А теперь — все вместе!

Однажды, а может быть и дважды, а может и трижды, а если ещё подумать о всех этих параллельных вселенных — то это вообще могло произойти раз двадцать, и каждый раз — по-разному… Так вот, одно событие произошло в какой-то раз в одной из бесконечных Вселенных, а именно в Германии, в городе Бремен, который не примечательный совсем — по крайней мере, для важных персон из Берлина, которые любят пускать кольца из трубки и воображать, что они умнее других, так как у всех до единого есть кукарекающие часы и сковородка с сосиской. Но примечательные вещи там были — например, памятник ослу, собаке, коту и петухе, взгромоздившихся друг на друга и придумавших акробатский трюк «пирамидка». А ещё, там происходят очень примечательнее события, и если бы не они, мне бы не довелось рассказывать вам эту историю. Ох, какой все-таки чудесный город Бремен, вы видели городскую площадь? А на площади есть всё, что пожелаешь — и дворец королевский с множеством окон, и фонтан — их там целых два, и дорога вся брусчаткой выложена, просто загляденье! Там и там цокот копыт раздается или рычание автомобилей, местная ругань торговцев тонет в криках птиц, а шарманщик раздаёт детям вкуснейшие конфеты. Вообще, Бремен — самый обыкновенный город, в отличие от напыщенного, задравшего свой нос в виде шпиля церкви Берлина, и это, пожалуй заставляет жителей его любить. Но в последнее время, Бремен было любить всё труднее и труднее. Цокот копыт доносился все реже, торговцы молча пялились на пустые корзины, опустив руки вдоль тела и со стороны напоминая восковые статуи, изображающие инсталляцию «безвыходность». Пики-деревья потемнели совсем, и весь город стал похожим на колоду карт только двух мастей — пиков и трефов и оба были чёрными, как ночь. Жители стали всё реже выходить на улицы, и никаких песнопений не доносилось на площадях и даже в узких улочках, а всё потому, что коварная Одиночество захватила город, она проникла сквозь щели в домах, заполнила трещины в стенах, нагнула цветы и гладила тяжелой рукой по головам, заставляя разговаривать тихо и острожно. Даже собаке на цепи она, приложив палец к губам, мягко приказала «шшш!» — Одиночество была очень красивой и даже привлекательной для подростков девицей, только холодом от неё веяло, и птицы нехотя прятались, чтобы не закоченеть. Дворец пустовал, обеспокоенные министры вздрагивали от эха собственных шагов — а от короля приходили только запечатанные конверты. В них был нацарапан сухой отчёт об его действиях и список имён, которые в недалеком будущем скульпторы будут писать ножиком на надгробиях. Конечно, Бремену было далеко ещё до Ливерпуля, где стрелки часов для всех, кроме битлов и художников, крутились так скоро, что казалось, что все жители делают одни и те же движения, потому что Одиночество любила играть со Временем, и неподвластны были ей только те, кто не воспринимал старикашку Время серьезно. Вместо цветов, там и там, вырастали памятники — при чем, всех видов. И статуи с ангелами со скорбными лицами, и кресты, и стелы, но больше всего было белоснежных обелисков, на них едва ли не ручкой были написаны имена — чтобы их разглядеть, стоило подойти к ним очень близко и нагнуться. И издалека, пока едешь по истоптанной жёлтой тропинке, эти обелиски действительно напоминают снег. Так как цветов становилось все меньше, а надгробий — больше, не удивляйтесь, что я так хорошо разбираюсь в памятниках. Жаль только, что из них нельзя было составить букет — только на картинке. Дам, которых с легкостью