишешь песни… — Пишу. Просто они недостаточно хороши, понимаешь? А ведь казалось бы, только вчера всё было так легко, просто, естественно и теперь — вчерашний день кажется таким далёким. Трубадур смотрел на блестящее яркое ночное небо, когда в его голове начала рождаться музыка, такая, что захотелось её напеть. Но эта песня словно прочно засела в голове — она была чужая, её напевал ему на ухо чужой голос, на чужом, хоть и понятном, языке. Это было странно, словно чужак залез ему в мозг и вздумал наводить свои порядки — это было крайне неприятно, но мелодия была волшебной.

Ещё вчера, Беды потухли бы как искра, Не обжигали ярко так горя. О, верю я во вчера. Негаданно, Не стало вдруг меня — Мрачная накрыла мгла, Пришло вчера негаданно.*

— Ты слышишь это? — Трубадур тряхнул головой и встал. Осел поднял уши и навострил их. И услышал кваканье жабы и стрекот сверчка. — Что слышу? — Мелодию. Тот поднял голову и послушал ещё. Услышал храп, доносящийся из фургона, жужжание и странный, неестественный для природы звон. — Какую мелодию? — Вот эту, — Трубадур поднял вверх палец и напел:

Ушла — но почему — Она ответ мне не дала. Может, был я неправ, Но тоскую по вчера. Ещё вчера, Любовью была лишь игра, Теперь уплыть бы за моря. О, верю я во вчера.

Осел внимательно его слушал до тех пор, пока Трубадур не умолк. Но песня в его голове продолжалась, она пестрила новыми и новыми красками, хоть и повторялись два последних куплета. — Так ты же только что говорил, что «ещё вчера все было лучше», разве песня не об этом? Трубадур покачал головой. — Голос поёт не мой, гитара играет не моя… — Какой голос? Трубадур прислушался. — Приятный. Тенор. У меня баритон, поэтому это не может быть моим. Молодой… Осел фыркнул и положил голову обратно на копыта. — А я услышал звон. И там, вдали что-то блестит… Трубадур поморщился, поднялся на локтях и внимательно посмотрел вдаль. У горизонта действительно нечто большое и бесформенное отдавало металлическим блеском под звёздами — но Неопознанный Блестящий Объект был слишком далёк, чтобы разглядеть в нем, как мои читатели наверняка уже догадались, Желтую Субмарину под упавшим сверху деревом. — Интересно, что это? — воскликнул Трубадур и был уже готов вскочить на ноги навстречу приключениям. — Это не похоже на дом! — Завтра посмотрим, все вместе, — зевнул Осел, — Я хочу спать. Оно никуда не денется. — А откуда такая уверенность? — Если оно куда-то денется, мы обязательно услышим. Или, по крайней мере, я услышу. Трубадур ещё раз с сожалением посмотрел на НБО-оно-же-ЖС и, вздохнув, снова устроился возле Осла, положив голову ему на спину. К счастью, тяжесть в сердце немного отступила, и, хоть он остался таким же блеклым и серым, надежда на то, что завтрашний день принесёт какое-то разнообразие в унылую жизнь, давала надежду и блеск в глазах. Поэтому Трубадур уснул быстро и со спокойной душой. А утром бледно-желтое солнце встало над горизонтом и с гордостью оглядело свои владения — оно было чуть-чуть меньше луны, но гораздо светлее. Небо мигом окрасилось в приятный голубой цвет, и звезды побелели и слились с небесной лазурью. Солнце с сожалением оглядело несчастную Желтую Субмарину, погребенную под упавшим на него сверху деревом, из-за чего бедная Субмарина выглядела грудой металлолома и стекла — а что творилось внутри, лучше не представлять. Британская конная рать носилась вокруг, не зная, что предпринять, умывальник на ножках распрыскивал воду и делал лужи, об которые поскользнулись портреты Черчилля и Ньютона, мюмзики* сидели, сложа крючковатые лапы друг