Этайн, дочь Хранительницы

      Низкие осенние тучи основательно затянули ночное небо: лишь на западе почти у самого горизонта в них виднелась большая прореха. Сквозь прореху выглядывала ущербная луна, освещая расстилавшуюся позади холмов равнину. Не переставая накрапывал дождь.       Озябшая и основательно промокшая Танька по-прежнему бродила вдоль зарослей орешника, добросовестно наблюдая за дорогой. Та была все так же пуста, разве что однажды, мелькая светлым брюшком, ее пересек маленький юркий горностай. Посреди дороги зверек вдруг остановился, поднялся столбиком, его глаза полыхнули в лунном свете зеленовато-голубыми огоньками. Покрутив мокрой усатой мордочкой, горностай чихнул и, быстро опустившись на четыре лапы, торопливо побежал прочь, грациозно изгибая спину и взмахивая странно коротким для стройного вытянутого тела хвостом с черным кончиком.       Горностай исчез в траве, и снова всё словно вымерло. Молчали кузнечики, молчали ночные птицы, не слышно было звериных голосов, и даже лошади притихли: не фыркали, не били копытами. Лишь старый дуб шелестел ветвями, шумели под порывами ветра ореховые кусты да постукивали по листьям дождевые капли.       Капюшон Танька давно сдвинула на макушку, и теперь волосы ее изрядно намокли, облепили лоб и щеки. Но зато чуткие сидовские уши были на свободе! Правда, ловили они сейчас не только звуки, но и дождь. Капли скатывались по ушам на щеки и шею, сбегали вниз, тут же проворно заползали за ворот и впитывались в ткань платья, холодя кожу, заставляя ее покрываться мурашками.       Настроение у Таньки, еще недавно радостное и приподнятое, медленно, но верно портилось. Всё чаще ей приходилось отгонять от себя гадкую малодушную мысль: ну вот зачем было спорить с Гвен, настаивать на своем походе в ночной караул? Лучше бы сидела она в теплом уютном фургоне, слушала дыхание спящих друзей! Эх, должно быть, мунстерская сейчас так сладко посапывает...       И стоило только Таньке подумать об Орли, как та словно услышала ее мысли. Со стороны фургона вдруг послышался сначала шелест отодвигаемого полога, а потом знакомый шепот:       — Этнин, Этнин, иди погрейся!       Тут уж устоять Танька не смогла, поспешила на зов.       — Хорошо, что ты меня услышала! — преувеличенно бодро зашептала Орли, спрыгнув с передка фургона. — А то я смотрю, смотрю, где ты — и не вижу: даже глаза твои не горят! Иди уже отдыхать: моя теперь очередь!

* * *

      Лунный свет отыскал возле полога узкую щель, пробился сквозь нее, осветил внутренность фургона. И все равно было темновато даже по сидовским меркам. Танька полагалась сейчас, пожалуй, больше на уши, чем на глаза.       В фургоне и правда все спали. Беспокойно ворочался на своем крохотном ложе Эрк, ровно дышала Гвен, тихо всхлипывала во сне Санни. Робин безмятежно развалился прямо на полу в проходе, подложив под голову какой-то мешок. Танькина постель оказалась расстеленной: то ли Гвен позаботилась, то ли Орли.       Чтобы добраться до постели, пришлось перешагивать через Робина. Танька двигалась осторожно-осторожно: боялась потревожить его без нужды. По счастью, всё обошлось: Робин не только не проснулся, но даже не пошевелился.       Сразу ложиться Танька не стала. Сначала заглянула наверх, к Санни. Поправила на ней сбившееся одеяло. Та вдруг улыбнулась во сне и тихо прошептала:       — Моди...       «Маму во сне увидела!» — внезапная догадка пронзила сиду, и сердце ее тотчас отозвалось щемящей болью. А Санни больше не всхлипывала: так и не проснувшись, теперь она счастливо, совсем по-детски улыбалась.       Танька долго стояла, не решаясь отойти от подруги. Потом все-таки не выдержала: осторожно опустилась на уголок своей постели. И только тогда по-настоящему почувствовала, как сильно она продрогла и вымокла под дождем.

