А почем ваш фунт лиха в кладнях?

1. Hotel Transylvania («Монстры на каникулах» в русском варианте, но мне он никогда не нравился) — Видишь ли, Лёна не приходится мне дочерью, хотя я ее так и называю, — Дракула смотрит устало, как настоящий старик, уже не в силах и дальше тащить на себе бремя секретов и ответственности. — А кем тогда? — недоумеваю я. — Она же тоже Дракула, разве нет? Лёна, то бишь Арр’акктурия Владиславовна Дракула, ста восемнадцати лет от роду, если по паспорту, так, граф? Вампир усмехается, но как-то горько, показывая клыки. Пару часов назад я бы испугался, но теперь, после того сумасшедшего карлика Квазимодо Питримовича, едва не сожравшего меня, я мог бестрепетно наблюдать эту картину. — Мое имя Келл, парень. Я дальний родственник ее родителей, — он кивает в сторону полускрытого черной портьерой портрета. По одному его жесту (ох уж эта вампирская магия, тоже так хочу!) ткань сваливается на пол, открывая двух стоящих рядом вампиров — нарисованных лучше, чем смогло бы отразить самое качественное венецианское зеркало. Уж с вампирами-то в этом можно быть уверенным! То, что Лена является их родственницей, было очевидно: в отличие от темноволосого Келла Дракулы, эти двое сияют только что не чистым золотом, разве что у женщины чуть более пепельный оттенок, передавшийся дочери. Она улыбается спокойно, он — чуть удивленно, словно не веря, что прекрасное создание рядом согласилось стать его женой. Я перевожу взгляд на широкую черную ленту, пересекающую угол картины, и у меня защемляет сердце: они мертвы. И мертвы уже давно, раз Лёна уверена, что ее отец — Келл. — Их убили люди, — голос вампира звучит глухо, и с него разом слетает чуть комичный образ фанатичного отца и хозяйственного хозяина отеля, которого и бояться-то не так нужно. — Они бы и Лёну убили, если бы не… неважно. Я обещал позаботиться о ней и ради этого построил этот замок, куда не должен был добраться ни один человек. Я чувствую себя слегка неуютно, хотя мы с графом, кажется, уже успели сполна выяснить отношения, иначе бы черта с два он помчался меня вызволять у того горбуна, да и на столах мы круто полетали, даром что он так никогда не развлекается, сам говорил. Кстати, может, он знаком с чертом или лешим, уж больно охота поглядеть… И на василиска, если есть, и минотавра, и еще, пожалуй, русалку или типа того! Интересно, а как они перемещаются, если у них хвост? А те горгульи — они, случайно, не от василисков появились?! Хотя гораздо больше мне бы хотелось увидеть Лёну. Уж праздник-то она заслужила, а я вроде как пообещал все устроить… Теперь мне было очевидно, что оба Дракулы, и старший, и младшая, не особенно-то между собой похожи, и уж точно мало напоминают все те истории про Влада Цепеша и прочих… Он слишком заботливый, она — слишком красивая. — Так она поэтому никогда не бывала за пределами этой долины? — доходит до меня. — И поэтому вы себя так странно вели, будто на самом деле хотели меня убить? А я ведь даже поверил, пока вы про кровь не сказали! И потом тоже, когда вы меня на кладбище вытащили и велели валить! — Я на самом деле хотел, — без улыбки говорит Келл, но потом, когда я начинаю про себя прощаться с жизнью, все-таки светлеет лицом. Ненадолго. — Ты хороший парень, Вольх, и все могло бы получиться, но… Ради ее безопасности тебе придется уйти. — Давайте Лёна сама решит, — нахально предлагаю я, но Дракула шутку не оценивает. И то, что я говорил всерьез, его явно не волнует. На несколько секунд повисает неловкая тишина, и каждый думает о своем, о человеческом и вампирском. Наверное, наши мысли схожи, хотя поручиться я за это не могу. Мне вообще кажется, что разница между нами не так велика, хотя все местные монстры уверены, что для собственной безопасности