Формула любви

В план все — таки пришлось внести небольшие изменения: Фролло никак не мог избавиться от страха, что некоторые из его особенно пессимистичных видений сбудутся, поэтому было решено, что с Жабой к судье отправится Квазимодо. Так, на всякий случай. Чтобы оправдать присутствие звонаря, сочинили целую историю: обращенный разбойник в порыве благочестия пришел в собор, где призрак епископа указал на него своему приемному сыну, попросив того взять посланника под крыло. Надо сказать, что к этому времени Париж едва не лопался от сплетен и домыслов из — за появления духа пропавшей церковной шишки, при жизни имевшей весьма странную репутацию: его поклонники и яростные противники делились примерно поровну — одни считали епископа чуть ли не святым, другие — колдуном и пособником дьявола. Понятно, что такая разница во мнениях еще больше подогревала слухи. А также вызывала драки… На следующий день стало ясно: в городе, и правда, назревает смута. Чтобы молотки в голове не мешали ему работать, Фролло с утра пораньше отправил Квазимодо в лабораторию за обезболивающими порошками, которые он не додумался прихватить с собой. У двери на башню звонарь обнаружил тот же отряд солдат во главе с лейтенантом и еще одной темной личностью, пытающихся эту самую дверь открыть. Забирать нужные средства ему пришлось под видом помощи с очередным обыском. Кроме того, темная личность подвергла его допросу, выясняя, когда, при каких обстоятельствах ему явился призрак хозяина и где были спрятаны рубины. Квазимодо не переставая плакал, смеялся и вообще косил под дурачка, что, как выяснилось позже, спасло его от визита в тюрьму на дознание — с идиотом просто решили не связываться. Еще ему повезло увидеть кусочек разговора лейтенанта с неизвестным, из которого следовало, что король всерьез опасается наплыва в столицу потусторонних гостей и народного недовольства, причем неизвестно, чего больше — призраков или погромов. В общем, с завершением плана нужно было поспешить. Под предлогом, что ему пора идти скорбеть по господину, звонарь сбежал из собора. Подробно останавливаться на встрече бывшего разбойника с Шармолю мы не будем, поскольку прошла она так, как и задумывалось: письмо было передано, ответы на вопросы получены, причем такие подробные, что у судьи не осталось сомнений — он разговаривал с настоящим свидетелем. Хотя, вопреки просьбе Фролло не сообщать пока о его смерти, старик выложил Жабе все о встрече с духом (скорее всего, ради еще одной проверки на искренность). Но и на этот раз Клод из Клермона не сплоховал — грусть и огорчение изобразил достоверно, вероятно, вспомнив собственные чувства после взрыва в логове. А вот дальше все пошло не совсем по плану. Дежуривший у дома Гренгуар увидел, как двое слуг вынесли через садовую калитку крытые носилки и поставили их у главного входа. Спустя минуту из двери вышел судья, залез в паланкин и уехал. Что здесь нарушало план? А то, что этими одетыми во все черное слугами, были не кто иные, как Клод с Квазимодо. Первый смотрелся даже солидно, а вот звонарь напоминал гаргулью, которую боком засунули в мешок, и если бы не тревожный взгляд, брошенный им на поэта, тот бы покатился со смеху. Оправившись от удивления, Гренгуар кинулся следом. Однако поехал Шармолю вовсе не во Дворец правосудия, а приказал новоявленным лакеям нести себя к Собору. Оттуда они сразу отправились через мост к Гран Шатле, попетляли по округе, заехали на Гревскую площадь и лишь потом извилистым путем вернулись обратно на остров. К этому времени поэт укрепился в мысли, что старый параноик пытается таким образом избавиться от возможной слежки. Бедный Квазимодо, которого из — за хромоты заносило вправо, аж взмок, стараясь держать жерди ровно