другу на спину и жаловались на налоги и отсутсвие электричества, а откуда-то сверху ревел морж с куриными крылышками — короче, кавардак и суматоха повсюду. Но самое страшное — ни вздоха, ни бульканья, ни стона, которые хоть что-то бы сообщили об существовании Битлз на бренной земле, или лучше сказать, в бренной подлодке? Вернемся же к тем, с кого мы начали всю эту историю и именно эту главу — а именно, к нашим Бренным… Ой, простите, Бременских музыкантам. Петух всегда просыпался первым, как и полагается всем птицам — и чаще всего, это были пять или шесть часов утра. Но музыканты на то и были уличными, путешественниками, бродягами, «без кола и двора» — называйте, как хотите, — и им приходилось вставать вместе с крестьянами. Хотя коров им было не нужно доить. Петух высунул голову из-под крыла и с довольным выражением лица подошёл к окну, откуда на него слепили лучи яркого солнца. Пёс и Кот тоже уже проснулись, но продолжали лежать, свернувшись клубочком и прижавшись друг к другу — им следовало вставать только по зову петуха, такая была у них маленькая традиция. Петух осмотрел тусклые поля, распростившихся перед ним, оглядел голубое небо, снова посмотрел на солнце, набрал в грудь побольше воздуха, вытянул шею и закричал во все горло, приветствуя новый день: — Кукареку! Кукареку! Кука… Закончить ему не дал Пёс, «вежливо» попросивший его заткнуться и выйти на улицу. Петух обиделся и так же «вежливо» назвал Пса вредным и не самым умным стариком. Кот вежливо напомнил, что самый старый у них Осел, и что пора все равно было вставать. Пёс «вежливо» ответил, что он хоть и стареет, это не причина называть его не самым умным, и орать надо на улице, а не у него под ухом. Кот скромно промолчал, а через несколько секунд добавил, что Петух поступил по традиции и Пёс стал излишне ворчливым. Петух обрадовался и подтвердил слова Кота. Кот посоветовал ему выйти на улицу и уже нормально прокричать своё «кукареку» три раза — Трубадур, видимо, до сих пор спит и видит сны. Пёс начал извиняться и по-собачьи плакать, стал жаловаться на кошмар, все его пожалели и Петух дал обещание не кричать больше внутри фургончика. Своё обещание он начал выполнять немедленно. Стараясь быть как можно важным, Петух английской походкой вышел из фургона, снова посмотрел на ни капли не изменившееся солнце, прочистил горло и закричал своё «кукареку» во все горло. — Доброе утро! — послышалось веселое над его головой и единственный представитель пернатых среди музыкантов перепуганно захлопал крыльями. Он поднял голову и увидел серое, но веселое лицо Трубадура. Тот улыбался во весь рот и выглядел очень непривычно — словно он вернулся из далёкой поездки и Петух его давно не видел и в воспоминаниях его образ потускнел и теперь он предстал настоящий, намного более яркий. Петух тут же понял, как же сильно он соскучился по улыбке Трубадура! — О, ты уже встал. Рад видеть тебя, дружище! — Я тоже. — Давненько не видел тебя таким, — послышался хриплый голос Пса, он выпрыгнул из фургона и отряхнулся, — Давненько… Когда будем завтракать? — Не сейчас! Сначала мы отправимся вон туда, — Трубадур махнул в сторону НБО. Первым шею вытянул Петух. Кот, не особо радуясь перспективе остаться без завтрака, высунул недовольную голову из окна, и, прищурившись, посмотрел туда, куда указывал хозяин. — Зачем же нам отправляться туда, джентельмен? Я бы не хотел отправляться невесть куда, да ещё на голодный желудок… — Ты можешь остаться, — примирительно ответил Пёс, — А меня разбирает любопытство. Пёс всегда был крайне любопытен. Ему косточек