спутаешь с Элеанор Ригби, можно было найти повсюду — только одинокими они становились потому что от мужей остались только письма в почтовых ящиках и кольца, которые они надели им на свадьбе, или же ещё хуже — имя на обелиске. Вот так стал жить Бремен — вздыхая, жалуясь, и все больше окрашиваясь в неприятный, скучный, серый цвет. Рок-н-ролл сменился длинными и занудными балладами не о любви, танцы попрятались в одиноких, как все жители, трактирах, а «нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы» — этот лозунг, написанный хулиганом на стенах дома, постепенно стерся и слился со цветом кирпича. К тому же, одно дело, когда ваш ковёр — цветочная поляна, ваши стены — сосны-великаны, а крыша — небо голубое, и это только ваши ковёр, стены и крыша, и другое дело, если их приходится делить со множеством людей, а они на это жалуются, а не счастливы, и хотят ковры из овечьей шерсти, стены из сосен, а не сами сосны, и крышу тоже желательно из этих же сосен. Не скажешь, что от бывшего Бремена не осталось ни следа — следов осталось много, особенно в дворце, и от этого, честно говоря, министрам становилось хуже — следы оберегали, как музейную ценность. По ухабистой дороге по направлению к площади, подпрыгивая на кочках, ехала повозка синего цвета в клетку, скорее, не повозка, а фургончик. Её цвет, похожий или на старушечью сумочку продуктовую или на килт шотландского короля, стоил многих трудов и красок, но сейчас он не был таким ярким и привлекательным — он серо-зеленел, цвет выцветал и вызывал воображаемый запах соленых огурцов. Фургон тащил Осел, и, откровенно говоря, он дико устал — все, о чем он думал, были рыба и сено. «Сколько мы уже бродим?» — бормотал Осел, натянув кепку почти на глаза, — «Сколько бродим, а всё так же бесцельно. Так ещё трубку не дают — потом, говорят, перекур устроишь. Это не жизнь, никакого удовольствия…» — он топнул передним копытом и заявил во всеуслышанье: — Если вы мне не дадите мою трубочку, я остановлюсь, и мы никуда не поедем! — Продали мы твою трубочку, — равнодушно ответил Пёс откуда-то сверху. — И медаль, мою, видимо продадим… — Что? — Осел дернул ушами от негодования. — А вы говорили… Но он тут же взмахнул гривой, громко фыркнув. — А когда мы передохнем? — Как только достигнем дворца, джентельмен, — произнёс в своей мурлыкающей манере Кот, высунув усатую морду из окна. — Я думаю, там будет больше добрых душ, чем в других местах нашего ставшего таким тихим Бремена… Кот пытался сочинять стихи, и единственный имел образование и по-настоящему бурное прошлое, поэтому он выговаривал слова медленно, изящно примурлыкивая, чтобы подчеркнуть свою интеллигентность. Послышалось хлопанье крыльев и Петух, вынув голову из-под крыла, отряхнулся. — Трубадур, что-то ты совсем поник, дружище, — звонко крикнул он в окно.  — Давай-ка запоем, что ли? Развеселим дороги! — Не хочу, — послышалось мрачное из окна. — Не хочу… — Зря, — расстроенно заметил Пёс.— Ты совсем уже выцвел… Скоро и волосы твои станут серыми, лицо, вон, уже стало… Трубадур в ответ только тяжело вздохнул и закрыл глаза. Тоскливое зрелище. Ослу было жаль свою трубку — ведь её подарил ему добрый фермер, у которого Осел работал очень давно, пока злые разбойники не разгромили ферму, и бедный фермер умер с горя. И жаль ему было медаль Пса — её он тоже получил непросто так, когда-то он работал спасателем… Пожалуй, если бы нерадивые музыканты знали, что именно в этот момент над их головами разворачивались абсолютно дикие действия, то… Навряд ли бы что-то изменилось.