им нужно бояться и ненавидеть людей. Как те боялись и ненавидели их самих настолько, что напали на семью и чуть не убили невинного ребенка. Интересно, как Лёна спаслась тогда? Что-то Келл темнит… — А что, убедительный я был монстр? — наконец интересуюсь я. — Нет, — честно отвечает он. — Но сносный вампир, может, еще бы получился. — А что, я на солнце на раз-два обгораю! — оживляюсь я. Келл смотрит на меня взглядом влюбленного в свою работу врача. Точнее, патологоанатома, которого больше интересует причина смерти пациента, чем сам несчастный и его лечение. Я запоздало соображаю, что он не рассказывал про свой род деятельности… Не удивлюсь, если до отеля он был тем самым чумным доктором или вроде того! 2. Dracula: entre l'amour et la mort (французский мюзикл, едим стекло по всем фронтам) «Эльмина, Эльмина!» — тихо и настойчиво зовет меня неизвестный голос, и меня пробирает до мурашек вдоль позвоночника. Имя кажется странно знакомым: в душе что-то отзывается тянущей тоской, словно когда-то давно я знала его, любила, но позабыла об этом. Словно приоткрывается дверца в такие тайники моей души, о которых и я сама-то никогда не ведала. Я презрительно фыркаю: не настолько я стара или легкомысленна, чтобы страдать этими романтическими бреднями! «Эльмина, Эльмина!», — жалобно шепчет мне голос по ночам, и словно чьи-то ласковые и едва осязаемые руки пытаются подхватить мои безвольные кисти и увести куда-то далеко, туда, где мне самое место. Мне советуют сходить в храм и помолиться, дескать, это все происки лукавого, но дайнам я верю еще меньше, чем голосу. Ван Хельсинг, отец Вельки, наверное, укорил бы меня, но мы с ним об этом не говорим. Он занят религией, я — активизмом. «Эльмина, вернись ко мне!» «Эльмина, любовь моя!» Нет, это уже ни в какие ворота не лезет. Велька умерла: бледная, безжизненная, она лежала на белых простынях, едва ли не сливаясь с ними цветом, и пульса у нее не было, но она стоит передо мной, тянет ко мне руки, зовет с собой; я отшатываюсь, замечая в ее глазах страшный голод, а под бескровной губой — острые белые клыки. Из сердца, пронзенного осиновым колом старого Ван Хельсинга, почти не течет кровь: только несколько медленных, тягучих, почти черных капель, пока моя бывшая подруга визжит нечеловеческим голосом, корчась при звуках молитв. «Эльмина!» — с такой силой кричит голос, что я едва не теряю сознание, тщетно зажимая уши, потому что этот крик, он гораздо глубже. «Эльмина! Прошу тебя, Эльмина!», — надрывается голос. Темар Ренфилд, мой коллега, нервно, мелко дрожа, уговаривает меня пойти с ним, обещает показать что-то чудесное… Я почему-то верю, иду за ним, чтобы оказаться возле старого гроба. А рядом стоит мужчина, со светлыми волосами, по-старинному длинными, с чуть ироничной усмешкой, с кольцом, похожим на коготь, на пальце, и пахнет от него пролитой кровью — старой и новой, а еще древней тоской, такой, что хватило бы наполнить бездонную пропасть, затопить ее берега, завершить вечную работу Данаид над их дырявым котлом. Или ведром? — Эльмина, — только и произносит он, а я падаю в омут, меня уносят вихри не моих воспоминаний, тяжких и жестоких. Я чувствую кровь любимого на губах, опаляющий огонь на своей коже, тупую боль от осинового кола глубоко в груди, слышу свои крики, перекрывающие молитвы, предрекаю мое возвращение в новом теле через долгие годы, потому что любовь переживет смертную оболочку. На несколько мгновений я становлюсь Эльминой, готовой убить и умереть ради вечной любви. — Меня зовут Вольха… — одними губами шепчу я, но меня не слышат. Ни Темар, ни Дракула. Только хрустит под каблуком раздавленная камера моего друга. Он никогда не расставался с этой камерой. Я падаю на руки трех вампирш, появившихся из теней.