не давай, только позволь вырыть нору, чтобы посмотреть, как живут кроты. — Именно так и сделаю, милейший, — промурлыкал кот, — Пока вы там будете разбивать коленки, джентельмены, я, как полагает истинному благодетелю, словлю вам рыбу. Не стоит благодарности, хотя я вижу, что вам очень хочется. Но это мой долг, как благородного бывшего дворянина. — А я не особо горю желанием туда идти, потому что не знаю, что это, — произнёс осторожно Петух. — В этом и вся загвоздка — никто из нас не знает, что это такое, — прокряхтел Осел, разминая ноги, — Но Трубадур… — Да вы не представляете, ведь это же настоящее приключение! Поэтому мне не терпится поскорее узнать, что это. И спасибо Кот, огромное, ловить рыбу — очень мило с твоей стороны. — Говорю же — не стоит благодарности… В итоге, все, кроме кота, отправились исследовать НБО оно же ЖС. Их дорога не была ничем примечательна не считая того, что Осел споткнулся об веточку, а Пёс испугался куста — ему показалось, что куст свистит. На самом деле, свистела какая-то птица. По сему, мы не будем задерживаться и лучше сразу перейдём к тому, что же ожидало Бременских Музыкантов, когда они, голодные, но жаждущие приключения, наконец добрались до своей цели. А приключения начались сразу же. Как только они приблизились достаточно, чтобы разглядеть, что Субмарина желтая и у неё есть моторчики и окна, как Пёс громко выдал: — Это ещё что такое?! Субмарину под поваленным деревом было не узнать. Она была полностью деформирована — моторчики устремили свои головы вверх, а перископы полностью погнулись, так что через них можно было наблюдать только её желтую изувеченую поверхность. А ещё дверь выскочила и улетела к своей бабушке, а вход так погнулся, что казалось, лодка (для Музыкантов — это было все ещё непонятное нечто) только криво приоткрыла свою пасть. — Похоже на здание, — неуверенно произнёс Трубадур, увидев ещё круглые окна, и остановился — собраться духом. Пес наклонил голову вбок. — Оно не живое? — произнёс он с сомнением в голосе. Осел навострил уши. — Непохоже… Петух махнул на них крылом, взял камешек и швырнул его в лодку. Он тут же весело отскочил, а стальная поверхность отозвалась характерным протяжным «бам-м-м-м». — Не живое, — гордо вынес вердикт Петух, радуясь своей сообразительности. — И похоже на здание… Окна и двери, и все такое… — Дверей не вижу, а вход вижу. Видимо, тут произошло что-то ужасное, — пробормотал Трубадур, не решаясь подойти ближе. — Если это ужасное до сих пор там сидит, то я его напугаю своим лаем! — пообещал Пес, хотя в эту минуту ему меньше всего хотелось туда идти. Он бы с удовольствием развернулся бы и пошёл в фургончик, но собачий долг не позволял. — Давайте запоем, ребята, тогда не будет так страшно, — предложил Осел и все тут же оценили. — Встряхнем дороги! — поддержал Петух. А тем временем, внутри НБО что-то копошилось, вертелось, суетилось. И вокруг тоже, но Музыканты пока не обращали на это внимание. На сей раз, автопортрет Марка Шагала спорил с автопортретом Рембрандта о фиолетовом цвете — портрет Рембрандта находил его слишком дорогим* и уверял, что рубашку такого цвета носить неприлично хотя бы из уважения к другим, а портрет Шагала был категорически с этим несогласен. Они настолько увлеклись спором, что даже не обращали внимания на то, что написаны в абсолютно разных стилях. Трубадур захлопал ритмично в ладоши, задавая такт и как только он запел, все тут же подхватили:

Ничего на свете лучше нету Чем бродить друзьям по белу свету, Тем, кто дружен, не страшны тревоги — Нам любые дороги дороги!