***

С тех пор, как Ринго едва не укокошили только за то, что он носил какое-то кольцо с красным камушком — подарок от фанатки, Ринго перестал доверять подаркам, в том числе и от судьбы. И недаром. Так как судьба — очень плохой даритель, даже если она ваша фанатка. Ничего не предвещало беды. На Субмарине царил уют, покой и контролируемый хаос — всё, как обычно. Сам Ринго занял штурвал, но не обращал практически никакого внимание на то, что происходило в иллюминаторе — а там небо или море постепенно превращалось в лицо Ван Гога. Вместо этого, Ринго думал, хорошо ли будет Господину Никто в оставшемся позади Пепперленде, а заодно пытался представить, что растёт в саду у Осьминога. Джордж, уже «намедитировавшись», и расстроившись, что коров индусы не едят, а значит, следует отказаться от говяжьей колбаски, искал, чем поживиться и тренькал на гитаре то индийские мотивы, то что-то из старого доброго рок-н-ролла, из-за чего все холодильники приходилось открывать ногой. Джон просто спал в каюте, сложив круглые очки на полу — полка находилась на другой стене, но при этом все его сны разворачивались под потолком — а ему снился цирк — оркестр с разноцветными чулками, напяленными на зеленые головы играли симфо-какофонию, а через них прыгали кентавры, при чем кентавры были довольно зубастыми, и их не хотелось приглашать на чай. Пол сидел вместе с Ринго в центральном отсеке и наигрывал приятные трели на пианино, глядя в комиксы вместо нот — он пытался сыграть эмоции, а эмоции в комиксах были наилучшими. Ринго же его трели никак не мешали, он к ним давно привык. — Тебе не скучно, дорогой друг? — спросил Пол у Ринго, не отвлекаясь от пианино. — Отнюдь, — весело отвечает Ринго. — Когда здесь был Юный Фред, я не задумывался, что вести лодку не такое легкое дело. Поэтому я настолько занят, что мне не может быть скучно. — Ты прав. Занятым людям некогда скучать даже на скучной работе, — Пол быстро убрал свой яркий галстук с клавиши пианино.  — Но знаешь, что я подумал, Ринго? Мы все равно не будем так заняты, как Леди Мадонна, которую я когда-то знал. — Почему ты о ней внезапно вспомнил? — Потому что мне скучно, — дернул плечом Пол. — А она… И он запел песню о судьбе абсолютно нескучающей Мадонне, которая едва успевала следить за детьми и домом. Джордж, услышав, что поют, тут же примчался с гитарой и начал подыгрывать, а Ринго… Он бы с удовольствием взялся за барабаны, но отвлекаться было себе дороже — никогда не знаешь, когда лицо Ван Гога лицо Ван Гога, а не Пикассо во время периода кубизма. Поэтому он просто начал выхлопатывать и выстукивать ритм на коленках или на панели.

Леди Мадонна, ребятня у ног. Кто б, как ты, свести концы с концами смог? Кто найдет денег? Как оплатишь счет? Или ты надеешься, что Небо ниспошлет? Пятница приходит без портфеля, Утро в воскресенье тут как тут, Сам шнурки завяжет понедельник, Дни так и бегут.

— А что она делала в субботу? — спросил Джордж, расстегивая пуговицу воротника — жарко. — Веселилась и отдыхала, — ответил Пол. — Она просто не рассказывала мне подробности.

Леди Мадонна, у груди малыш, Как же остальных ты накормить сообразишь? Дни так и бегут. Леди Мадонна, рухнув на кровать, Слушай звуки музыки, что в голове опять. Вечер все не кончится во вторник, В среду утром почту не несут, Штопаешь в четверг ты ночью черной, Дни так и бегут.

— А какая музыка у неё звучала в голове? — Джордж, видимо, историю леди Мадонны впервые слышал. — Скорее всего, эта же, которую мы играем, — предположил Ринго. — Иначе она бы не была именно такой. — Именно, — подтвердил Пол.

Леди Мадонна, ребятня у ног. Кто б, как ты, свести концы с концами смог?