* * *

      Проснулась Танька от чьих-то шагов — осторожных, тихих. С удивлением обнаружила себя лежащей под одеялом — прямо в верхнем платье! Платье уже совсем высохло: получалось, проспала она долго.       Шаги вдруг затихли, и сразу почему-то стало тревожно. Танька приподнялась на локте, вслушалась в окружающие звуки. Звуки были утренними и очень мирными: где-то далеко перекликались петухи, самозабвенно переговаривались воро́ны, утробно мыкнула корова. Потом послышалось постукивание лошадиных копыт, сразу и тяжелое, и мягкое. Вдруг лязгнуло железо, а следом донесся тихий шепот Робина:       — Стой, стой, красавица...       Снова раздался звук человеческих шагов. Фургон покачнулся. Полог вдруг шевельнулся, и сразу же посветлело. В открывшемся проеме появился темный женский силуэт. Женщина сделала шаг внутрь — и тут Танька наконец ее узнала. А узнав, обрадовалась и облегченно шепнула:       — Доброе утро, госпожа Гвен!       — И вам доброе утро, леди, — тоже шепотом откликнулась та в ответ. — Ну и роса выпала: весь подол мокрый! А уж туман какой внизу! — и озабоченно продолжила: — Надо бы Эрка разбудить, да и девочек тоже. Пусть прогуляются перед дальней дорогой. Робин торопится очень: уже лошадей запрягать готовится!       Танька тихонько поднялась. Посмотрела на подруг — на, должно быть, совсем недавно заснувшую Орли, на счастливо улыбавшуюся во сне Санни. Перевела взгляд на Эрка — тот сейчас безмятежно посапывал, подложив кулачок под щеку, точь-в-точь как младенец. Вздохнула. Будить друзей было жалко.       — Да мне и самой жалко, — словно прочитав Танькины мысли, улыбнулась Гвен. — Не печальтесь, леди! Вот что: вы не ждите, прогуляйтесь сами, а я их тем временем потихоньку подниму — нежно-нежно.       Грустно кивнув, Танька направилась к выходу. Выглянула наружу. И, осмотревшись, аккуратно спрыгнула на землю.       Было по-утреннему прохладно. Легкий ветерок шевелил ветви орешника. На востоке вовсю горела утренняя заря, а из-за цепи далеких холмов уже выглядывал краешек солнца. На травинках всеми цветами радуги светились капельки росы. Тумана вокруг фургона не было совсем, зато вся низина по ту сторону пропасти была словно залита молоком.       Возле фургона Робин возился с гнедой лошадью, надевал на нее оголовье. Лошадь задирала голову, толкала удила большим розовым языком, переступала копытами. Вторая лошадь, серая в яблоках, стояла неподалеку, фыркала и мотала головой. Сами собой в Танькиной памяти всплыли вдруг картины из совсем недавних и уже таких далеких дней: белая каменная конюшня на берегу Туи, выглядывающая из стойла любопытная Рыжуха, задумчиво бредущий по проходу седоусый дядюшка Охад со скребницей в руке. А следом в ее воображении предстал Кайл — взахлеб рассказывающий о недавно родившемся жеребенке, счастливый, улыбающийся... И тут же Танька почувствовала, как ее щеки предательски вспыхнули.       Опомнившись, она погнала воспоминания прочь — но те, разумеется, не послушались. Зато в придачу к ним в голову Таньке полезли неприятные, мучительные мысли. Перед сколькими людьми она уже оказалась виновата! Бедный Кайл: ведь это из-за нее он отправился на африканскую войну! Другого мальчишку, Морлео, своего спасителя, она обидела ни за что ни про что! А Орли и принц Кердик — оба теперь верят в небылицы: одна — в Танькин гейс, другой — в своих роханских предков. И как ни убеждала себя Танька, что прямой ее вины в случившемся нет, согласиться с этим до конца никак не удавалось. Правда, «цензор» все-таки молчал — только это и утешало.       Огорченная Танька рассеянно брела по узкой тропинке. Тропинка пересекла луговину, обошла стороной заросли болиголова, немного попетляла среди кустов лещины и наконец привела к знакомой проселочной дороге. Должно быть, после лицедейского фургона здесь не проезжал больше никто: во всяком случае, вода в колее оказалась совершенно прозрачной, отстоявшейся. В этой воде обитали живые создания: в ее толще рывками двигались крошечные рачки — водяные блохи, а у самой поверхности висели головастые личинки комаров. Изредка какая-нибудь личинка, извиваясь, опускалась ко дну, чтобы вскоре же всплыть опять. И водяным блохам, и даже комариным личинкам Танька неожиданно обрадовалась: они ведь были добрыми знакомыми по прошлогодней университетской практике. Правда, не то что пить эту воду, даже умыться ею она бы, наверное, не отважилась ни за что!       Чуть воодушевившись, Танька снова углубилась в заросли лещины. Большие листья ореховых кустов были еще по-летнему зелеными, но тут и там на них виднелись бурые пятна и круглые дыры. А от некоторых листьев и вовсе остались почти что одни черешки, словно кто-то беспощадно остриг их ножницами.       Вскоре она углядела еще одного старого знакомого: вцепившись в лист ножками, на нем сидел ярко-красный жучок с большой черной головой на длинной шее. Жучок не шевелился: видимо, оцепенел от утренней прохлады. А ведь теплыми весенними днями в окрестностях Кер-Сиди точно такие же жучки бодро подреза́ли челюстями и сворачивали в трубочки ореховые листья — заготавливали еду для своего потомства. На здешних же кустах все трубочки давным-давно поотваливались, именно после них-то и остались те куцые обрезки. Свежих трубочек не было: видимо, за лето листья совсем огрубели и не подходили для такой деликатной работы.       А еще на лещине, конечно же, висели закутанные в бледно-зеленую обертку орехи. Танька не утерпела, сорвала один из них. Скорлупа его оказалась еще совсем светлой, но твердой, не раскусывалась ни в какую, зато вдруг напомнил о себе поврежденный зуб. Подумав, Танька всё-таки решилась набрать орехов в подол: какое-никакое, а угощение для друзей! Но едва она принялась за дело, как из-за кустов послышался голос Орли:       — Этнин! Этнин! Холмовая!       Пришлось поспешить. Аккуратно придерживая обеими руками подол — сорвать дюжину орехов она все-таки успела — Танька выбралась из зарослей прямо к фургону: в намокшем от росы платье, с растрепанными волосами, так и не умытая — и все-таки довольная.       Конечно же, оказалось, что все успели не только проснуться, но и привести себя в порядок. Один лишь господин Эрк имел невыспавшийся и вообще какой-то взъерошенный вид. Отойдя от фургона на десяток шагов, он стоял с задранной головой, смотрел на дуб и что-то бормотал себе под нос. Неподалеку от него разговаривали друг с другом Санни и Орли — совсем мирно, словно никогда и не ссорились. Робин уже запряг обеих лошадей и теперь сосредоточенно изучал заднее колесо фургона; судя по сокрушенному покачиванию головой, ему явно что-то не нравилось. А Гвен стояла возле серой лошади, держа ее под уздцы.       Первой заметила Таньку Орли — и тут же призывно махнула рукой. Следом замахала рукой и Санни. И обе почему-то смотрели на нее с осуждением.       — Вот делать тебе нечего, холмовая, — проворчала Орли, взяв, однако же, у растерявшейся сиды пару орехов. — Мы уже беспокоиться начали!       — Ох, Этнин, — вздохнула Санни и, взяв у Таньки один-единственный орех, принялась задумчиво вертеть его в руке, словно не знала, что делать с ним дальше. Назвала она Таньку почему-то на ирландский лад — должно быть, взяла пример с Орли.       — О! — провозгласил господин Эрк, чинно приняв из Танькиной руки пару орехов. — Благодарю вас, леди!       И от его веселого, чуть хитроватого, но вполне доброжелательного взгляда огорчившейся было Таньке сразу полегчало.

* * *

      Серая кобылка задирала голову, отводила уши назад, пыталась пятиться. Ее гнедая товарка переступала ногами и тревожно пофыркивала. Гвен с трудом удерживала лошадей, увещевала их, успокаивала.       А Танька растерянно стояла шагах в двадцати. Подойти ближе она опасалась. Вдруг лошади ведут себя так из-за нее?       Отношения с лошадьми складывались у Таньки неплохо. Чаще всего те никак не выделяли ни ее саму, ни маму среди людей. Маме, однако, попадались и такие, что отчаянно ее пугались: должно быть, чувствовали в сиде что-то непривычное, нечеловеческое. Конечно, уж эти-то две лошадки вряд ли были из пугливых. Сколько уже времени ехала Танька в этом фургоне, и до сих пор как-то всё обходилось без неприятностей. Но каких только странных вещей не бывает на свете!       Вскоре Робин закончил возиться с колесом, распрямился.       — Ну, что там? — повернувшись к нему, крикнула Гвен.       — Да в порядке всё, — пробурчал тот в ответ. — Вот говорил же я: незачем до утра ждать!       Гвен пожала плечами. Видно было, что она чем-то недовольна и обеспокоена. Ее настроение, похоже, почувствовали и лошади: серая, вроде бы уже почти успокоившаяся, вновь задрала голову и фыркнула, а гнедая громко стукнула копытом.       Подоспевший Робин с ходу поймал серую лошадь за уздечку. Крикнул Гвен:       — Я сам попробую. Давай сюда вожжи! — и тут же что-то зашептал чуть ли не в самое лошадиное ухо.       Как ни странно, Робина лошади послушались, быстро успокоились. А Гвен тотчас же поспешила к Таньке.       — Ну всё, пойдемте... — заговорила она торопливо, тяжело дыша.       — Простите меня, госпожа Гвен! — перебив, сразу же повинилась Танька. — Лошадок вот всполошила — я не хотела, правда! — и, не удержавшись, восхищенно добавила: — Робин-то какой молодец!       — Так Робин с лошадьми с малолетства ладит, — отдышавшись, откликнулась Гвен. — А если кто начнет рассказывать, будто он им по ночам гривы путает, — плюньте тому в глаза! Делать ему нечего, что ли?       От извинений Гвен отмахнулась. Проворчала:       — Мало ли чего они испугались: может, и не вас вовсе. Не думайте вы об этом, леди! Да серая наша вообще такая: без коновязи только и смотрит, куда бы уйти... — Гвен вдруг запнулась. — Ладно, бог с этим со всем, леди! Идемте вниз!       — Туда? — Танька с опаской посмотрела в сторону пропасти. Очень уж мрачно выглядывали там из густого тумана темно-серые скалы, похожие на обломанные старческие зубы.       — Да там тропинка есть, — улыбнулась Гвен. — Ну, дюжину лет назад была точно.       — А лошади как? — недоуменно спросила Танька. — Тоже по тропинке?       — А их Робин вниз другой дорогой сведет, — объяснила Гвен. — Правда, съезд тут очень крутой, нехороший. Так что придется нам пешком идти, а то лошадям тяжело. Если повозка накатится на них сзади — беда выйдет!

