Формула любви

Площадь перед собором была уже запружена людьми. Колокола били без умолку, будто все разом, рокочущее, надрывное эхо, многократно отражаясь от домов, стремилось к центру, превращая саму площадь в подобие гигантского перевернутого колокола. Чтобы услышать друг друга горожанам приходилось кричать. Горбатая тень металась по колокольне, как гигантская летучая мышь. Толпа с каждой минутой становилась все гуще, напряжение возрастало. Народ нетерпеливо ждал обещанного накануне объявления, но двери собора оставались закрытыми. Совсем как тогда… Эсмеральда потрясла головой, пытаясь стряхнуть наваждение — больно эта сцена напоминала такую же из романа Гренгуара. Сходство было настолько пугающим, что она судорожно вцепилась в руку стоящего рядом с ней высокого горожанина, который озирался по сторонам с любопытством лицедея, внезапно ставшего зрителем. — Это не по — настоящему, — тихо сказал Фролло, наклоняясь к ней. Однако, судя по тому, как крепко он сжал ее пальцы, его тоже долбануло воспоминанием. — А могло бы быть, — прошептала Эсмеральда. Она испытывала жгучее желание спрятаться к нему под плащ, как цыпленок под крыло наседки, но опасалась ненужного внимания. — Пожалуйста, давай уйдем. Вдруг тебя узнают. — Ну, нет. Это я должен видеть, не каждый день меня объявляют мертвым. Сколько радостных улыбок сегодня прикроют мнимой скорбью. Грех пропустить такой праздник лицемерия. Эсмеральда вздохнула. С тех пор, как Фролло сжег последние мосты, отдав свои епископские атрибуты в качестве улик для дознавателей, он начал относиться к происходящему с легкостью, граничащей с беспечностью. Отправился к собору, несмотря на целых три голоса разума и непроходящую мигрень, скинул капюшон на людной улице, потому что «хочет видеть солнце над головой, а не навоз под ногами». И в довершение — уже с час рисковал быть узнанным в толпе, наполовину состоящей из его же прихожан. — Не нравится мне это, чего они тянут? — спросил вдруг возникший, как из воздуха, Гренгуар, нервно потирая руки. — еще немного и я просто оглохну. — Ждут, когда мы так промаринуемся, что сожрем любую ложь про их проклятого чернокнижника. Надеюсь, он отправился в ад! — прошипел в ответ чей — то голос у Эсмеральды за спиной. — Эти хотя бы честны, — пробормотал Фролло. — Эй, чего ты там бубнишь, жердь? — спросил тот же голос, — давай так, чтобы все слышали, — тоже считаешь этого безбожника святошей? — Я считаю, что вы абсолютно правы! — повысил голос Фролло, полуобернувшись к говорившему. — Он сейчас находится именно там, где ему и место. Антипоклонником оказался лавочник с соборной площади, который вечно лебезил перед епископом, восхищался его ученостью, и раз выпросил «у величайшего алхимика» мазь от бородавок, которые ровным слоем покрывали его физиономию. Со временем их и правда стало меньше. — Кстати, я слышал, — добавил Фролло, — что действие снадобий, которые он делал и раздавал людям повернулось для многих вспять. Особенно не повезло тем, кто о нем злословил. Вроде бы сапожник с Сен — Пьер — о — Беф уже с ног до головы в язвах. Лавочник побледнел, схватился за лицо и быстро ретировался. — Клод, ну зачем? — с упреком сказала Эсмеральда, пытаясь не засмеяться. — Хочешь заработать еще и репутацию колдуна? Фролло лишь пожал плечами. — Судя по тому, что рассказал Пьер, скоро общественное мнение прогнется под официальной точкой зрение, идти против которой себе дороже. Можно и обвинение в ереси заработать. Вдруг со стороны реки послышался конский топот, толпа всколыхнулась и загалдела, в последний раз грохнула Большая Мария. Гул колокола, слившийся с шумом голосов и стуком копыт, неожиданно превратился в эпичный финал еще не написанной симфонии с грандиозным та -дааааааам!!! на конце. За бой литавров вполне сошел перезвон солдатских кольчуг и бряцанье оружия. У Эсмеральды сердце ушло в пятки и даже глубже. Вдруг между налегающими друг на друга телами к ним протиснулся всклокоченный Жеан. — Сюда движется целая процессия, — сообщил он, задыхаясь, — впереди судьи, стража. Будто вешать кого — то собираются. Может, правда, уйдем? — И вызовем подозрения? — шепотом возразил Гренгуар, — в любом случае уже поздно. Скорее всего, они не знают, как лучше сообщить о том, что епископ почил не в своей постели, а стал жертвой разбойников, которые частично якобы повешены, частично — якобы сидят в Шатле. По крайней мере, об этом еще год назад отрапортовал Парижский прево, а я разумеется, не мог не припечатать его за ложь… — И чуть сам не попал на виселицу! — перебил его Фролло и тихо присвистнул (как самому высокому, ему и видно было дальше), — Ого, кажется, вещать будет президент следственной палаты, который как раз и метит на мою кафедру. Удивительное совпадение. Прямо не терпится услышать, что они сочинили. Эсмеральда только вздохнула. «Сочинили» они действительно вполне себе. Когда процессия достигла паперти, стража выстроилась с двух сторон, судейские все в черном заняли место по — середине, а прямо за ними разместились эффектно появившиеся из врат собора члены парламента, капитула, дьяконы и священники в белых и серебристых ризах. Все это напоминало групповую фотографию, которую изобретут — то еще