и, когда, наконец, маленькая процессия остановилась, едва не шмякнул паланкин с судьей прямо в навозную кучу. Гренгуар подошел, как только Шармолю, поманив с собой Жабу, исчез за дверями «обители права». Это уже само по себе вызывало тревогу, тем более, что епископ особенно упирал на то, чтобы разбойник не приближался к хм… учреждениям, способным в мгновение ока сожрать и переварить беднягу, выбросив только кости. А теперь он отправился прямиком в пасть одного из них. — Плохо дело, — проворчал звонарь, увидев друга, — боюсь, как бы наш свидетель лишнего не наболтал. — Как вас вообще угораздило попасть к судье на службу? — спросил поэт, разглядывая облезшее дерево и ободранную обивку носилок, — экий скряга, ездит в ящике, даже на лошадь раскошелиться не хочет. — Так он прежних слуг рассчитал за вчерашнее, — сказал Квазимодо, — а тут мы подвернулись. Клод — то и рад служить, а я побоялся отказываться, мы и так с планом опаздываем. Помогу разок дотащить его милость куда надо и скажу, что мне нужно еще время поскорбеть по господину. Ящик судье, кстати, он и сделал. чтобы тот катался, как римский император. Ох, не нравится мне это! — воскликнул вдруг звонарь, уставившись куда — то за спину Гренгуару. Поэт обернулся — из ворот соседней тюрьмы вылетели четверо всадников и, не обращая внимания на возмущенные вопли прохожих, во весь опор помчались по улицам в разных направлениях. — Это гонцы, — казал он, — похоже, машина правосудия заработала! — Главное, чтобы мы в нее не попали, — пробормотал Квазимодо. Не успел он договорить, как на пороге Дворца появился Шармолю в сопровождении невысокого плюгавого человечка в судейской мантии. У них за спиной маячила гороподобная фигура Жабы, по глаза нагруженная какими — то толстыми папками — сверху торчала только его макушка. Оба друга вздохнули с облегчением. — А вот это и есть племянник, мэтр Антуан, которым нам учитель головы морочил, — сказал Гренгуар, указывая на лысого. Поэт оказался прав: всадники действительно были гонцами, посланными сообщить трагическую новость разным официальным лицам, начиная с его величества Людовика XII. Колесо закрутилось, сразу набрав скорость, как современная гоночная тачка: в течение нескольких часов большинство городских патрулей было тайно переброшено на северный берег, королевским агентам даны особые указания, а два полка, расквартированных в предместьях получили приказ «встать под ружье» (хотя, скорее, под арбалеты). Все это было сделано не для того, чтобы спасти Клода Фролло, которого, по всем признакам, спасать было уже поздно, а чтобы не допустить распространения зловредных слухов. Надо ли говорить, к чему такие меры привели? Разумеется, к прямо противоположному: люди немедленно начали шептаться, что их епископа захватили в плен враги, правда, неизвестно какие, (на этот счет мнения расходились) и король собирается лично выступить в поход с армией, чтобы отбить его живым или мертвым (тут мнения, а особенно желания расходились еще больше). Знал бы Гийом, что его банду практически приравняли к войску, лопнул бы от гордости. Масла в огонь подлил и Гренгуар, решивший, что Парижу пора выдохнуть и поискать виновных за крепостными стенами. а не внутри них. Что ж, немного накопившегося возмущения стравить удалось, по крайней мере, город уже не грозил взорваться, как еще не изобретенный паровой котел, но то, до какого абсурда народная молва довела простой посыл «ищи снаружи», удивило даже поэта. Теперь вместо бунта, в столице назревала паника. Сам Фролло, видя, что его планы порождают чудовищ по штуке в час, (с такой частотой Жеан приносил новости) как тигр метался по комнатушке над кабаком, тщетно пытаясь придумать способ остановить безумное колесо, пока оно не слетело с оси, и игнорировал