* * *

      Спускаться в ущелье оказалось совсем несложно: тропа была хотя и неширокой, но крепкой, не осыпалась под ногами. Похоже, по ней часто перегоняли скот: окрестная трава была выщипана, а на пути то и дело попадались темные катышки овечьего помета. Но сейчас по тропе цепочкой спускались пятеро людей — ну, или четверо людей и одна сида, как уж считать. Танька шла третьей, после Гвен и господина Эрка. Пожалуй, тот был единственным, кому переход давался с трудом: он останавливался перед каждой неровностью, перед каждой естественной ступенькой. Немного постояв, господин Эрк делал шаг, всякий раз медленно и осторожно, должно быть, боясь оступиться. Выручала Гвен: в это время она заботливо придерживала его за руку, как маленького ребенка.       Конечно, остальным тоже приходилось идти не спеша, однако не роптал никто. Между тем солнце поднималось всё выше и выше, грело всё сильнее и сильнее. К тому времени, как они закончили спуск, туман почти исчез, и лишь последние его клочки остались белеть в тени скал. Однако трава на дне ущелья все равно оказалась мокрой, и низ платья у Таньки быстро отяжелел, напитавшись росой.       Дальше шли по старой колее, едва заметной среди низкой, основательно выщипанной скотом травы. Вокруг виднелись многочисленные следы раздвоенных копыт: и маленьких овечьих, и больших коровьих. Легкий ветерок доносил до Таньки мычание недалекого стада и запах свежего навоза. А где-то впереди раздавались стук копыт, позвякивание железа и лошадиное фырканье. Эти звуки вовсе не тревожили Таньку. Наоборот, она радовалась: должно быть, это Робин уже едет им навстречу!       Неожиданно Гвен остановилась, потом вдруг обернулась. Приложила палец к губам:       — Тс-с!..       Господин Эрк приложил ладонь к уху и тоже замер. Ойкнула, налетев на Таньку сзади, Санни.       — Тс-с! — тут же запоздалым эхом откликнулась Орли.       Между тем лошади явно приближались. Ну да, две, как и должно быть... И вдруг Танькой овладела тревога. В слышавшемся впереди перестуке копыт чудилось что-то неправильное, подозрительное. А самое главное: не было скрипа колес, словно бы Робин выпряг лошадей и пустился дальше в путь верхом.       — Может, кто из местных, Гвеног? — шепнул Эрк.       — У коней железо на копытах, — чуть качнув головой, тоже шепотом ответила Гвен. Эрк мрачно поморщился, вопросительно глянул на жену. Та кивнула ему в ответ. Потом посмотрела на Таньку. А затем ровным, спокойным голосом промолвила:       — Так, девочки! Давайте-ка прогуляемся вон туда!