Пол сыграл заключительные аккорды и ловко развернулся на банкетке к пианино спиной. Оно в ответ обиделось и захлопнулось само.  — Нашему другу Джону далеко до Леди Мадонны, — вздыхает Пол, глядя на табло часов возле главного двигателя. — Все спит и спит. — Он же сочиняет музыку, даже если спит, а это, между прочим, очень полезно. Из снов можно много узнать о себе, — Джордж наконец отложил гитару в сторону, и она, в отличии от пианино, не обиделась. — Хотя, на самом деле, мы никогда не знаем, спим мы или бодрствуем. — Было бы очень плохо, если бы я узнал, что я сплю, и не барабанщик, и даже не Ринго, а, допустим, Пол, — произнёс Ринго, все-таки отвлекшись от иллюминатора. — Мною быть не так уж и плохо, и я тоже умею барабанить, если позволишь, — заметил Пол. — Да, но все равно — обидно. Просыпаешься, а ты совсем другой! Вот представь, что ты — Джон, а не Пол, ты знаешь не Леди Мадонну, а Люси в небе с брильянтами, и ещё носишь очки! — Обычно, когда ты просыпаешься, и понимаешь, что ты — не ты, а кто-нибудь другой, то ты наоборот, думаешь, как хорошо, что ты все-таки тот другой. Это только так кажется, — заверил их Джордж. — Но мне нравится думать, что я не сплю и при этом все у меня в голове. Это заставляет чувствовать себя хозяином жизни. — Согласен, это прекрасно, когда знаешь, с какой стороны у тебя какие барабаны. А то когда охотились за мной из-за того колечка… — Я тоже считаю, что я не сплю, — ответил Пол задумчиво. — А то это было бы весьма большое разочарование — проснуться и всё забыть, все наши чудесные приключения. Особенно мое альтер-эго. — Альтер-эго Джона мне понравилось, — с улыбкой произнёс Джордж, предавшись воспоминаниям.  — Они поняли друг друга с первых слов. А мое — чересчур на меня похоже… — Я себя, помню, вообще не узнал. А главным там был Ринго? Вернее, Билли Ширс… — Кстати, знаешь, что я слышал? — Джордж устроился поудобнее, — Что некоторые думают, что Билли Ширс — это ты! — С чего это, интересно знать? — удивился Пол. — Я же на него совсем-совсем не похож! — Фанаты всегда много чего о тебе болтали. Обо мне, вроде бы, болтают поменьше. Оно и на «спасибо». Скорее всего, потому, что я — тихоня. Я даже боюсь иногда заглядывать в газеты — на счёт тебя. — Это правда, — подхватил Пол.  — То я третий раз женился, то умер, то превратился в сам не знаю во что… Потом только и слышно — «ой, а ты жив, что ли?». А тем временем цветные пятна за толстым круглым стеклом иллюминатора, формирующие чьё-то лицо, искажались и искривлялись, словно мир в калейдоскопе, превращаясь в цветные линии, будто кто-то держал клубок разноцветных ниток. Они постепенно сливались, как вода в сточную трубу, смешивались в одну линию и закручивались вокруг Субмарины все сильнее, все туже, все быстрее, так, что вскоре стало непонятно, где вверх, а где низ, где северо-восток, и юго-запад, а компас завертелся волчком. Облака заполнили пространство, словно кто-то вылил на картину мира молоко, и на секунду, Ринго испугался, что они снова попали в Никуда и свет в прямом смысле стал белым. Он вцепился в руль и попробовал аккуратно развернуть подлодку в другую сторону, но руль все не поддавался, словно сам не хотел. Ринго поднапрягся, на лбу выступили капельки пота, и руль медленно-медленно, с большим трудом пошёл. Но тут что-то оглушительно заскрипело и руль крутанулся так сильно, что Ринго свалился со стула. Джордж и Пол тут же умолкли и подняли головы — по всему корпусу, отовсюду раздавался стук — «тук-тук-ту-ту-ту-тук», и этот стук явно не был ритмом к очередной песне. — Ты