попытки Эсмеральды отправить его отдыхать, хотя порошки уже давно перестали действовать. К счастью, все разрешилось само собой. Ну, почти само. В чью — то светлую голову, (возможно и королевскую) внезапно пришла трезвая мысль донести до подданных истинное положение дел. С помостов и церковных папертей глашатаи возвестили, что никакой войны в ближайшее время не предвидится, король остается в Лувре, а о судьбе епископа Парижского будет объявлено, как только судебная комиссия завершит расследование, что, благодаря полученным ею важным сведениям, может произойти уже завтра к вечерни А теперь, мол, спасибо, расходитесь. Понятно, что разойтись захотели далеко не все — зря что ли собирались? Для таких как раз приготовили суровых солдат и теплые местечки в Санте. В облаву на неблагонадежных едва не попал Жеан, собирающий на площади сведения для епископа. Ускользнуть ему удалось лишь чудом, зато известие, которое он принес, наконец — то, остановило безумную беготню его брата. Услышав, что последний созданный им монстр благополучно издох, Фролло, по традиции, тут же отключился и от проблемы, и от мира, словно все это время его поддерживала в вертикальном положении одна лишь центробежная сила. Хорошо хоть последний виток закончился в непосредственной близости от кровати. Очнулся он только вечером, когда с целым ворохом новостей вернулся Гренгуар. Вообще Эсмеральда не хотела его будить, но, очевидно епископ обладал чисто кошачьей способностью проспав даже Трубный глас, тут же просыпаться, если рядом поставили миску со сметаной. Такой «сметаной» и оказался приход поэта. Судя по сияющему лицу Гренгуара, дела в кое — то веки пошли хорошо: прямо с утра к месту «трагической гибели» Епископа Парижского в лесу Бонне должна была отправиться целая делегация из членов суда и Капитула под охраной двух полков до зубов вооруженных солдат. Чтобы предотвратить исход из столицы любопытных обывателей, все ворота Города королевским указом закрывались до полудня. Руководить судейскими поставили обоих Шармолю, и молодого, и старого. Второго, вероятно, за былые заслуги и за то, что предоставил надежного свидетеля, благодаря которому щекотливое дело, наконец, практически разрешилось. Как оказалось, ловкий судья умудрился не просто сделать из Клода жертву, тем самым избавив беднягу от близкого знакомства с системой правосудия, он представил его слугой епископа, угодившего вместе с господином в плен к разбойникам, но сумевшего втереться им в доверие и сбежать. Как мы помним, в самом начале нечто подобное предлагал Фролло и Гренгуар, только с собой в качестве свидетеля. Разумеется, и Квазимодо, и Жаба должны были оба сопровождать в этом крестовом походе нового хозяина, так милостиво взявшего их на службу после смерти старого. Звонарь благоразумно решил повременить с отставкой, поскольку новая работа давала ему возможность находиться в самой гуще событий рядом с самым информированными людьми, каких только можно представить. Собственно все вышесказанное он поэту и передал, добавив, что постарается выбить разрешение участвовать в процессии и для верного ученика, ужасно страдающего от неизвестности. К разочарованию Гренгуара Фролло выслушал его с каменным лицом, даже ни разу одобрительно не кивнув. А когда поэт закончил, молча снял с пальца свое епископское кольцо с аметистом и протянул ему на раскрытой ладони. Ладонь дрожала. — Вот, — сказал он, — пусть кто — нибудь из вас незаметно подложит улику на место преступления, тогда они окончательно поверят. Только так, чтобы это выглядело естественно, на дерево вешать не стоит, — он на мгновение замолчал. — да, и, пожалуй, это тоже, — в руки Гренгуара перекочевали четки из ярко — зеленого камня с золотым крестом, — скажи Квазимодо