* * *

      Чего не ожидала Танька увидеть в этом ущелье, так это дверь в скальной стене. Однако дверь была — деревянная, потемневшая от времени, покрытая серыми шершавыми пятнами лишайников.       — Идемте сюда! — распорядилась Гвен. — Быстрее!       И потянула за скобу.       Дверь, с виду казавшаяся тяжеленной, подалась на удивление легко. Открылся широкий каменный коридор. Стены его оказались буровато-серыми и очень неровными, словно какой-то неведомый могучий великан грубо прорубил ход в толще скалы огромным топором.       — Ну, смелее! — поторопила Гвен, пропуская господина Эрка вперед.       Всё еще недоумевая, Танька покорно шагнула внутрь. За ней последовали и остальные. А потом Гвен, оказавшаяся теперь позади всех, затворила дверь за собой.       Сразу потемнело. Сиде, впрочем, оставшегося света хватало даже для того, чтобы различать цвета. А вот остальным, похоже, пришлось куда хуже. Господин Эрк недовольно вздохнул, потом сделал пару шагов в сторону, нашарил рукой стену и успокоенно замер. Санни и Орли, стоявшие позади, принялись тревожно перешептываться. А Гвен, едва лишь закрыв дверь, прильнула к щели между досками.       Происходившее Танька понимала плохо. Ясно было, что это не шутка, не каверза, не розыгрыш. А еще — что они сейчас от кого-то прячутся. Но от кого? Что именно так насторожило Гвен, что заставило ее искать убежища? И что теперь будет с Робином, так и оставшимся при фургоне?       Некоторое время она молча размышляла — пыталась сама найти ответы хотя бы на некоторые из этих вопросов. Потом все-таки решилась, спросила:       — Что случилось, госпожа Гвен?       Танькин голос прозвучал вдруг неожиданно громко: должно быть, усилился стенами подземелья. Гвен вздрогнула, резко повернулась.       — Тс-с... Дайте послушать, леди!       Воцарилась тишина. А потом Танька разобрала доносящийся снаружи уже знакомый звук копыт — спокойный, неторопливый, уверенный. Иногда копыто, видимо, попадало на камень, и тогда в цокоте появлялся звонкий металлический отзвук.       — Там враги? — шепнула вдруг Санни.       Гвен замялась.       — Кто их знает. Но кони у них точно боевые. А кто здесь на таких поедет?       — Береженого бог бережет, — задумчиво пробормотал вдруг господин Эрк.       — Я тоже послушаю, можно? — снова подала голос Санни. — Если это отец...       — Спешиваются! — свистящим шепотом перебила ее Гвен. — Быстро все вглубь пещеры!       Орли чуть подалась вперед и тут же остановилась.       — Не вижу ничего... — недовольно прошептала она себе под нос. А остальные не двинулись с места. Санни растерянно посмотрела куда-то в сторону, на совершенно непримечательную буровато-серую скальную стену. Господин Эрк потрогал ногой валявшийся перед ним камень и тихо вздохнул. А сама Гвен так и не отрывалась от щели в двери, всё смотрела и смотрела в нее. Танька отчетливо слышала ее дыхание — частое, напряженное, неровное.       — Уходите скорее, — настойчиво повторила Гвен. — Они идут сюда!       На миг Танька замерла в растерянности. Оставаться на месте было страшно. Уходить — нельзя, что бы ни говорила сейчас Гвен. Нельзя, потому что ее друзья сейчас беспомощно топтались на месте, не в силах разглядеть путь.       Решение родилось быстро. Надежда была, конечно же, только на нее, на сиду, видящую в темноте. И, осознав это, Танька шагнула вперед.       — Давайте руку, господин Эрк! Ну же!       Тот вдруг покорно, точно послушный ребенок, ухватился за поданную ладонь. А Танька, преисполнившись решимости, позвала громким шепотом:       — Орли, Санни, госпожа Гвен, идите к нам: тут ровно, не бойтесь!       Держась за руки и растянувшись цепочкой, они двигались по подземной галерее, всё больше и больше удаляясь от двери. Вскоре галерея сильно расширилась, и теперь ее свод, на самом деле много выше человеческого роста, казался совсем низким. Становилось всё темнее. Где-то неподалеку журчала вода и раздавался плеск падающих капель. Иногда на пути встречались ниши и отнорки, из некоторых из них тянуло странно знакомым кисловатым запахом. Танька не останавливалась, медленно, но решительно вела друзей самым широким коридором.       — Сыром пахнет, — шепнула вдруг Санни.       — Ага, — откликнулась Гвен. — Это сыр и есть. Здесь его хранят. Всё, давайте постоим!       Остановились все-таки не сразу, прошли еще с десяток шагов. Втиснулись в удачно замеченную Танькой широкую нишу.       — А тут сыра нет, — сказала вдруг Орли, и в ее голосе Танька почувствовала сожаление. Да она и сама, по правде сказать, вовсю глотала слюнки. Вот только сыр этот был чужим, а брать чужое, как известно, — дело последнее.       — Зачем хранить сыр в пещере? — не утерпев, произнесла Танька вслух. Конец фразы, «зачем дразнить случайных прохожих», она все-таки сумела удержать при себе.       — Он здесь дозревает, становится твердым. — тут же откликнулась Гвен. — А потом жители Чедера, здешней деревни, везут его в Бат на рынок.       — Чедер... — задумчиво повторила Танька. — Какое странное название! Интересно, кто здесь живет?       — Англы, — ответила Гвен. — Такие же северяне, как и в Суэйнсуике. До них жили саксы, а еще раньше — бритты. Сначала саксы научились делать сыр от своих бриттских рабов, а потом... Говорят, кто-то из саксов все-таки остался в Чедере, не уехал.       — Я помню этот сыр, — снова подала голос Санни. — Его мама любит... любила.       — Любит, — твердо поправила Гвен. — Не думайте о плохом!       Санни не ответила, лишь чуточку наклонила голову. Остальные тоже притихли. Снова Танька слышала только шум воды, плеск капель и дыхание друзей. Звуки отражались от стен, многократно усиливались, и казалось, что где-то неподалеку течет самая настоящая река.       На мгновение в нише вдруг посветлело — и тут же снаружи раздался звук тяжелого удара. Гвен вздрогнула.       — Что там? — шепнул господин Эрк.       — Я сейчас гляну, — откликнулась Танька.       Сначала в большом коридоре было темно. Потом опять посветлело — но теперь совсем чуточку. Свет был красноватый, неровный, мерцающий. Вдруг потянуло копотью. Послышались шаги — далекие, тихие, но явно приближавшиеся. Воображение вдруг нарисовало Таньке бредущих по пещере гномов — низеньких, широкоплечих, бородатых. Усилием воли сида отогнала этот образ: ну какие тут могут быть гномы! А потом она разобрала голоса: обычные человеческие, мужские. Говорили на непонятном языке — вроде бы на англском.       Танька обернулась. Шепнула:       — Санни!       Та осторожно отделилась от стены, сделала шаг навстречу. Пробормотала полушепотом, с усилившимся саксонским акцентом:       — Свет какой-то...       — Там кто-то ходит, — прошептала Танька — Вроде говорят по-англски. Слышишь?       Санни высунулась из ниши, замерла. Некоторое время она стояла, повернув лицо в сторону голосов. Потом, наконец, торопливо прошептала:       — Англы. По-моему, здешние. Выговор наш, южный. Говорят о сыре.       