знаешь, что это, Ринго? — напряжённо спросил Пол. — Я думаю, дождь, — ответил за него Джордж, взглянув на иллюминатор. Капли дождя, словно слезы, ладони ветра размазывали по всему стеклу. — Мы уже в Англии? — спросил Джордж абсолютно спокойно. — В Англии дождь звучит по-другому, — ответил Пол. — Мы не в Англии, — ответил Ринго, отряхиваясь и расслабляя узел галстука, который вдруг стал удавкой. — Мы неизвестно где. Но я знаю точно, что мы не в море. — Неизвестно Где — это, интересно, где? — Пол встал с банкетки и подошёл к иллюминатору с видом знатока географии. Но там его встретила лишь белая мгла и размазанные по стеклу капли дождя, от которых создавалась иллюзия, что они все-таки под водой. — Мы в сердце шторма, — со вздохом ответил Ринго. — Сейчас попытаемся выбраться. В чужом сердце находиться небезопасно, сами знаете. — Да ещё в сердце непостоянного шторма, — заметил Джордж. — Но как мы могли попасть в шторм? — Он же непостоянный — нападает, когда его не ждёшь, и длиться неизвестно сколько, — жалобным голосом ответил Ринго резко вцепившись в рычаг. — Кто-нибудь, разбудите пожалуйста Джона. Сообщите ему, что мы влипли. — Должны ли мы будить его, чтобы сообщить ему такие плохие новости? Он потом целый день будет ходить с подавленным духом и не особо вежливый, — с сомнением спросил Пол, вцепившись в спинку кресла Ринго. — Он все равно проснётся от того, что выпадет из кровати, набив шишку, как я когда-то, а это — ещё хуже, — ответил Ринго, вглядываясь в иллюминатор. — Пол, если ты не хочешь, я это сделаю, — миролюбиво предложил Джордж, видя, что Пол нервничает. — Весьма мило с твоей стороны, Джордж, но позволь мне первому попасться под горячую руку, как его лучшему другу. И, состроив безразличное лицо, Пол по железной гремящей лестнице отправился вниз, к каютам. Это был длинный, выкрашенный в такой же желтый цвет широкий коридор, только чуть-чуть светлее, пол был зелёным и мягким, как море, а на двух стенах было по три разноцветные двери — всего шесть кают, и он подошёл к той, на чьей табличке было фломастером написано «Джон Ленон» с очкастым смайликом рядом и со всякими цветочками и знаком peace вокруг для красоты. Пол постучал в дверь, выждал пять секунд и открыл её. Она громко щёлкнула, словно воскликнула «а вот и я!». — Джо-он, вста-вай, — нараспев позвал он, и весь цирк с кентаврами под потолком тут же взвыл, разбежался в разные стороны, как лесные орехи из кулька и исчез. Джон так резко встал, что волосы его на голове растрепались. Но худшие ожидания Пола не подтвердились — увидев своего друга в дверях, он улыбнулся. — Доброе время суток, — поприветствовал он. — А какое оно сейчас? «Неизвестное» мог бы ответить Пол, но тут лодку сильно дернуло, и оба оказались на полу — благо, он был мягким. Тут же над головой что-то завопило, как безумная игуана, замигал красный свет из-за чего бледно-желтые стены коридора стали оранжевыми. Оба вскочили, очередной толчок швырнул Пола на закрытую дверь, а Джона — на Пола. Из-за мигающей красной лампочки и отвратителтных воплей сирены, в глазах рябило и вся ситуация была похожа на жуткий кошмар. Шатаясь вместе с лодкой, они выкатились в коридор и ползком, хватая друг друга за ноги, когда лодка накренилась набок, добрались до лестницы. Они быстро поднялись в главный отсек — и вовремя, так как если бы очередной толчок застал их на лестнице, это было бы больно. — Что происходит? — Джон, хватаясь за подвешенные для таких случаев петли, поспешил к панели, к Ринго и Джорджу, вцепившихся в рычаг. — Мы хоть и Ливерпульцы, но