Фраза про «тревоги» и «дороги» была весьма актуальной в их ситуации, поэтому они все пошли быстрее. Как истинным музыкантам, им всем стало веселей и намного смелей, к тому же, несчастный, потрёпанный НБО казался вполне себе безопасным. Ключевое слово — казался. Потому что когда Музыканты так распелись, что перестали замечать все вокруг и шагали бодро и практически автоматически, мимо них промчалась помада Мэрилин Монро с ножками Жан Шримптон, громко возмущаясь, что вот, она куда-то опаздывает. Ей бы дать карманные часы и её вполне можно было спутать с Белым Кроликом. Когда она пробежала, спотыкаясь, мимо музыкантов, Пес с неожиданности начал лаять, Петух её не углядел и завертелся в панике во все стороны, словно был золотым, а Трубадур и Осел продолжили петь, пока не заметили волнение. — Вы чего, друзья? Тише-тише, — Трубадур потрепал Пса по голове. — Вы это видели? Вы это видели? Только не говорите, что не видели! — запричитал Пес. — Что видели, сынок? — всполошился Осел. — Не знаю, — признался Пес, — ведь конечно, он ничегошеньки не знал о помадах и прелестях Жан Шримптон, — Пахло от этого очень необычно. Неужели не видели? — Я не успел разглядеть, дружище. Что-то мимо пробежало, — добавил Петух. Трубадур пожал плечами. — Скорее всего, вам показалось. Пес прочесал затылок. — Наверное. Все из-за нервов. Старею я… Нервы никудышные. Друзья продолжили путь, хоть теперь ступали они осторожнее и медленнее, но Пес все равно продолжал вздрагивать от каждого проломившегося сучка. Но через минуты две все немного расслабились, и Трубадур даже снова начал напевать прерванную песню, и, казалось, от его голоса мир становится цветнее. На сей раз, все лодочные странности, разбредшие странники без цели и каких-либо соображений о том, покидать ли территорию субмарины или нет, решили приутихнуть. Все, кроме группки Черезвычайных Чудаков, которые расположились в выгодном положении — в кустах и занимались тем, что переливали друг другу чай из бесконечного чайника и выливали его из чашек в шляпы и пытались так пить — все-таки, они были именно чрезвыЧАЙно странные. Со стороны выглядели как просто зеленые люди с леденцами вместо глаз, и, разумеется, в шляпах. Они любили говорить друг другу «дело в шляпе», потому что дело было для них чаем. Но Музыканты были так заняты песней и выискиванием чего-то ещё подозрительного, что благополучно прошли мимо ставшего уже чрезвычайно зелёным куста. Зато Музыканты вдоволь потолкались на входе. Ведь никто не хотел идти первым. Так бывает обычно — с полной уверенностью идёшь навстречу будущему, а дойдя до него, тормозишь, маешься, уступаешь место, споришь, кто войдёт в него первый не только из вежливости, а ещё из-за страха. — Ну что ж, — вздохнул Трубадур, поняв, что судьбы не избежать. — Я вас сюда позвал, значит, придётся мне пойти первым. Вот это благородство! Но вошли все-таки все вместе. Сначала их встретила кромешная темнота, казалось, свет с улицы не посмел пройти дальше двух футов. Оно и немудрено — все лампочки, даже аварийные, были разбиты. Сначала, Музыкантам показалось, что и тишина устроила там свои владения, но это было не так — вся Субмарина жалобно звенела, словно моля о помощи. Там и там доносились вздохи — но, стоит отметить, отнюдь нечеловеческие вздохи, что бедный Пес снова понял, что трусит и проклял свой собачий долг. Трубадур сделал шаг, обо что-то споткнулся, и это что-то с диким воплем и металическим звоном помчалось в стену. Скорее всего, это были чьи-то карманные часы, которые оживали, если им наступить на цепочку — это было тоже самое, что наступить на хвост. — Как же здесь не хватает старины Кота, — вздохнул Петух, напрягая зрение, — Ведь он единственный, кто может разглядеть в этом мраке хоть что-нибудь. — А по запаху так ничего и не определишь, — вздохнул Пес, — слишком много непонятностей… Тут за их спинами послышался грохот и отвратительный скрежет, что по спинам отважной четвёрки табуном промчались мурашки, и внезапно спасательное пятно света сложилось веером и наступила абсолютная