***
«Не получится», – крутилось в голове. Я совсем пал духом. Как я мог быть таким наивным? Я от многого зависим, получить долгожданную свободу просто невозможно. Всякий раз, когда я готов был освободиться от оков, сжимающих меня, я начинал думать, что без этих оков будет еще труднее, чем прежде. Я не смогу жить просто так, ни за что не держась. Мне нужен кто–то, в кого я должен вцепиться. И от сознания этого ненависть к себе возрастала. Да, я себя ненавидел. Ненавидел за то, что мне нужна Хаясе, чтобы только почувствовать неизведанное тепло, ненавидел за то, что колеблюсь. Просто ненавидел за то, что существую. Но зачем я тогда снова здесь? Стою возле знакомого дома в нерешительности. Пришел сюда, чтобы вновь ощутить её особенное тепло, чтобы почувствовать себя нужным? Она уже наверняка у себя в комнате, смотрит в окно на мрачное черное небо, в окнах тускло горит теплый свет. Теплый, мягкий, но совершенно не для меня. Я, наконец, нашел в себе силы сдвинуться с места. Внутренняя боль разъедала изнутри, но я шел, потому что хотел очнуться в тепле, потому что мне нужно было быть с ней. Потому что я нуждался в её чувствах. Ненависть с каждым новым шагом сильнее горела во мне, совесть сгрызала остатки души, но я шел. Мне просто необходимо её тепло. Шаги звонким эхом ударялись о стены, оглушительно давя на уши. Ступенька за ступенькой неотвратимо приближали меня к своей самой большой ошибке в жизни, к нелепости, к искушению. Ведь не зря запретный плод сладок. В последний раз увидеть её, коснуться её, получить незабываемое тепло, а потом уйти навсегда из её жизни. Да, так будет лучше. И вот, наконец, заветная старая калитка, которая вскоре сломает все преграды. Руки немного подрагивают, сжимая ручки сумки, до отвала набитой деньгами. Нервно разнеся в тишине парка хриплый скрип железа. Послышались глухие осторожные шаги, а потом замок щелкнул, и дверь, пискнув, отворилась. Она стояла, сжимая в пальцах ручку калитки, удивленно разглядывая моё лицо. Слова терялись в головах обоих. Банальное «я вернулся» звучало нелепо, молчание казалось еще глупее. Наконец, Хаясе с трудом расслабила пальцы, сжимающие ручку калитки, и отошла в сторону, пропуская меня. Я молча вошел, услышав, как позади меня возмущенно прохныкала ржавое железо, резко щелкнул замок, и подумал, что вот сейчас все будет кончено. Хитоми остановилась передо мной, заглядывая в мои глаза, не понимая, почему я стою без движений, сжимая в руках спортивную сумку. Она хотела бы мне многое сказать, но сейчас слова просто не были нужны. Они были лишними. Пальцы, крепко держащие ручки сумки, разжались, с глухим шумом предмет рухнул на пол. И этот звук положил начало добровольной воли. Я крепко схватил руками талию девушки. Привлек её тело к себе, заточив, словно в оковы, из которых невозможно было освободиться; я обнял её, ощущая, как нежно трепещет все еще существо. Хаясе ощущала как особенный запах моего тела проникает в легкие. Мои сильные руки крепко, словно цепями, опутали её спину, лишив всякого желания существовать по отдельности, без девушки. Если бы так стоять вечно! За один только этот миг я готов был отдать все на свете, даже продать душу дьяволу. Угрызений совести не было, не было голоса разума, отчаянного кричащего, что пора прекратить эту игру. Было только ощущение другой, безмерно теплой и любящей души, души, которой я нужен, которая нужна мне. Я наклонился к её плечу, чувствуя, как нежные волосы щекочут щеку. Трепет её тела, любовь в её движениях – все это наполняло воздух особой, уже знакомой, но до сих пор непривычной атмосферой. Хитоми вся трепетала, словно осенний лист на ветру. Сердце внутри билось в каком–то немыслимом танце, мука овладела душой, девушка просто не знала, что сделать, чтобы унять это бешеное желание рассыпаться, исчезнуть, перестать существовать просто так. Девчонка начала мне что–то говорить. Отчаянно пытаясь выбраться из моих объятий. Я ничего не слышал. Я открыл рот, пытаясь поймать частички воздуха, которым сейчас дышала она, едва касаясь своим лицом моей щеки. Я зашевелил губами, пытаясь что–нибудь прошептать, но внутри что–то мешало. Ни к чему разрушать это волшебство пустыми словами, которые спустя мгновение превратятся в тишину. Наконец я нашёл в себе силы разомкнуть объятья. Глотку обоих сдавил странный спазм, воздух стал тяжелым, словно в тумане. Мы перестали существовать, просто пытались продолжать отчаянные попытки дышать, чтобы видеть друг друга. Она и раньше была со мной холодна. С самого начала почти с презрением смотрела на меня. Почему же тогда ждала? Почему просто не забыла обо мне, как о кошмаре? Мне надоели эти бесконечные «почему», но выкинуть их из головы не получалось. Я тяжело вздохнул и отпустил девушку. Сквозь прозрачные занавеси я увидел сказку. Белый пух кружился в воздухе