Танька облегченно вздохнула. Выходит, это просто деревенские жители явились за своим сыром! Однако радость, не успев вспыхнуть, тут же угасла, уступив место неприятным вопросам. Почему здешние англы говорят по-южному, если в этой деревне живут переселенцы-северяне? Или это те самые оставшиеся саксы? Но тогда почему они приехали сюда на подкованных боевых конях?       Между тем шаги затихли. Неожиданно свет изрядно потускнел, но все-таки не погас до конца. Голоса стали глуше: казалось, они звучали теперь из бочки. Один из англов вдруг дробно хохотнул, и от его смешка — мелкого, пакостного, злорадного — Таньку прямо-таки передернуло.       — Сыр воруют, — поморщилась вдруг Санни. — Рыцари, называется!       Танька тихо вздохнула. Всё оказалось так просто!       Спустя некоторое время голоса вновь усилились. Тот самый англ принялся что-то взахлеб рассказывать, опять перемежая слова противными смешками. Его товарищ сначала молчал, а потом вдруг отозвался резкой, отрывистой фразой: то ли что-то приказал, то ли выругался. Первый не ответил, разговор оборвался. Затем под сводами большой галереи опять замерцали красные сполохи, и вновь послышались шаги, теперь уже удалявшиеся, затихавшие. А потом шаги пропали — резко, внезапно.       — Ушли? — вдруг тревожно спросил господин Эрк.       — Кажется... Не пойму никак, — неуверенно прошептала в ответ Танька. Шагов она больше не слышала, но вроде бы по-прежнему различала слабые красноватые блики на своде — впрочем, уверенности в этом не было. Подумав, она вдруг добавила: — Я посмотрю сейчас.       — Леди... — заговорила было Гвен, но Танька не дослушала, упрямо мотнула головой.       — Я быстро. И осторожно.       И выглянула из ниши.       Сполохи и правда были — слабые, едва заметные. То ли огонь находился далеко, то ли он горел едва-едва — впрочем, вполне могло оказаться и то, и другое сразу. Самого светильника не было видно: мешал изгиб галереи. А Танька задумчиво стояла и никак не могла заставить себя вернуться в нишу. В голове ее упорно вертелся голос одного из неведомых англов — не того, который так противно смеялся, а второго. Голос этот казался невероятно знакомым, и в то же время вспомнить его обладателя никак не удавалось. Казалось, услышь его еще раз — и загадка разрешится сама собой. Но теперь оба англа, как назло, молчали!       Не утерпев, Танька оторвала руку от стены. Постояла в нерешительности. Затем вдруг бесшумно шагнула в коридор. Повернулась в сторону сполохов. Сделала шаг, второй, третий. И, миновав поворот, замерла, пристально всматриваясь вдаль.       — Этнин, ты где? — раздался вдруг позади взволнованный шепот Орли.       — Я сейчас, — тихо шепнула в ответ Танька, не оборачиваясь. — Подожди!       — Этнин!.. — снова позвала Орли.       И тут вдруг лязгнула далекая дверь. А следом в пещеру ворвался свет — дневной, яркий, ослепительный. Танькины глаза, и без того не любящие солнца, да еще и успевшие привыкнуть к темноте пещеры, немедленно отозвались острой режущей болью, словно в них сыпанули пригоршню соли. Непроизвольно зажмурившись, сида замерла, уткнула лицо в ладошки. Перед глазами у нее сейчас плавало огромное фиолетовое пятно, и на его фоне виднелись два отчетливых желто-оранжевых силуэта, две человеческие фигуры. А в уши врывалась далекая непонятная сбивчивая речь.       Боль в глазах постепенно отступала. Пятно меняло цвет, тускнело по краям, силуэты на нем расплывались. Наконец, прищурясь, Танька осторожно подняла голову.       Силуэт — не призрачный желтый, а настоящий, черный на фоне освещенных солнцем серого камня и зеленой травы, — виднелся теперь лишь один. Человек толкался возле полуприкрытой двери, гремел деревянным засовом. Сквозь скрежет и скрип уши сиды с трудом улавливали тихое бормотание. Никаких слов, конечно же, было не разобрать, да и говорил человек наверняка по-англски. Однако, повинуясь безотчетному любопытству, Танька упрямо вслушивалась в его голос.       И вдруг у нее за спиной раздался звук. Звук был короткий, как воробьиное чириканье, но куда более громкий, оглушительный, пронзительный. От неожиданности Танька ахнула, мотнула головой. Перед глазами стремительно промелькнули бурая бугристая стена, темный провал у самого пола, буровато-желтый костяк в его глубине... Осознала увиденное Танька не сразу. А осознав, едва сдержала крик. Замерев как завороженная, она смотрела в глубину провала и не могла оторваться.       — Эфст, Лудека! — раздался вдруг впереди недовольный голос. Танька вздрогнула, повернулась на звук. Силуэт впереди шевельнулся, раздался громкий треск. Дверь вдруг захлопнулась, и сразу же стало темно. Потемнело не до конца: сквозь щели между досками чуточку пробивался свет. Но, видимо, дверь закрылась плотнее, чем прежде, и теперь даже Танькины глаза почти ничего не различали.       За спиной снова раздалось уже знакомое «чириканье». Потом позади послышались осторожные тихие шаги и громкое тяжелое дыхание. Стало вдруг страшно.       — Этнин, это я! — раздался вдруг знакомый шепот Орли. — Совсем ничего не вижу!       Уф-ф! Танькино сердце, только что замершее, провалившееся в пятки, вдруг взлетело вверх и яростно, часто-часто забилось.       — Саксы уехали? — спросила Орли деловито и встревоженно.       — Нет... по-моему... — чуть запинаясь, ответила Танька. Голова у нее сейчас была занята совсем другим. Тот скелет в провале — откуда он взялся здесь, в пещере, совсем рядом с таким безобидным, уютным сыром? Может быть, он вообще ей померещился? А двое англов... Нет, вроде бы стука копыт больше не было: значит, скорее всего, они по-прежнему где-то поблизости.       И снова кто-то опять оглушительно чирикнул позади. Все-таки птица? Или...       — Мунстерская, — осторожно заговорила Танька, отчаянно изображая беззаботность и изо всех сил стараясь, чтобы голос ее не дрожал, — ты что-нибудь сейчас слышала?       — Ну, слышала, — подтвердила подруга. — И сейчас тоже слышу. Вода журчит, капли падают...       — А птицу? — не дослушав, перебила Танька.       — Какую птицу?       — Ну... — Танька вконец растерялась.       — Уезжают вроде, — сказала вдруг Орли.       И правда, где-то там, снаружи, вовсю постукивали копыта и позвякивал металл.       Танька подавленно слушала затихавший конский топот, и щеки ее отчаянно горели. Ну вот! Пока ты размышляла о каких-то костях, которые тебе, может быть, всего лишь померещились со страху, пока ты слушала крик птицы, которого наверняка на самом деле тоже не было, — за это время англы успели взобраться на коней, кони успели вволю погрохотать коваными копытами — а ты ничего не заметила! И где он, твой хваленый сидовский слух, трусиха?!       — Пошли обратно! — снова деловито заговорила Орли. — Скажем остальным, что можно... — и вдруг ахнула: — Да ты что, холмовая?       — Я, кажется... — Танька не договорила. Слово «испугалась» было самым правильным, но как же не хотелось его произносить! Да даже не просто не хотелось: это было совершенно непозволительно! Она же сида, почти волшебница, ей верят, на ее помощь надеются все: и Санни, и Гвен, и господин Эрк... Да даже Орли, которая знает ее как облупленную, — и та наверняка до сих пор ждет от нее какого-нибудь чуда!       — Я, кажется, тоже плохо вижу, — нашлась наконец она. — Но я же могу иначе! Я могу послушать эхо — ну, как летучая мышь.       — Летучая мышь? — непонимающе переспросила Орли.       — Ну, да... — и тут только Танька сообразила, в чем дело. Летучую мышь она назвала в разговоре с Орли по-камбрийски: ну не знала она ирландского названия для этого зверька! Вот ка́к называются по-ирландски многие птицы — это она усвоила твердо, спасибо мэтру Финну. Но летучая мышь — она ведь совсем не птица, хотя и летает. А мэтр Гвинвор, прославленный охотник и замечательный знаток больших и малых зверей, учивший «двоечку» выслеживать их в лесах и читать следы, был камбрийцем, северянином-горцем из Гвинеда. Ирландцев он, как и многие другие гвинедцы, хранившие память об их набегах на бриттские земли, откровенно недолюбливал, с мэтром Финном не дружил и учил студентов по-своему, старательно избегая всего ирландского. А теперь Этайн, дочь древней богини из народа Дану, гордо носившая гаэльское имя, вот так опозорилась!       — Ну, это зверьки такие, которые умеют летать... — смущенно пробормотала Танька, втайне радуясь, что Орли не видит сейчас ни ее горящих щек, ни поникших ушей.       — А, поняла! — тут же отозвалась Орли. — И́лтога! С кожаными крыльями, да?       — Да-да! — обрадованно подхватила Танька и зачем-то добавила: — Ты их не бойся! Они безобидные совсем — ну, если их не трогать, конечно.       Орли вдруг хмыкнула.       — Да я их и не боюсь. Слэвин рассказывал, что они в Корки на колокольне живут. А разве дурное в церкви поселится?       И сказала Орли это так уверенно, так убежденно, что Танька невольно улыбнулась и неожиданно для себя шепнула:       — Спасибо тебе, мунстерская!       Произнесла она это совсем тихо, но Орли расслышала. Расслышала и искренне удивилась:       — За что?       Танька замялась. Объяснять Орли, что поблагодарила ее за славную непосредственность, она не решилась: вдруг та обидится?       — Ну... за рассказ об илтога на колокольне, — нашлась она наконец. И, в общем, это была самая что ни на есть правда.       — А-а-а... — протянула Орли. — Было бы за что! — и вдруг добавила: — Знаешь, холмовая, а я ведь их здесь тоже видела. Когда я за тобой пошла, саксы дверь открыли — ну, я зачем-то наверх и глянула. Смотрю, а они там висят — не саксы, конечно, а илтога.       И тут Танька замерла от обрушившейся на нее догадки. Вот же кто «чирикал» за ее спиной: летучие мыши! А Орли, конечно же, попросту не расслышала слишком высокий для человеческих ушей звук! Так что́ же, выходит, ничего ей и не померещилось? Но тогда, может быть, и этот скелет в провале...       — Орли, — едва сдерживая волнение, осторожно заговорила она. — А ты больше ничего не видела... ну, совсем особенного?       — Да нет вроде... — недоуменно отозвалась та.       Возвращались к друзьям они довольно долго. Танька медленно шла впереди, ведя подругу за руку. За поворотом стало совсем темно. Теперь каждые пять шагов она останавливалась, коротко вскрикивала и потом внимательно слушала эхо. Пару раз эхо выручило: сначала помогло обойти яму, потом — избежать столкновения со свисавшей с потолка каменной сосулькой. Орли удивлялась такому странному способу поиска дороги, однако покорно брела следом.       Про загадочный скелет Танька на всякий случай молчала. Трудно было предсказать, как отнеслась бы подруга к такой находке. За время их путешествия на глазах у Орли случились по меньшей мере две смерти, и та восприняла их совершенно по-разному: в первый раз — лишилась чувств, во второй — шумно радовалась победе над врагом. А сама Танька разрывалась сейчас между ужасом и любопытством. Да, ей было жутко — несмотря на виденные много раз анатомические препараты и на успешно сданный зачет по «костям». Но с другой стороны, это ведь запросто могла оказаться всего-навсего подделка, всего лишь сделанная Сущностями декорация наподобие якобы сидовских тулменов! Проходя мимо того самого провала, Танька не утерпела: заглянула в черный мрак, крикнула в пустоту. Но и глаза, и уши оказались бессильны, ничуть не приблизили ее к разгадке.       Друзья, конечно же, ни о каких странных и страшных находках не подозревали и просто с нетерпением ждали их с Орли возвращения. Еще издали Танька слышала тихие перешептывания Гвен и Санни, обсуждавших совсем другие, по-настоящему важные и насущные вещи. Как-то там Робин, всё ли с ним в порядке, сообразит ли он заглянуть в пещеру? Долго ли ехать до Кер-Брана, безопасна ли дорога вдоль границы с Уэссексом, не осталось ли саксов-разбойников в думнонских лесах? Совсем ли выздоровела леди Этайн, надолго ли хватит для нее правильной еды? Где останавливаться на следующие ночевки, сложнее или проще будет с едой и ночлегом в бриттских землях?       Обвыкшийся в темноте господин Эрк, похоже, придумывал тем временем новую песенку: во всяком случае, в его тихом бормотании явно угадывался стихотворный ритм. Как же не хотелось Таньке, знавшей не понаслышке, что такое сочинение стихов, сейчас его тревожить! Однако особого выбора тоже не было: не сидеть же всем в темной пещере до бесконечности! Впрочем, господин Эрк и не обиделся: наоборот, обрадовался их приходу.       А потом они впятером пустились в обратный путь: медленно, осторожно, выстроившись длинной цепочкой. Впереди пошла, конечно, Танька: темнота по-прежнему была кромешная, совсем не для человеческого зрения. Даже сиде и то приходилось полагаться больше на эхо, чем на глаза. Несколько раз прямо над головами раздавались громкие голоса летучих мышей, и опять никто, кроме Таньки, их не замечал. Но теперь в этих звуках хотя бы не было загадки.       На этот раз мимо провала со скелетом она прошла молча, даже не замедлила шаг, хоть и пришлось пересиливать себя. А за поворотом наконец появился свет — конечно, неяркий, едва пробивавшийся сквозь щели в двери. Однако то ли солнце вышло из-за тучи, то ли оно поднялось выше на небосводе, а может быть, просто глаза у Таньки пообвыкли, но теперь освещения ей уже вполне хватало, чтобы сносно различать препятствия. И со слухом на этот раз Танька тоже не осрамилась: первой услышала и фырканье лошади, и человеческие шаги. Она даже успела остановиться, даже успела прошептать державшейся за ее руку Орли:       — Стоим! Прячемся!       И тут дверь заскрежетала. От неожиданности все замерли, затихли.       — Эй, Свамм! — послышался снаружи знакомый веселый голос.       — Робин! — радостно закричала в ответ Гвен.       — Робин, Робин! — тут же подхватила Орли.       — О-го-го, Робин! — отозвался, немного запоздав, господин Эрк.       Орли вдруг высвободила руку, выбежала вперед, толкнула доску. Дверь чуть подалась, скрежетнула по каменному полу — а потом внезапно обрушилась на землю, едва не повалив стоявшего за ней Робина. Тот, впрочем, проворно отскочил — и, тут же подмигнув Орли, расхохотался:       — Эй, красавица, даже не думай! Робина так просто не убьешь!