темнота. — Прекрасно! — воскликнул Трубадур в сердцах, но топнуть ногой побоялся. — Вам, вижу, нужен фонарик, мальчики? — послышался чей-то томный голос с правой стороны и все одновременно на него обернулись. Щелкнула спичка и желтый свет обрисовал молодое круглое женское лицо. Оно было красивым, и прорисовано хоть и просто, но удивительно чётко — обладательница этого лица была чужестранкой. Рыжие волосы словно переливались, и были собраны в высокий конский хвост на затылке. Пухлая рука держала зажженную свечку, освещая её практически полностью и при этом, ничего больше вокруг — женщина была голой, и её грудь прятали мелкие цветы. Это была бы простая женщина, если только Трубадур не скользнул взглядом туда, где должны были быть ножки — а ножек не было, она была русалкой. Пес зарычал — вместо рыбьего хвоста, у неё был его скелет. Дивная во всех смыслах Русалка устроилась на крышке пианино, которому повезло приземлиться ровно. Осел зажмурился — ему было страшно её разглядывать, Пес продолжал тихо рычать, а Петух нагло изучал цветы. Ничего не думайте, его дейсвительно интересовало, почему цветы растут на теле и он не мог понять, искусственные они или живые. — Вы кто? — только и сумел произнести побелевший Трубадур. Русалка пожала плечами. — Сама хотела бы знать. Испугался, красавчик? Знаю-знаю, — она лениво взмахнула костями хвоста, — Судя по этому, я могу быть кем угодно. Возможно, просто чьим-то диким сном. Творческим людям часто снятся дикие сны, и это очень забавно, не так ли? — Н-не знаю, — дрогнувшим голосом выдавил Трубадур. — Это действительно забавно. Сны бывают такие закрученные, — она наклонила назад голову, словно задумавшись, — Что я сама путаюсь, где находится та самая грань между реальностью и чужой фантазией. Реальность бывает куда более дикой, чем сны. Жаль, что сны забываются так быстро. Только самые назойливые пытались засесть в память на всю жизнь, но я не такая, я вовсе не назойливая. Как ты думаешь, это хорошо — быть не такой, как другие сны? Трубадур лишь промычал что-то в ответ. — Думаю, это одобряется обществом, — она игриво наклонила голову и с улыбкой поглядела на слушателей, — Быть не такой, как все в целом. Вот и я — я совсем другая, — Русалка кокетливо провела свободной рукой по волосам, — Иногда я люблю играть с Музой — ты их ещё не видел? Хоть говорят, что Муза, это она — на самом деле, это они. Это так забавно! Видел бы ты лица поэтов, когда я их вежливо поправляла. Их всего пятеро — озорница, романтик, зануда, урод, красавица. Ведь, понимаешь, муза требуется на все — даже на создание уродливого. Хотя, честно говоря, с моей стороны было бы самодовольно утверждать, что я — чей-то сон, когда и в этом я совсем не уверена. А вдруг, я и есть Муза? Хотя, это вовсе неважно. Я тебя, красавчик, наверное, утомила, ты спешишь? — Ну… В общем, да… — промямлил Трубадур, все ещё не зная, как ему себя вести. — Ты не бойся, я вот-вот исчезну. К сожалению, мне не с кем бывает поговорить — все такие скучные! И если бы не моя память — о, память у меня отвратительная, — я хотя бы могла поболтать со своим хозяином. К сожалению, я забыла, кто он. Или она. Или даже оно… Не знаю, — она хихикнула, — Никто не развешивал плакаты с моим портретом? — Нет, не уверен… — Оно и славно. Значит, я исчезаю действительно когда нужно, а не когда меня могут хватиться. Ведь было бы ужасно невежливо с моей стороны исчезнуть, когда меня могут хватиться. Хоть говорят, что женщине это можно, добавляет ей загадочности, но мне кажется, это невежливо, ты с каким утверждением согласен — с моим или тех, кто говорит? — Не… Не знаю. Наверное, с вашим. — Ты не уверен, — она усмехнулась, — Я вижу. Ну что ж, красавчик, не буду задерживать тебя и твоих друзей. И скажи птице, чтобы так не пялился на меня. Я добропорядочная женщина, и если ударю — то буду права, — Петух вежливо отвернулся, — А собачка у тебя грозная! — она шутливо погрозила Псу пальчиком, — А скотинка — испугалась, скотинка? Вот, возьми свечку, красавчик, — она протянула её Трубадуру и подмигнула ему, когда он принял