лет через… а, ладно. — Хм, неплохо, — прокомментировал получившуюся мизансцену Фролло, — если и с текстом не подкачают, я умру почти спокойно. Но над панихидой надо будет еще поработать. С текстом все — таки не дотянули. То есть, с идеей — то справились, а вот форме «не хватило изящества», как выразился поэт, явно обиженный на то, что не ему выпало сочинить столь напыщенное произведение. Фролло посоветовал ему обратиться к Квазимодо, чтобы тот снова похлопотал за друга перед судьями, и ему бы доверили написать панегирик. Хотя бы черновик. Так вот, о том, что в тот день сказали с паперти Собора Парижской богоматери: Во — первых, народ оповестили, что епископа у них больше нет по причине его несвоевременной встречи со Всевышним (горестные и ликующие вопли создали монотонный гул, мешающий определить, каких было больше). Во — вторых, рассказали, что случилось это прискорбное событие, когда высокопреподобный отправился посетить некое овеянное легендами место в лесу Бонне, дабы определить, не от диавола ли оно (в смысле, не языческое ли капище) так как всей душой радел за искоренение в народе опасных древних верований. *Фролло закатил глаза* Увы, именно вертепом идолопоклонников оно и оказалось. Попав в руки еретиков, епископ поступил также, как поступали первые христиане, плененные язычниками: без колебаний предпочел смерть отречению, несмотря на обещанные золотые горы. *Это кто еще кому что обещал* Но сила его веры обрушила своды пещеры на головы нечестивцев, погребя под собой их грешные тела. Их черные души отправились прямиком в ад, душа праведника — в рай, а из — под обломков забил исцеляющий источник. Поскольку чудо было уже несколько раз подтверждено вылечившимися калеками, то после официальных похорон в Рим будет направлено прошение о причислении епископа  к лику блаженных. В этом месте гул принял более гм… одобрительный характер, правда, кто — то за спиной Гренгуара высказался в том смысле, что «а вот если бы из-под руин потекло вино, мы бы сами пошли хлопотать за беднягу перед Папой.» Пояснение «а лучше брага» быстро зашикали. — Проклятие, — пробормотал явно огорошенный таким поворотом Фролло, — А я было подумал, что наш поэт вчера небылиц наплел про святой источник. — Ничего я не наплел, — возмутился Гренгуар, — что вам опять не нравится? На их месте за избавление от Гийома с его шайкой я бы вас тоже на руках носил. Теперь вам еще и мраморное надгробие отгрохают. Не говоря уже о часовне в лесу. Но мне, однако, интересно, кто придумал столь хитроумное объяснение и почему это был не я? — Квазимодо спроси, — шепнул на ухо приятелю Жеан, — они с Жабой теперь сопровождают судью даже во Дворце Правосудия, правда, в коридоре ждут. Похоже, старикан рьяно за дело взялся, должно быть, призраки от него, наконец, отстали. Вон как старается, голову даю на отсечение, что выставить братца мучеником — тоже его идея. — Все, пойдемте отсюда, — не выдержал Фролло, — хватит с меня этого фарса. Еще немного и я стану сам себе противен. Расходимся по двое. А ты, — тихо сказал он Эсмеральде, крепче прижимая ее к себе, — притворись, что слишком расстроена, чтобы остаться. Упрашивать ее не пришлось, слезы полились сами собой, правда, больше от радости. Выбраться из благоговейно внимающей толпы (общественное мнение таки прогнулось, да еще как) оказалось не так — то просто. То есть протиснутся было можно, а вот сделать это, не вызвав возмущения и косых взглядов — уже труднее. Правда, на рыдающую женщину и пытающегося успокоить ее спутника хотя бы смотрели с сочувствием. Гренгуару с Жеаном повезло меньше — вслед им неслись если не проклятия, то пожелания оказаться в ближайшее время там же, где «чертовы язычники, укокошившие нашего епископа, упокой, Господь, его душу». Тем не менее, площадную брань изредка разбавляло хмыканье тех, кто на общественное мнение плевал с высокой соборной колокольни. За хмыканьем тут же следовали вопли и звуки ударов — это антипоклонники, внезапно ставшие союзниками, как сказали бы сейчас: «получали по щам». Жеану пришлось несколько раз дернуть сердобольного поэта за рукав — тот все норовил вернуться и помочь горемыкам, которые считали его учителя исчадием ада. Вот до чего докатился абсурд ситуации! Тем временем Фролло, уже практически тащивший Эсмеральду под мышкой, изо всех сил спешил убраться подальше от собора. (Как уж он корил себя за очередной приступ гордыни, который принес его на площадь, мы, пожалуй, промолчим) Переплывать огромное людское море, к тому же катящее волны навстречу, становилось вся тяжелее, о чем почти каждую минуту напоминали его не совсем отошедшие от падения ребра. Наконец, впереди замаячил берег. Вот только у самой его кромки, как мусор в полосе прибоя, болталась дюжины бродяг. Судя по характерным перекошенным рожам, подобострастно повторяющим линию свернутой челюсти главаря, все они относились ко «вражескому» Двору чудес. Об этом бывший епископ, не замедляя шага, сообщил запыхавшейся Эсмеральде. К счастью, никто из улюлюкавших, как на современном стадионе оборванцев не обращал на нашу парочку ни малейшего внимания… ровно до тех пор, пока чей-то зычный голос в толпе не рявкнул: — Эй, мэтр Фролло, а ну постойте!