этот рычаг не поддаётся! — взвизгнул Ринго, а вот Джордж сохранял полнейшее спокойствие и тихо пробормотал, что сейчас все получится. Говорил он это уже в шестой раз. — Ничего не вижу без очков, — пожаловался Джон, и тут же бросился к рычагу. — Там действительно все белое? — Дейсвительно, мы попали в шторм! Пол подбежал сзади и вцепился в спину Джона. — Давайте, на счёт «три», как репку! — «включил» лидера Джон, из-за чего Ринго почувствовал себя немного в безопасности. — Четыре! — исправил его Пол. Джордж же сохранял каменное спокойствие. — Раз! Два! Три! Четыре! — выкрикнул Джон и все разом потянули, как в сказке про репку: Ринго за рычаг, Джордж за Ринго, Джон за Джорджа и Пол за Джона. Вся четвёрка пирамидкой оказалась на полу, а рычаг — в руках у Ринго. — Плохой был план, — прокрякал Пол откуда-то снизу, так как вся общая масса пришлась на него. — Переборщили, — согласился Джон. Ринго с отчаянием отбросил уже ненужный рычаг в сторону и заглянул в иллюминатор — а там уже ничего не было белым. Там всё было ядовитых цветов, которые то бледнели, то становились ещё ярче — они будто бы застряли в цветной коробочке. Затем все началось кружить по спирали, а затем птицы пролетели… Вверх ногами. — Надо же, — произнёс Ринго обреченно.  — Какая неприятность — мы, кажется, падаем. — Мы действительно падаем, и в этом нет ничего необычного, так как мотор опять отказал, — хладнокровно произнёс Джордж. — Как отказал? — Пол бросился к генератору и так резко открыл дверцы, что они едва не выскочили из петель от неожиданности. Он выхватил мотор, потряс его, осмотрел внимательно — но ничего не было понятно. — Как же сейчас не хватает Джереми! — воскликнул Пол, осознав свою полную беспомощность. — Мне его тоже не хватает, — пробурчал грустно Ринго, беспорядочно нажимая на кнопки. — Джон, ты самый умный из нас, может, ты разберёшься? — с надеждой спросил Пол. — То, что я написал книгу, не значит, что я умный! — запротестовал Джон, едва взглянув на несчастный мотор. — Не паникуем, это все в голове, — продекламировал Джордж. — Тогда сделай что-нибудь! — крикнули все трое, чувствуя, как их ноги отрываются от земли… — Не могу… Это странно, но я не могу! — Джордж схватился за голову и правильно сделал — через секунду он оказался в воздухе. — Это потому что это не в твоей голове, и не в моей, и вообще, в голове кого-то другого! — успел Джон раздраженно выкрикнуть, прежде, чем он спиной налетел на потолок. Всё полетело кувырком — битлы могли только вопить и размахивать ногами и руками — но падение, и то, что все завертелось волчком — это было не остановить. Бедное пианино тоскливо заскрипело, и удивительно было, что оно катилось, а не разбилось в дребезги. Джордж принял позу лотоса, чтобы сохранять видимое спокойствие, но безопасней оказалось свернуться клубочком. Джон поймал свои очки, неизвестно каким образом выкатившиеся из каюты. Как только кто-то пролетал над панелью, то каждый пытался нажать на кнопку или рычаг — вызвать парашют или подушку безопасности… — Тут небо виднеется! — крикнул Ринго.  — Светло-голубое! — Либо под небом будет море и все кончится хорошо, либо там будет земля и мы все умрем, — произнёс Джон. — Джон, я должен заметить, все будет лучше, потому что хуже быть не может, — крикнул Пол из правого верхнего угла отсека. — Да и смерть — не так уж и плохо… — Джордж, прошу, не сейчас! — перебил его Джон, ухватившись за петлю, которая едва не сломала ему руку. Кое-как Ринго сумел вызвать подобие батута, раздувшееся на дне Субмарины — обычно, оно предназначалось для выплыва на поверхность моря. — Мы спасены! — крикнул он довольно. Но делать такие заключения было рановато. Тут же вся кутерьма прекратилась, и из-за веса на дне, по правилу хлеба с маслом, лодка принялась падать ровно. Джон окончательно запутался в нескольких петлях, Пол оказался в каком-то сундуке, Ринго — на панели, а Джордж — в пианино. Но они не успели опомниться — там внизу, была земля. Едва Субмарина столкнулась пружинистым дном об твёрдую землю, в сюжет решили вмешаться законы физики, которые в сказках действуют всем исключительно на зло. И лодка вновь оказалась в воздухе. — А вот это уже все равно, что подсунуть мне свинью вместо барабанной палочки! Но законы физики Ринго не услышали и умчались. Все снова закружилось и битлы снова летали по всему отсеку, вереща. Все, кроме Джона, запутавшегося в петлях. — Это уже становится неинтересно, я есть хочу, — отчеканил Джордж. — Я не ослышался? — удивился Пол, который оказался в опасной близости к лестнице. — Уф. Еще один кувырок и я буду вынужден упасть в обморок. — Нет, друг мой, — ответил Джордж, но не объяснил, что именно «нет». — Ну всё, конец моим очкам… — расстроенно изрёк Джон. Но им недолго оказалось падать. По всей Субмарине послышался треск, и она вдруг остановилась также внезапно, как началась какофония, все четверо только и успели сказать «О!». Пола нигде не было видно, Джон остался в своём выгодном положении, Ринго лежал ничком под раскрывшемся пианино, Джордж иллюзорно уютно обнимался с поручнем лестницы. Минуты три все только приходили в себя, признаки жизнедеятельности подавала только мигающая красная лампочка и табло тоже мигающего циферблата. — Ребята, — произнёс Ринго в тишину, не поднимая лица.  — Чувствую себя поломанной барабанной палочкой. Я, кажется, потерял голову. — Не может быть! У кого же она может быть, Ринго? — ответил Джордж. — У Успеха, я думаю, — пожал плечами Ринго. — Так он у нас всех украл головы ещё в шестидесят четвёртом, — донеслось из потолка от Джона. — Раньше. — Да, он её, для начала, вскружил… — начал вспоминать Джордж. — Их вскружил. Не одна же у нас голова на всех, — исправил его Джон.  — А моим очкам капут. И слова мы произносим по-другому, как-то смешно. Где мы? Ринго выбрался из-под пианино и досадно потряс головой — вокруг него царил такой кавардак, что будь Ринго домохозяйкой, он расплакался бы. Все перевёрнуто вверх тормашками, крошки, мусор, какие-то неприятные гадости — детали мрачных снов — смешались с едой, выпавшей из холодильника, все это было приправлено песком и раскидано по всему отсеку. Ринго решил не заглядывать вниз — при мысли о разбросанных шкафах, кроватях и ещё больших обломков личных мыслей, снов и мечтаний ему становилось нехорошо. «Мы тут проторчим очень и очень долго, если захотим навести порядок» — подумал он. — Ну и бардак, — подтвердил его мысли Джордж.  — Хотя если мы решим, что всё именно так и должно быть, то это перестанет быть бардаком. — Бардак сейчас в современном искусстве, — донеслось из потолка. — Поэтому это даже может стать таковым. Ринго потёр ушибенную голову и заглянул в иллюминатор. Над ним раскинулось голубо-серое небо, словно разукрашенное маслинными мелками и тщательно растертое пальцем. Где-то вдали виднелись очертания города, по обоим сторонам ведущей в него тропинки росли памятники и причудливые чёрные деревья. Все было очень блеклым, почти черно-белым, и это частично напомнило ему захваченный Пепперлэнд. Сочные краски вокруг даже непривычно ударили в глаза, когда Ринго отвернулся от унылого пейзажа. — Мы