* * *

      Покидала пещеру Танька с тайным сожалением. Кости в провале по-прежнему не давали ей покоя: и пугали, и манили своей загадочностью. Признаваться в этом, конечно же, было немыслимо: сколько же можно создавать друзьям неудобства! На всякий случай она вырвалась вперед всех и нарочито бодро зашагала к стоявшему неподалеку фургону. И, похоже, хитрость ее удалась: ни Гвен, ни господин Эрк, ни даже Санни, судя по всему, ничего не заметили. Робин — тот, правда, как-то подозрительно хмыкнул, однако промолчал.       Танька уже стояла возле фургона и примеривалась, как бы ловчее запрыгнуть на порожек, когда неожиданно услышала позади себя быстрый топоток. Кто-то торопливо бежал к ней — тяжело дыша, спотыкаясь о кочки и кротовины. Узнать Орли оказалось нетрудно, даже не понадобилось оборачиваться.       А та, едва подбежав, даже толком не переведя дух, с ходу затараторила:       — Ты чего уши повесила, холмовая? А ну признавайся! Забыла там что-то? Пошли обратно — тебя Робин ждет!       Тут-то уши и выдали Таньку с головой: немедленно взметнулись вверх. А Орли — вот сделать бы ей вид, что не заметила ничего, — так нет же: наоборот, разулыбалась: — Пошли, пошли, говорю! Нечего хитрить, Этнин: меня ты все равно не обманешь, а уж Робина — и подавно!       Робин и правда стоял возле самого входа в пещеру. Прислонившись к скале, он, казалось, безмятежно смотрел вверх и рассматривал то ли бежавшие по небу редкие облака, то ли ветки росшего неподалеку большого вяза. Однако за происходящим вокруг Робин явно следил. Вот и Танькино приближение он заметил сразу: тут же оживился, бросил на сиду хитроватый взгляд.       — Сыра хотите, леди? Здешний, знаменитый!       От неожиданности Танька так и вспыхнула. Краденый сыр — вот уж такого угощения ей даром не надо! Но, по счастью, все-таки хватило ума сдержаться, промолчать. Сообразила: не Робин ведь лазал в пещеру за сыром, а какие-то двое англов!       Но хоть и не фыркнула она поспешно, хоть и не наговорила обидных глупостей, а Робин сразу же обо всем догадался — словно на ее лице прочел. Догадался и вздохнул:       — Ох, леди... Да разве ж я вам дурное предложу? — и, показав на лежащую на дороге расколотую круглую головку сыра, пояснил: — Это беглый англ обронил. Обратно уж не положишь. Обтереть да съесть — самое правильное и будет!       Танька растерянно кивнула. Сейчас ею владела лишь одна мысль: угораздило же обидеть Робина! А тот посмотрел на нее и лукаво подмигнул:       — Ну так что, будете?       Спохватившись, Танька мотнула головой. Потом решительно вымолвила:       — Господин Робин! Давайте мы все-таки отнесем его обратно! Уж хозяин-то свой сыр как-нибудь узна́ет! — и, нагнувшись, подняла злополучный круг, тяжеленный, желтовато-белый на изломе, тут же распавшийся окончательно на две части.       Робин вздохнул, развел руками.       — Ну, раз вы так настаиваете, леди...       Так вдвоем они и отправились в пещеру. Робин забрал у Таньки бо́льший обломок сырной головы, так что шла она почти налегке. Теперь, без двери, в пещере было непривычно светло. По дороге Танька то и дело вертела головой влево и вправо: искала «сырные кладовые», а заодно, сама того не желая, высматривала тот самый провал со скелетом. Едва поспевавший за ней Робин каждый раз тихонько хмыкал, однако ни о чем не спрашивал и вообще загадочно молчал.       Из одного из боковых ходов потянуло, наконец, знакомым вкусным запахом. Танька остановилась, с трудом подавила вздох. Расставаться с лакомством совсем не хотелось. Однако никакого другого выхода она не видела.       — Нашли, леди? — почтительно спросил Робин. — Это то самое место, откуда англы его украли?       — Не знаю точно, — честно призналась сида. — Но давайте оставим здесь — какая разница?       Робин хмыкнул, потом немного подумал. Наконец он назидательно произнес:       — Большая разница, леди! Вот хватится кто-нибудь своего сыра, а потом возьмет, да сюда на всякий случай и заглянет. И что тогда будет? Вы же не хотите, надеюсь, чтобы один сыродел обвинил другого в воровстве?       А ведь и правда! Танька растерянно посмотрела на Робина, охнула.       — Что же теперь делать?..       — С сыром-то? — ухмыльнулся Робин. — Съесть, конечно, — и думать нечего!       — А как же... — в последний раз попыталась возразить Танька — и осеклась, так и не найдя весомых слов.       — То-то и оно, — довольно улыбнулся Робин. — Пойдемте-ка назад, леди! Только вот... — оборвав фразу на полуслове, он загадочно посмотрел на сиду. — Ты увидела что-то особенное, верно?       Уж вроде предупреждала ее Орли, а все-таки вопрос Робина застал Таньку врасплох. И ведь страшного-то в том вопросе ничего не было, но растерялась она отчаянно — как будто ее уличили в чем-то постыдном.       Однако деваться было некуда. Запинаясь от волнения, Танька подтвердила:       — Увидела, да. То ли могила, то ли... Там чьи-то кости лежат, — и показала на видневшийся в стороне темный провал.       — Сидовские кости, да? — тут же деловито уточнил Робин.       — Не знаю, — пробормотала Танька. — Я их рассмотреть так и не успела.       Робин кивнул в ответ. И уверенно заявил — словно ее недавние мысли прочитал:       — Наверняка сидовские. Я давно к этому месту присматриваюсь. Очень уж оно на заброшенный бруг похоже.       — Бруг? — удивленно переспросила Танька.       — Конечно, бруг, — отозвался Робин и, вдруг помрачнев, добавил: — Вот почему так? В какой тулмен, в какой бруг ни загляни — везде ни одной живой души. Сплошные развалины да кладбища! Может быть, хоть ты мне что-нибудь объяснишь? Отчего они все поумирали?.. — Робин запнулся, раздосадованно махнул рукой. И продолжил, не дожидаясь ответа: — Я никогда не спускался в гробницы, не рассматривал кости. Здешние англы туда тоже не суются: боятся. Правда, бывает, они болтают о покойниках всякий вздор — ну, да что с них взять-то? Одно слово: пришлые!       А Танька слушала Робина и не знала, как поступить. Правду сказать нельзя, солгать — не хватит сил. Остается одно: отвлечь. А как тут отвлечешь? Да ведь только один способ и остался! Ну а как же кости? Так если они сидовские — значит, поддельные, с чего бы их и бояться?! А если нет?.. Но ведь ты лекарка, Танюша! Привыкать тебе, что ли?       — Робин! — решилась она наконец. — Сможете мне помочь?       Тот пожал плечами.       — Смотря чем, леди.       — Я хочу туда попасть! — выпалила Танька. — Ну, в гробницу!       Робин вдруг хохотнул. Осклабился:       — Это не ко мне. Я жизней не лишаю.       Танька ойкнула, смущенно зарделась. Пробормотала:       — Да я не о том совсем... Просто хочу посмотреть. Может, пойму, в чем дело.       — Посмотреть? — взгляд Робина стал угрюмым. — Не нужно бы тревожить мертвых.       На миг Танька даже обрадовалась. Вот она, возможность с чистой совестью отказаться от затеи! Но... А потом-то что? Выкручиваться, хитрить, врать Робину? Не фантазировать, именно обманывать? Противно же — и дело даже не в «цензоре», и даже не в самом Робине, которого все равно не проведешь! А еще — неужели эта загадка так и останется неразгаданной?       — Я сида, — твердо произнесла Танька. — Я ученица колдунов. Мне можно. А вы со мной не спускайтесь. Просто подсвети́те чуточку. Мне и света-то надо самую малость!       Робин поморщился, вздохнул. А потом вдруг кивнул.       — Ладно. Идем вместе!