у неё из рук, — Тут такой кавардак! К сожалению, я сама не смогу ответить, что здесь произошло. Спросите у кого-то другого, мальчики. И я ухожу и придумаю, что сделать с моим хвостом, чтобы он так не пугал. Хотя, думаю, это необязательно — ведь это придаёт мне уникальности. Украшу его цветами — если буду выставлять его напоказ как-то, чем я горжусь, люди сами будут считать это красивым. — Большое спасибо, — поблагодарил Трубадур. — Пожалуйста, — она послала ему воздушный поцелуй, но не исчезла — а просто отвернулась, потеряв к ним интерес. Впрочем, когда Трубадур, несколько шагов спустя, обернулся, пианино стояло как ни в чем не бывало. — Н-да, — только и смог выудить из себя Пес. Осел угрюмо молчал. — Если мы встретим хоть кого-нибудь, то в первую очередь спросим, как отсюда выйти и потом — что произошло, — стараясь звучать как можно более уверенней, сказал Трубадур. — Вам, друзья, не кажется то, что здесь происходит несколько странным? — задал Петух очевидный вопрос. — Думаю, придётся привыкнуть, сынок, — хмыкнул Осел. — Эта… Конструкция явно не нашей природы. — Похоже на титан, — Пес лизнул пол и скривился. Трубадур поднял свечу. Как только свет расползся по жёлтому полу, мягко коснувшись выпуклых стен, от света Головные Тараканы самых неестественных цветов и оттенков тут же с визгом бросились врассыпную, а некий старикашка с цветным лицом, с чёрными заплетенными волосами и широкой синей шляпе, скромно обустроившемся на перевёрнутом холодильнике в нескольких шагах от Бременской четвёрки, помахал им рукой. Трубадур махнул в ответ. — Кто вы, господин? — спросил юноша уже весёлым голосом. Несмотря на яркую разноцветность лица старика, он выглядел вполне адекватно, и наверняка намного обычней таинственной Русалки. Трубадур искренне надеялся, что он не таит в себе неприятных сюрпризов. — Я это я. А вы кто? — не очень вежливо, но осмотрительно спросил старик. — Эм… Мы местные музыканты. — Очень приятно познакомиться, Местные Музыканты, но какое мне до вас дело? Трубадур опешил. — Не знаю, — растеряно произнёс Трубадур. В бой решил вступить Петух. — Вас совсем не интересует, где вы находитесь, дружище? Вы сами откуда? — Из Кёльна*. А зачем мне знать, где я нахожусь? Я разве как-то повлияю на это? Может быть, у меня настроение испортится, а я этого не хочу. — Но дело в том, что вы, по крайней мере, в Германии, в Бремене, — решил успокоить его Пес. — Ну, и слава богу. Хотя я не вижу причин вам верить. — Значит, вы прилетели из Кёльна? — пришёл в себя Трубадур. — А почему вас это интересует? Вы хотите меня ограбить? — Почему — ограбить? — Это вы знаете, а не я. — Нет, не хотим. — А какая причина вам верить? — А какая причина нам не верить? — Много причин. — Назовите хоть одну! — Трубадур решил включить свою наглость. — Зачем, чтобы вы её против меня обратили? — Хорошо, — Трубадур сложил руки на груди, — Вы знаете, что это за место? — Знаю, — кивнул старик из Кёльна, — Бремен. — Это не может быть Бремен. Конкретно это место. Эта… Конструкция. — Ну вот, а вы говорили, что Бремен. — Да, мы сейчас в Бремене, но что это за место? — А почему я вам должен говорить? — Потому что нам интересно, дружище, — не выдержал Петух. — А мне неинтересно. И вообще, вы мне кажитесь подозрительными. — А вы скажите тогда, как отсюда выбраться, — вступил в диалог Пес. — Зачем? — Чтобы подозрительные личности отсюда выбрались, — ответил за всех Осел. — А вы другим расскажите и вы захватите эту Субмарину. — Ага! — воскликнул Трубадур и победоносно щёлкнул пальцами, — Значит, это — Субмарина? — Возможно, — предусмотрительно ответил старик из Кёльна, — Зачем вам знать наверняка? Трубадур понял, что этот разговор больше никуда не приведёт и решил, что стоит попрощаться. — Осмотрительно, — кивнул ему Трубадур, — Было приятно с вами поболтать. — А мне — не очень. Уж больно вы подозрительные. — Не волнуйтесь, вы тоже мне высокого удовольствия не доставили, — ответил с вызовом Трубадур, — Я это сказал лишь из вежливости. С этими словами, он развернулся и резким шагом направился прочь