проследить, чтобы солдаты не прикарманили. — Н-но, учитель, — потрясено выдохнул поэт, глядя на сокровище, лежащее перед ним, — это же… — Всего лишь редкий вид граната, — перебил его Фролло, — у меня уже есть настоящий изумруд. К тому же Епископ Парижский мертв. Все кончено. — Ох, Клод, — только и выговорила Эсмеральда. — Все хорошо, — сказал он, подняв на нее глаза, — рубить, так под корень. Нельзя вечно сидеть на двух стульях. Это был мой выбор и мое желание. Даже не знаю, отчего теперь так… — Да, полно, вам, братец, — внезапно подал голос Жеан, до этого тихо стоящий в углу, — У вас будет новая счастливая жизнь и очень даже неплохое новое имя. Только смотрите, не запятнайте его! — Что? — чуть не подпрыгнул Фролло, — вы думаете, я способен запятнать ваше имя? — Ну, не знаю, у меня тоже есть некоторая репутация, — в глазах Жеана заплясали веселые искорки, — а если вы со своим благоразумием и благочестием не осчастливите меня хотя бы десятком племянников, то она будет безнадежно погублена. — Жоаннес! — рявкнул Фролло, становясь малиновым. — Вот — вот, я о том и говорю! Мне что, одному отдуваться? Следующий аргумент потонул в заливистом смехе Эсмеральды. Оба брата уставились на нее, разинув рты. — Я, я, — выдавила она, давясь от хохота, — боюсь, вы правы, Жеан! Репутация определенно в опасности! В прошлый раз, когда я ему предложила завести десятерых, он сказал, что их слишком трудно воспитывать, и сбежал! — Когда ты мне такое предлагала? — почти в ужасе воскликнул Фролло, — я ни разу… Ох! Судя по выражению его лица, воспоминания двадцатилетней давности ссыпались на него все и сразу. — Ты же тогда не серьезно. Тебе нужно было от меня избавиться! — Ага! — радостно сказала она, подходя ближе, — тогда — точно не серьезно. — То есть, ты намекаешь, что сейчас положение изменилось? Интересно… — Почему намекаю? — Ой, ой, мы, пожалуй, пойдем, — сказал Гренгуар и потянул ухмыляющегося Жеана к двери. — Нам еще надо это… с Квазимодо встретиться. — Уф, — добавил он, когда они оказались на лестнице, подальше от медленно собирающегося хм… тайфуна, — если мне сейчас что — то и надо, так это стакан доброго вина. В последнее время нервы, знаешь ли, ни к черту. — Еще бы, — согласился Жеан, — а представь, мне каково? Приехать в Париж к святоше — братцу, от которого всю жизнь получал на орехи из — за баб, и обнаружить, что он может мне еще и фору дать по этой части. Ишь, какую пташку отхватил! Рассказать кому — не поверят. Что — то я уже думаю, не рановато ли решил жениться, может подождать еще лет двадцать, чтобы такие красотки сами начали на шею вешаться? Или сан принять? — Радуйся, что тебе можно не беспокоиться за репутацию. Учитель, вроде бы, собрался до ста лет жить, за это время они успеют еще один Париж заселить маленькими Фролло. И, между прочим, самым первым мужем этой «пташки» был я! — Пьер, Жоаннес!!! — внезапно раздался у них над головами громовой голос почившего епископа, — Убирайтесь — ка лучше от греха подальше! Оба приятеля, хихикая, как школяры, мигом скатились с лестницы прямо в кабак. Квазимодо удалось таки раздобыть разрешение для друга, поэтому рассвет застал поэта зевающим и сонным, в большой крытой повозке с какими — то незнакомыми людьми, которые, тем не менее, уверяли, что были невероятно близки с монсеньором Фролло: из семерых пассажиров (исключая Гренгуара), трое — лет примерно под сорок — помнили его еще ребенком, два богато одетых старика оказались лучшими друзьями — однокашниками по коллежу, один юноша — любимым учеником, в котором епископ души не чаял. Лишь седьмой, на которого остальные смотрели с пренебрежением, честно признался, что выпускает парижский новостной листок и заплатил за участие в экспедиции кругленькую сумму. К