в чем-то скучном и определенно не в нашей Вселенной, — объявил он. — Почему в «скучном»? — Джордж аккуратно спустился с поручня и подошёл к иллюминатору. — Как же мне не хватает Джереми. Нас бы сюда не занесло, будь он тут и почини бы двигатель. — Ринго, я слышу от тебя слишком много «бы», — прокомментировал Джон. — Живи настоящим, а не в сослагательном наклонении. — Там блеклые цвета. Вот почему «в скучном», — задумчиво произнёс Джордж, тщательно изучая местность. — Джон, где твоя подзорная труба? — Где-то в каюте. Но как мы могли попасть в другую Вселенную? Не через ли твою Дырку в кармане, Ринго? — Там была половинка Дырки, Джон. Не знаю, я её потерял. — Какая жалость. Надеюсь, она упала на что-то ненужное. — Надеюсь, это была не жизнь какого-то бедняги, — ужаснулся на секундочку Ринго. — Потому неизвестно, сколько нам здесь торчать, хотя это отличный повод изучить местность. Честно говоря, я уже сгораю от любопытства, — он бросил взгляд в иллюминатор. — А где Пол? — Джон задёргался, пытаясь освободить руку, и позвал его: — ПОЛ! Никто не отозвался. Джордж и Ринго переглянулись, а Джон снова окликнул его, уже обеспокоенно: — Пол! Макка, не прячься! Вновь без ответа. — ПОООЛ! — крикнули все трое, а Джон так задёргался, что петли лопнули и он чудом не упал на голову Ринго. — Если он умер, я сойду с ума! — Джон суетливо избавлялся от петель, а Джордж и Ринго ему помогали. — Рановато ещё уходить в соло и не хватало еще воплощать теории заговоров в жизнь! И как я буду писать песни? Ага, знаем, как будешь, Джон. — Пол!!! — снова крикнули все трое. — Да в сундуке я, в сундуке! Освободите меня! — послышалось приглушенное снизу, из каютной. Обрадовавшись, Джон отряхнул с себя остатки верёвок, ловко спрыгнул на поручень и скользнул вниз. — Я тоже заволновался, — вздохнул Ринго. — А ещё представил, как мы будем доставать его альтер-эго… — Хорошо, что мы избежали этого, — согласился Джордж. — В сундуке очень неудобно, прятаться во время шторма там не советую, ощущаешь себя, как в гробу, и потом думаешь ещё, умер ты или нет, — послышался четкий голос Пола и шаги четырёх ног по лестнице.  — Спасибо, Джон, дорогуша. — Что я пропустил? — спросил он, когда они с Джоном вышли в главный отсек. — Леди Мадонна была бы очень расстроенна, — оценил он беспорядок и брезгливо поморщился, едва не наступив на деталь плохого сна Джорджа. — Мы в какой-то Вселенной, я хочу есть, а Джон разбил очки, — быстро вынес отчёт Джордж. — Не я, а Субмарина или шторм. Я тут не при чем. — В какой Вселенной? — Пол удивлённо вскинул брови, и они приняли ровную дугообразную форму. Ринго открыл было рот, но вдруг под ногами послышалось оглушительное щелканье. — Тихо! Что это? — вскрикнул Джон. Джордж, вдруг очень осторожно и на цыпочках подошёл к иллюминатору и заглянул вниз. Ринго сразу догадался, в чем дело. — ЛОЖИСЬ! — крикнул он и бросился на пол. — Мы падаем с дерева! — пояснил ситуацию Джордж, но последовать примеру Ринго не успел. Едва Джон успел моргнуть, как все подпрыгнуло, а ноги оторвались от земли. С жутким грохотом, Субмарина рухнула на землю, подняв тучу пыли, а сверху на неё обрушились ветки — «бом-бом» только и слышалось внутри. Режущий слух скрежет заставил глаза заслезиться, с потолка хлынула вода, стекла окон вылетели и со звоном разбились на мелкие кусочки, словно кто-то их специально выбил камнем. Красная лампочка мигнула, потухла и тьма тут же съела пространство. Зловещая тишина обволокла лодку, только едва различимый звон стальных труб осторожно крался по округлым стенам.