* * *

      Добраться до таинственного скелета оказалось не так уж и просто: путь к нему преграждала широкая лужа. В пещере и без того было весьма прохладно, а тут еще и едва не пришлось лезть в ледяную воду. Выручил Робин: притащил откуда-то пару толстых жердей. По ним и перебрались. Танька, отправившаяся на другую сторону первой, на всякий случай разулась: деревянная подошва могла легко соскользнуть. Так она и шла, держа башмачки в широко расставленных руках и медленно, осторожно ступая босыми ногами по шероховатой коре. Вода в луже тихо плескалась, по низкому каменному потолку прыгали блики слабенького, едва теплившегося огонька Робинова масляного фонаря. Впрочем, сидовским глазам хватало и такого освещения, так что перебралась Танька на другую сторону без особых приключений. А вот Робина ей пришлось ждать долго. Тот, несмотря на фонарь в руке, брел как слепой, ощупывая ногой опору перед каждым шагом и упорно не замечая протянутой Танькиной руки.       Так Робин и преодолел лужу самостоятельно — а закончив переправу, первым делом обернулся и облегченно вздохнул. Таньке снова стало неловко.       — Простите меня, господин Робин, — пробормотала она, — вам, должно быть, очень темно!       — Да вовсе мне не темно, леди, — ответил тот, беззаботно улыбнувшись. — Я же сам наполовину сид!       Конечно, это была сплошная неправда. И если в предков-сидов Робин мог все-таки искренне верить, то уж про свое зрение в темноте он совершенно точно соврал. Однако Танька опять промолчала. Поняла: возразит — лишь больно его ранит, а лучше никому не сделает.       Робин, видимо, всё понял: смущенно крякнул, отвел глаза. Потом вдруг почтительно спросил:       — Так куда вам посветить, леди?       — Просто поднимите фонарик повыше, — откликнулась Танька. В сущности, она и так всё видела, но решила немного слукавить — из самых лучших побуждений. Пусть Робин почувствует свою полезность, пусть не думает сейчас ни о своем зрении, ни своей лжи!       А сама она уже стояла перед тем самым скелетом — скорее, перед обломками скелета, наполовину погруженными в рыхлый песчаный грунт. Пятнистый череп зловеще пялился на сиду единственной уцелевшей глазницей. Поодаль от него торчала из песка каким-то чудом не распавшаяся на части грудная клетка вместе с позвоночником; Танька даже разглядела атлант и эпистрофей¹, совершено целые, точь-в-точь как на пособии в анатомической аудитории. Неподалеку валялись еще кости, явно принадлежавшие нескольким людям, и взрослым, и детям. Желтовато-бурые, шероховато-матовые, они и правда казались ненастоящими, выточенными из дерева. Пламя в фонаре подрагивало, и оттого чудилось, что кости шевелились, жили какой-то тайной, неприметной, но все-таки жизнью. Но самым удивительным и самым жутким было другое. Часть костей явно побывала в руках художника — странного, дикого, безумного. Кто-то старательно исчертил их, покрыл странными узорами из линий и зигзагов, не похожими ни на камбрийские, ни на ирландские, ни на пиктские, ни на саксонские.       Танька смотрела на открывшуюся перед ней картину, сразу и страшную, и загадочную, и с каждым мгновением ее все больше охватывал странный, не знакомый прежде трепет, в котором нераздельно смешались ужас перед беспощадностью смерти и восторг первооткрывателя. А еще — ощущение причастности к чему-то невероятно, чудовищно древнему, старше и разбросанных по Камбрии таинственных причудливых дольменов, и исполненных волшебства и поэзии бриттских легенд.       — Робин! — безотчетно воскликнула она вдруг. — Вот это да!       Тот вздрогнул, огонек в его фонаре заколебался, зачадил. Пахну́ло паленым.       Наваждение тотчас спало, Танькина голова лихорадочно заработала. Кости, конечно же, человеческие, никакие не сидовские. Но вот кто мог вырезать на них узоры? Друиды прошлых времен? Конечно, были времена, когда друиды и умывали кровью места закладки дворцов и крепостей, и даже ели человеческую плоть в ночь Калан-Мая — вот только вроде бы не резали они на костях узоров, да еще и таких странных! Тогда, может быть, просто какой-то сумасшедший убийца или гробокопатель? Тоже вряд ли: о нем бы наверняка помнили, рассказывали всякие страшные истории. Выходит, и правда, это, скорее всего, дело рук каких-то древних-предревних дикарей!       — Кто бы они ни были, эти дети пресветлой Дон, — вдруг торжественно заговорил Робин, — пусть покоятся с миром! Да помянут их Господь наш Бог, пресвятая Богородица и святой Дэффид!       Танька непроизвольно обернулась, мотнула головой.       — Не думаю, господин Робин, что это дети Дон! Они не сиды. Смотрите: у него в шее лишь семь позвонков — на два меньше, чем у нас. И ребра тоже человеческие, не наши!       Робин сразу помрачнел. Торжественное выражение на его лице сменилось угрюмостью.       — Не сиды... — задумчиво повторил он. — Но кто же тогда?       — Какие-то люди, — честно ответила Танька. — Очень древние.       Она хотела добавить еще и о странных узорах — но в этот самый миг вдруг ощутила хорошо знакомый противный удар под ребро. «Цензор»! Но почему? Она ведь не солгала ни в чем!       И тут же в Танькиной голове молнией вспыхнула догадка. Ничего себе «не солгала»! Да ведь не только сидовские, но и человеческие кости никак не могли быть по-настоящему древними! Просто потому, что всей Британии, да что Британии — всему этому миру не было и трех дюжин лет.       А следом вспомнились и недавние раздумья о поддельной памяти. И от этого Таньке вовсе не полегчало — наоборот, стало куда страшнее.

* * *

      — Твои подружки, леди, сразу четверть круга умяли, — подмигнул Робин. — Обе тебя очень благодарили, и рыжая, и стриженая. А сыра у нас еще на несколько дней осталось, так-то!       Робин снова был привычно бодр и насмешлив. Судя по всему, Танькин рассказ о древних людях, живших в Британии задолго до прихода детей Брута, вполне его устроил. Что та Британия находилась где-то среди звезд, безумно далеко от здешней, по счастью, удалось умолчать. А сама Танька натужно улыбалась и прятала глаза. Опять ей пришлось хитрить и выкручиваться!       Зато удалось справиться со страхом, по крайней мере приглушить его. Отвлечься помогла забота о находках. Брать с собой образцы костей Танька все-таки не решилась, так и оставила всё найденное в пещере. Придумала себе отговорку: слишком уж велик риск что-нибудь повредить или потерять по дороге. А на самом деле просто не хотелось лишних напоминаний о недавних мучительных мыслях. Но записи и зарисовки в дневнике она все-таки сделала — это было хотя бы что-то.       Перед отъездом Робин и подоспевшая Орли долго возились с упавшей наружной дверью: поднимали ее, пристраивали на место. Танька старательно помогала им как умела, и Робин не смел этому противиться, хотя и недовольно морщился украдкой. В конце концов дверь все-таки водворилась на место и по крайней мере на некотором расстоянии выглядела вполне пристойно — разве что сверху над ней чернела широченная щель. Впрочем, щель эту сделали нарочно: Танька позаботилась о летучих мышах, упросила оставить им лазейку. Сами мыши, конечно, не выказали никакой благодарности, так и остались равнодушно висеть мохнатыми буровато-рыжими грушами на потолке пещеры. И все равно было приятно осознавать, что сделано доброе дело.       В фургон они забрались как нельзя вовремя: погода стала стремительно портиться. Едва лишь Робин занял свое место на облучке, как солнце спряталось за тучей и припустил самый настоящий ливень. Вода зачавкала под копытами лошадей, захлюпала под колесами, забарабанила по крыше, ручейками потекла по стенам. Танька, пристроившаяся рядом с Робином, смотрела сквозь пелену дождя на проплывавшие мимо скальные стены — где покрытые потускневшей осенней зеленью, где голые, темно-серые. Испещренные морщинами промоин и многочисленными трещинами, они равнодушно-величественно нависали над колеей, иногда ненадолго сменяясь пологими травяными склонами, но каждый раз вскоре возвращаясь. И ни одной живой души не было видно среди этих скал, и не слышалось ни людских, ни птичьих голосов, словно время повернуло вспять и фургон забросило во времена, когда Сущности лишь создавали этот мир, когда они уже соорудили землю, но еще не населили ее ни людьми, ни животными.       — Как тут пустынно, господин Робин! — задумчиво проговорила Танька. — Словно люди совсем покинули здешние места — или еще не добрались досюда. А ведь где-то поблизости большая деревня! Наверное, и дорога неподалеку есть, настоящая, широкая, — а ни за что не догадаешься!       В ответ Робин пожал плечами, усмехнулся:       — Просто дождь, леди, — вот все и попрятались. А дорога — она наверху, на той стороне. Хорошая, римская. Вот как раз такие-то нам сейчас и не нужны: береженого бог бережет! — и, легонько хлопнув вожжами, он поторопил лошадей.