этому почти коллеге поэт сразу проникся. Сам он, кстати, представился биографом «столпа католической церкви», пишущим книгу о его деяниях, то есть вообще — то не сильно отступил истины, если припомнить романы. Посторонних в процессии не было: ворота закрыли, желающих пристать жителей предместий немедленно отгоняли солдаты. Ну, то есть, это власти думали, что не было, на самом деле, лучшие представители Двора чудес, во главе с Клопеном, считающим, что такое веселое событие, как признание мертвым вполне себе живого епископа, пропустить нельзя, еще накануне ночью выбрались по тайным ходам из города и ждали прибытия делегации на том самом поле, где раньше располагался цыганский табор. Квазимодо с Клодом ехали на запятках казенной кареты, которая везла «Шармолю в квадрате», как назвал судей — родственников немного «продвинутый» в алгебре звонарь. Оба слуги с тоской думали о том времени, когда повозка не сможет проехать дальше, и им снова придется тащить паланкин старика, пока привязанный к крыше.. На то, чтобы только добраться до леса Бонне ушло пол дня, они двигались медленнее, чем Эсмеральда на своем упрямом муле. Дальше? А вот дальше всадникам пришлось спешиться, судейским и священникам — вылезти из своих карет и повозок. А еще дальше Квазимодо впервые в жизни познал, что такое черная зависть, поскольку его собрат по службе и по совместительству главный свидетель, единственный, кто знал дорогу к логову, был освобожден от обязанности тащить носилки. Вместо этого он отправился с авангардным отрядом к пещере, оставив звонаря галопом скакать по корням с тяжелым ящиком в руках, потому что поставленный ему в пару солдат буквально понял указание Шармолю быть на месте первым. Примерно в это же время в состав делегации почти незаметно влились поданные другого короля, Алтынного и смешались с остальными слугами. Чтобы не прогнали, они развили кипучую деятельность по убиранию с дороги веток и даже целых деревьев, грозящих попасть под ноги и в лица достопочтимых господ. Если вся эта толпа народа, и сделала что — то хорошее в тот день, так это протоптала широкую просеку, по которой потом путешественникам стало удобно ездить в Шантийи. А также добираться до Святого источника, о происхождении которого мы расскажем позже. Что до виновника всей этой суеты и небрежного отношения к природе — самого Фролло, то он внял, наконец, совету Эсмеральды отлежаться. Так что, пока члены Штаба проводили время, продираясь сквозь заросли или набираясь в кабаке, его глава на практике решал демографическую проблему с оставшимся соштабником, так как начавшаяся накануне дискуссия о количестве детей в средней французской семье оказалась на редкость увлекательной. В общем, оба до вечера из постели почти не вылезали. И пусть в нас полетят камни, но мы считаем, что Фролло эту передышку заслужил, не говоря уже об Эсмеральде. Кстати, ее все больше занимала мысль о скорости с которой бывший епископ учится любому делу, в том числе и искусству любви. Судя по ощущениям, не за горами был день, когда они поменяются ролями и безграмотным студентом придется стать уже ей. Но больше всего ее беспокоило его безграничное любопытство и склонность проверять результаты экспериментов в разных условиях и особенно с хм… разными ингредиентами. Причем в данном случае — в сочетании с почти полным незнанием их свойств, (Ну, кроме ее собственных) и техники безопасности. Другими словами, Эсмеральда начала заранее ревновать к гипотетическим соперницам, для которых снявший рясу священник — ученый мог стать лакомым кусочком. (Вспомним хотя бы табор) Однако, вернемся в лес. Первым на месте трагедии оказался доблестный полк королевских стрелков со свидетелем — следопытом Клодом из Клермона. Тот, не будь дураком, напрямую