подальше от этого подозрительного старика. Свеча освещала из рук вон плохо, приходилось постоянно напрягать зрение. Но все равно возможно было разглядеть, какой здесь царил кавардак — а глядя на отбрасываемые нагромождениями тенями, можно было представить причудливый мир с горами и странными башнями. Трубадура уже начало раздражать блуждать вслепую и в неведении. Но его раздражению не позволено было продлиться долго. Спустя несколько шагов и одно спотыкание об обломавшийся знакомый нам рычаг, Трубадур, Пес и Петух наткнулись на ещё одно диво, стоящее у разбитого круглого перевёрнутого окна. Это был просто молодой парень в коричневых брюках, серо-желтой рубашке (впрочем, в полутьме она была неопределенного цвета), замшевых туфлях и с прической моды года шестьдесят пятого, при чем настолько шестьдесят пятого, насколько можно представить — нечто среднее между боб-каре и изображением собачьих висящих ушей*. Внешность его тоже была самой британской, которую можно представить — он одновременно был похож и на хорька и на сову* и, слава здравому смыслу, у него был обыкновенный цвет кожи. В чем же было его диво — спросите вы. Слева от него стояла лестница, а на ней стоял ещё один парень, в желтой рубашке, чёрных брюках, блестящими туфлями, с не менее британской внешностью, но самой обыкновенной стрижкой. Он с глубокомысленным и сосредоточенным видом поливал из лейки модника шестьдесят пятого, а у последнего было настолько кислое выражение лица, что лимон бы вам показался тортиком с кремом. Трубадур не на шутку обрадовался — эти двое выглядели ещё более адекватными, чем русалка и осмотрительный старик из Кёльна, даже скучноватыми. Ну, стоять и поливать кого-то из лейки — кому это в голову не придёт! На такие меры, например, приходится идти художникам-постановщикам. И Пёс это понял и приветливо завилял хвостом, даже сунул нос под «дождик», за что его равнодушно потрепали по холке. — Привет, — старательно изображая веселье поприветствовал их Трубадур. Петух махнул им крылом. — Добрый день. Как вам погода? — слабо улыбнулся модник, а «садовник» настолько был сосредоточен своим делом, что не замечал ничего вокруг. — Неплохая, — ответил за Трубадура Пёс. — Будет дождь, — добавил Петух. Трубадур хлопнул в ладоши, словно привлекая к себе внимания. — Мы — Бременские Музыканты. Большая часть, — поправился он, — А вы кто? — Мы — Экспозиция, — ответил скучным голосом модник. — Экспозиция чего? — Задумывалась как изображение внутреннего состояния уныния и безнадёжности, из-за собственных придуманных тоскливых мыслей, которые рождаются из-за перманентного прибывания в грустном положении одиночества, возникшего, предположительно, из-за переезда. Но мы открыты к любым другим интерпретациям… Ведь мы не знаем — шутим мы или серьезно. Я и не помню, мы ли это придумали, или кто-то другой. — А почему он поливает вас из лейки? — осторожно спросил Трубадур, указав рукой на поливающего. — Потому что тучи на складе кончились. Все разобрали, а один господин вообще перепутал данный взвешенный в атмосфере продукт конденсации водяного пара с устойчивой дисперсной системой, состоящей из твёрдых частиц, находящихся во взвешенном состоянии в газах, образующейся при сгорании бумажного цилиндра с табаком внутри. То бишь, перепутал тучу с дымом от сигарет, — добавил он, заметив немного озадаченное выражение лица Петуха. — Вот и пришлось найти замену. Получилось даже символичней. Ведь тучи может не существовать, это может быть просто твоё настроение… Похоже, эту экспозицию дейсвительно не я придумал*. — Понятно, — произнёс Трубадур, усмехнувшись, хоть, разумеется, ему было не совсем понятно. — Я искренне рад. Как бы вы оценили нашу экспозицию? По десятибалльной шкале. — Десять, — не задумываясь ответил Трубадур. Он был не по части философии, это была больше стихия Кота. Но Трубадур решил добавить, чтобы не расстраивать «художников». — Но я в подобных вещах не очень хорошо разбираюсь. Я приведу сюда своего друга, он разбирается, и он даст вам заслуженную оценку. — Это было бы очень благородно