к пещере не пошел, резонно опасаясь, что в нем могут заподозрить отнюдь не жертву, тем более, что Шармолю — младший отправился с ними. Поэтому, прежде чем воскликнуть «нашел!» он несколько раз свернул не туда, постоял с озадаченным видом под большой елкой и пару раз чуть не сверзился с обрыва. Полдень застал головную часть процессии (к которой успел присоединиться взмыленный Квазимодо и Шармолю — старший а своем ящике) на большой поляне перед тем, что раньше было грандиозной пещерой с подземной речкой, лабораторией и уникальной библиотекой, насчет которой, Фролло, кстати дал Гренгуару особое указание. Теперь же все это превратилось в огромную груду камней над вершиной которой вился дымок: видимо, в руинах лаборатории все еще продолжалась какая — то реакция. Солдаты быстро рассыпались по округе в поисках опасных личностей, но не обнаружили ни души. Банда либо осталась под завалом, либо разбрелась и перебила сама себя под воздействием эфирных паров. К пещере начала постепенно подтягиваться остальная часть делегации вперемешку с подданными Клопена. Надо сказать, открывшаяся им картина действительно потрясала драматизмом: особенно увиденное долбануло Гренгуара, который слышал историю только из уст Эсмеральды. Его буйная фантазия дорисовала столько ужасных деталей, что он застыл на месте, не в силах отвести взгляда от каменной горы, едва не ставшей для его друзей могилой. Из полного погружения в альтернативную реальность поэта вывел хлопок по плечу и шепот Квазимодо: — Эй, Пьер, ты помнишь, что нам нужно еще улики подбросить? Помоги найти подходящие места, — и после паузы: — Знаешь, они оба живы. Тогда Гренгуар отмер. Только для того, чтобы нос к носу столкнуться с бывшим попутчиком, «любимым учеником епископа», который таращился на руины с нескрываемым восторгом. — Ух, тыыы! — завопил он вдруг, — вот это склеп! Интересно, посещает ли его привидение старикана? Нужно будет обязательно добавить в рассказ призрак монаха! Дамы придут в восторг, и я, наконец, добьюсь успеха при дворе! В тот день признающий лишь словесные баталии поэт тоже сделал кое — что в первый раз: со всей силы залепил кулаком в прыщавую физиономию любителя жареных фактов. Скандал, как ни странно, замял всевидящий и всеслышащий мэтр Антуан, для которого искренний порыв близкого епископу человека неожиданно стал чуть ли не лучшей уликой в странном деле, где фигурировали призрак и свидетель, но так и не было тела. В конечном итоге чувствительность поэта сыграла Фролло только на руку, почти убедив подозрительного судью, что все это вовсе не афера. Впрочем, материальные улики тоже не заставили себя ждать: изучение руин продолжалось. Через главный вход, почти не пострадавший от обвала, «исследовательская» группа в составе нескольких солдат, молодого Шармолю, самого ловкого члена Капитула и Жабы добралась до полностью уцелевшего главного зала, где под грудой обломков в углу обнаружился настоящий разбойничий тайник с награбленным. Разумеется, совершенно случайно. Когда внушительный ящик начали разбирать, то сначала нашли седельные сумки и кошелек епископа — привлеченный к опознание Квазимодо с горестным воплем извлек их из груды остального барахла — а потом, о чудо! его сапфировое кольцо, на которое в мешке с драгоценностями наткнулся член Капитула. Мэтр Антуан аккуратно записал и зарисовал каждую находку. Зал тщательно обыскали, добрались до двери в лабораторию и попытались ее открыть, но из сделанной щели понесло такой едкой вонью, что дознавателям пришлось спасаться бегством, чтобы не задохнуться. Этот факт, разумеется, тоже был задокументирован. И вроде бы на этом поиски можно было и завершить — оба Шармолю сошлись во мнении, что свидетельств и улик достаточно. чтобы с чистой совестью объявить Епископа Парижского погибшим при трагических обстоятельствах и начинать готовить похороны, где тело усопшего будет аллегорически изображать кольцо, но тут с другой стороны холма раздался крик одного из солдат. Все устремились туда. Поначалу было не ясно, на что смотрит, энергично жестикулируя, разноперая группа людей от священников до бродяг. Лишь подойдя ближе, судьи и примкнувший к ним Квазимодо увидели, что стоят они перед небольшим водоемом, который вымыла речка, вытекающая из — под развалин. Разумеется, вовсе не зрелище журчащей воды заставляло достойных мужей галдеть, как стая воробьев: на дне вымоины, частично погребенные под валуном лежали изумрудные четки. Золотой крест на конце нестерпимо блестел на солнце, слепя глаза. — Они… они принадлежали господину, — прошептал звонарь, гадая, как Гренгуару удалось так удачно скатить сверху глыбу. Самого поэта, однако, нигде не было видно. Четки попытались достать, но не смогли даже к ним подобраться — мешали камни. — Это знак свыше, — сказал один из членов Капитула, — монсеньор епископ принял здесь мученическую смерть. А значит… — Источник — святой! — внезапно завопил кто — то, точнее, не «кто — то» — голос явно принадлежал Клопену, — мы все исцелимся! Никто не успел и глазом моргнуть, как дюжина бродяг, с визгом плюхнулась в водоем, подняв фонтан брызг, который окатил и святых отцов, и судейских. Солдаты было кинулись их вынимать, но вода внезапно забурлила, заблагоухала, окрасилась во все цвета радуги, а когда очистилась, толпа узрела удивительное: все калеки, убогие и покрытые язвами, выбрались на берег отмытыми и, естественно, абсолютно здоровыми. — Чудо! — крикнул кто — то, остальные подхватили. — Чудо!!! Чудо!!! Сначала члены Капитула, потом солдаты и, наконец, судьи (с явной неохотой) упали на колени. Краем глаза Квазимодо заметил, как мэтр Антуан четко сформировал губами слово «мошенники». Пожалуй, единственное, что действительно можно было считать чудом, так это скорость, с которой речка унесла остатки краски для малевания язв и пену от моющих шариков. Тех самых, которыми Фролло иногда расплачивался с бродягами за услуги, намекая на то, что просто не допустит грязных и вшивых к собору. Правда, большинство этих шариков подданные Клопена толкали потом по тройной цене наивным приезжим, уверенным, что они покупают чудодейственное средство от всех болезней. Некоторые даже употребляли их вовнутрь и потом два дня пускали пузыри. Квазимодо начало беспокоить отсутствие поэта. Осторожно, чтобы не дай бог, не заметили и не загнали в источник исцеляться от уродств, он покинул благородное собрание и пошел искать Гренгуара. Тот никак не находился. Квазимодо позвал его, надеясь, что проведший ночь в кабаке друг задремал где — нибудь под деревом. Увы, даже если он откликнулся, его все — равно не услышали. Вдруг прямо к ногам звонаря скатился камень. Он поднял голову и, увидев, что еще один камень на склоне подпрыгивает, как крышка кипящего чайника, полез наверх. Вблизи оказалось, что это, скорее, плоская плита, которую снизу отчаянно пинают. Секунду поразмышляв, не может ли внутри быть что — нибудь отличное от поэта или вообще от человека, Квазимодо налег на камень и сдвинул его. Открылся темный провал, заглянув в который, звонарь обнаружил как будто плавающую во мраке мрачную и поцарапанную физиономию Гренгуара. — Давно сидишь? — спросил он удивленно, — Как вообще ты здесь оказался? — Провалился, — буркнул поэт и вцепился в протянутую другом руку. «Оказалось, что пока остальные изучали главный зал, Гренгуар решил поискать упомянутую учителем библиотеку и так увлекся, что забыл, собственно указание, которое звучало: «если ее найдут, узнай, куда отправятся книги». В процессе