с вашей стороны. Не волнуйтесь, один из нас тоже плохо в этом разбирается… — Мы слышали, что это, — Трубадур обвёл рукой пространство, — Субмарина… — Так и есть. Желтая Субмарина. — Да, бывают ещё и Зелёная, и Красная и ещё какая-нибудь… — подал наконец голос «тучка». — Даже так? — удивился Пес. — Да, из самой страны субмарин, — подтвердил «тучка». — Но эта конкретно — из Пепперленда, — добавил модник, — Но больше мы ничего не знаем, к сожалению. Хотя о Пепперленде мы рассказать можем, но немного. Там мы на выставку ходили. Выставляться. Мы из Брайтона, побережного городка, всего лишь в часу от Лондона, очень популярного местечка для отпусков. — Огромное вам спасибо, — обрадовался Трубадур, наконец, нашедший ответ на свой главный вопрос. — Не могли бы вы нам сделать одну милость? — С радостью. — Подержите свечку над потолком, — он протянул было свечу «тучке», но тут вмешался Петух. — А меня попросить, дружище? Я же летать умею! С этими словами, он ловко выхватил свечу из рук Трубадура и впорхнул прямо под потолок. Слабый свет разлетелся по стенам и теперь, можно было вполне что-то рассмотреть. Трубадур сделал ловкий, почти танцевальный круг вокруг своей оси и тут ужаснулся. — А где Осел?! — завопил он не свои голосом, да так неожиданно, что «тучка» едва не свалился со стула и прохладный душ из лейки оросил Петуха и Пса. Модник остался невозмутимым. — Я здесь, — послышалось хриплое откуда-то сбоку, — Тут сундуки какие-то валяются. И тут Джон Обри*, довольно интересная персона… Мы с ним разболтались. Он много знает о британских графствах… После этих слов Осел появился из какой-то дыры в стене, на которую ещё никто не обратил внимания, в сопровождении мужчины в кафтане и с внушительной копной длинных завитых волос. Кроме прически, ничего не выдавало в нем кого-то ещё, кроме человека с чистой британской внешностью, как и наши новые знакомые. Он сказал что-то сложное Ослу, поклонился смотрящим на него, грациозно развернулся на каблуках и ушёл куда-то в темноту, куда не падал свет. — А что? — прервал Осел затянувшуюся паузу, — Я уже тут попривык и пользуюсь возможностями… Тут Пес весь взъерошился и пронзительно залаял. Все дружно вздрогнули, и дождик на сей раз прошёлся и по Ослу. Трубадур внимательно посмотрел на силуэт, на который взъелся Пес, ахнул и бросился в его сторону. Все, кроме Экспозиции тут же побежали за ним. Петух тоже полетел со свечой их сторону, оставив «художников» в темноте. — Что там? Что там? — допытывался Петух, летая кругами над склонившимися головами Осла и Трубадура. — Там опасно? Мне надо вас защищать? — тоже допытывайся Пес, носясь так же вокруг них, но не решаясь пойти посмотреть поближе. Трубадур склонился над фигурой в тёмной мягкой куртке с ярко-зелёным цветным воротом и фиолетовых в разноцветную полоску брюках. Больше ничего нельзя было разглядеть, так как мужчина лежал ничком. Трубадур аккуратно перевернул его на спину. Голова беспомощно склонилась набок. Мужчина был бледен, его лицо казалось белой луной в темноте. Его невозможно было отнести к какой-то эпохе — крайне странное и яркое одеяние, густые волосы, переходящие в банкербарды, усы… Казалось, он прибыл из века девятнадцатого, но не хотел стричься, а потом оделся где-то на цирковом карнавале… Трубадур потряс его и затем несколько раз похлопал по щекам. Это подействовало сразу — мужчина застонал. — Нет, морж не я, морж — Пол*… — простонал он тихо, но испуганно и приоткрыл глаза. С отсутствием он глядел в лицо Трубадура. — На меня похож… — пробормотал он, — Очередной фанат… — Кто вы? — воскликнул Трубадур. — Джон Леннон я… — в слабом голосе слышалось лёгкое раздражение, — Не тряси меня, я далеко… Я всего лишь сплю…* После этих слов он снова закрыл глаза и притих. — Спит, — подтвердил Осел. Джон Леннон снова чуток приоткрыл глаза. — Найдите остальных, — произнёс он и снова закрыл глаза. — Тут ещё другие есть?! — воскликнул Трубадур. — Не кричи ты, — спящий снова бодрствовал, — Дай поспать. Надо спасти… Их… Троих... И меня заодно… Пожалуйста… — и он снова умолк.