розысков, он обнаружил прекрасное место, чтобы подложить вторую улику — маленькую речушку, а прямо над ней — темное пятно на склоне, напоминающее пещеру. Закончив художественно выкладывать четки на дне ручья, поэт, дрожа от нетерпения, полез наверх, но не успел подняться и на десять пье, как камни вдруг начали сползать у него под ногами. Один из них, огромный валун, вдруг сорвался со своего места и, просвистев в дюйме от его виска, рухнул прямо в ручей, видимо, погребя под собой улику. В то же мгновение, Гренгуар почувствовал, что его дернули вниз, и он падает, подобно грешнику, которого черти…» — Давай покороче, — перебил Квазимодо. «Которого черти утаскивают в преисподнюю. Правда, падение закончилось, не успев начаться, и он обнаружил себя в узком коридоре. Дыру сверху тут же заткнуло другим, еще более внушительным камнем, так что света в подземелье почти не осталось. Выбраться назад оказалось невозможным, а отбитый копчик обещал долгую, мучительную смерть в каменном мешке, наедине с ужасными чу…» — Библиотеку — то ты нашел? — нетерпеливо спросил Квазимодо, поняв, что друга опять понесло. «В мутном сумраке внезапно стали проявляться высокие стеллажи, заставленные пыльными фолиантами, хранящими страшные древние тайны и магические секреты…» — Значит, нашел, — заключил звонарь, — и что ты собираешься сказать господину? — Как что? — внезапно очнулся поэт, похоже, уже успевший написать в голове готический роман " Подземелье монстров", — скажу, что нашел книги, пусть порадуется! — Я бы пока не стал, — задумчиво произнес Квазимодо, — что он, по — твоему, сделает? — Конечно, тут же кинется их доставать… — Гренгуар поскреб макушку, — м — да, Эсмеральда, пожалуй, не обрадуется. — Именно! А свадьба опять отодвинется на неопределенный срок. Это еще при условии, что господин не убьется в процессе. С его — то способностями. — И что ты предлагаешь? — Скажем, что не нашли, мол, все разрушено. А как шум поутихнет, сами и вытащим, будет потом сюрприз. Только, боюсь, произойдет это не скоро, благодаря тебе к ручью того гляди нагрянут толпы паломников. — …? — Не завалило твою улику. А Клопен с товарищами сделали так, что источник, скорее всего, объявят Святым. И Квазимодо рассказал о сцене с купанием бродяг. — Так что пойдем, грамотей, там сейчас, наверное, заупокойная служба начнется. Бурление страстей не утихало до вечера. Едва закончилась месса, которая заставила чувствительного поэта прослезиться, (кстати, отслужил ее один ушлый член Парламента, давно мечтавший получить парижский епископат) как среди членов Капитула начались ожесточенные споры. Они никак не могли решить, что лучше воздвигнуть на месте мученической гибели их собрата: простой крест или храм. Сошлись на часовне. Пока преподобные ломали копья, «родственники и друзья усопшего» наполняли водой из ручья все имеющиеся у них с собой емкости от бурдюков до фляг. Когда те закончились, они послали слуг в ближайшую деревню за кувшинами. Кое — кто прикатил бочку. Справедливости ради заметим, что вода и впрямь оказалась необычной, сейчас сказали бы — минеральной и, как выяснилось позже, хорошо помогала при несварении. Народная молва связала это с аскетичным образом жизни покойного, никогда не впадавшего в грех чревоугодия. Так что со временем источник стал особенно популярен среди богатых обжор, которым лекари настоятельно советовали избавиться от пагубной привычки объедаться на ночь. Когда члены капитула, наконец, пришли к согласию, на небе уже взошла луна, поэтому официальное объявление о том, что похороны состоятся через три дня, оказалось скомканным и лишенным торжественности — всем уже очень хотелось домой. Оба друга вернулись в Париж затемно совершенно измочаленными, зато рассказов хватило до утра.