и тихо приземлялся на подоконник с наружной стороны. Внутри у меня все сжалось. Земля снова покроется белым покрывалом, и все станет светлее, чем прежде. Я уже чувствовала, как мои ноги утопают в сугробах, слышал скрип снега от шагов. Сказка пришла незаметно. Тихо, мягко, волшебно – как и полагается сказке. Я улыбнулся. Вот падает снег. Миллиарды белых бусинок легко кружатся в воздухе за толщей стекла. И вот, я и мои мысли точно так же, как эти бусинки, хаотично пляшут в голове. Но я почему–то стал радостным. И с одной только мыслью о том, что я безумно счастлив, я закрыл глаза и, слышал, как тихо и мирно дышит любимый человек. Сегодня или никогда. Сегодня я скажу, что все это время использовал её только для тепла; сегодня я уйду, оставив её одну, без защиты и поддержки. Это казалось жестоким. Это выглядело жестоким, это на самом деле было жестоко. Но что еще мне делать? Покинув то ужасное место, я подвергаю опасности не только себя, но и Хитоми. Выход один – просто уехать.***
Я мог уйти прямо сейчас, пока она вышла в другую комнату и не подозревает о моих намерениях, но сколько еще потом меня будет мучить совесть, пока окончательно не уничтожит? Эгоистично так поступать. Однако, я не мог выкинуть из головы мысли. Уходить я не желал, безумно боясь исчезновения этого особенного, драгоценного тепла. Если я уйду, будет лучше Хаясе. И в то же время, если я уйду, будет хуже мне. Запутанная ситуация. Я не собирался отступать от своего плана. Просто страшился будущего, которое ждет меня без неё. Куда делись мысли? Они ушли так внезапно. Уступив место каким–то непонятным сомнениям и незнакомой боли. Куда делось прежнее безразличие, нежелание что–либо ощущать и испытывать? Я посмотрел на девушку, которая подошла ко мне со стаканом горячего чая. И непонятная тоска сдавила сердце. Я ведь… люблю её? А она любит, как еще никто другой не любил, а я просто так возьму и растопчу её наивные чувства. Просто так воспользуюсь ей. В голову пришла мысль, что она сама виновата. Что она сама знает, что так будет в конце, знает, на какую боль себя обрекает. Я просто был уверен в этом. В противном случае я просто не знал, насколько глупым и наивным надо быть, чтобы слепо верить в любовь до гроба. Я чувствовал, как изнутри тупая боль вперемешку с грустью грызет мою душу. Я не мог больше находиться с ней рядом, видеть, как она смотрит на меня, и думать, что через некоторое время глаза, безмятежно прикрытые веками, станут красными от слез. Я отрицательно помотал головой. Хаясе отставила чашку в сторону. И смотрела мне в глаза, в ожидании того, зачем я пришёл и почему снова её обнимаю. Но я со вздохом оглядел комнату, чувствуя, что навсегда сейчас уйду отсюда, и уже хотел выйти прочь, как глаза Хитоми расширились и уставились на меня, который безмолвно стоял возле двери, наблюдая за её недоумением. Девушка бегло разглядывала мою фигуру, скользя взглядом по одежде. Я стоял, словно преступник, которого застала врасплох полиция. Стоял и смотрел на то, чего так страшился увидеть. На непонимание. На немой вопрос во взгляде, на дрожащие губы. И через секунду я услышал то, чего так боялся. Хриплый голос, который тихо прошелестел: – Ты уходишь? Я с трудом подавил комок боли, что застрял где–то в области сердца, и твердо посмотрел в непонимающие глаза девушки, в которых стоял влажный блеск. Так быстро все произошло. Так быстро обо всем догадалась. Неужели мой уход был настолько очевиден всегда? – Да, – наконец вымолвил я, следя за реакцией девушки. Она наклонила голову набок, как будто всегда знала, что наступит этот час. Как будто прощание для неё было чем–то привычным. И банальным. Но я не уходил. Я стоял, словно прилип к полу, и не двигался, смотря на её лицо. И в последний раз поддался соблазну. Я сел на диван и потянул девушку за руку, чтобы она села рядом. Хаясе вздрогнула, смущенно подняла на меня свой взгляд. – Я должен уйти, – проговорил я, особенно подчеркивая слово «должен». Хотя бы в последнюю с ней встречу я буду искренен. – Куда? – Не могу сказать, – проговорил я. «Почему ты все время что–то скрываешь? Почему даже сейчас не говоришь всю правду? Почему она ничего о тебе не знает?» – Я люблю тебя, – дрожащим и срывающимся на рыдания голосом пролепетала Хитоми, чувствуя, как капли мужества постепенно высыхают в душе. Она с ужасом думала, что сейчас расплачется и все испортит. Я удивленно посмотрел на девчонку. Никогда еще прежде я не слышал, чтобы её голос был так ласков, чтобы он был таким теплым. Я с жаром, словно обезумев, поцеловал девушку, пытаясь поймать частичку ускользающей нежности. Но теперь почему–то все казалось незнакомым, колючим, холодным. И мягкие губы Хаясе, будто кто–то заковал в свинец. Она с огромным трудом не отвечала на поцелуй, чувствуя, как всему телу и всей душе становилось больно. В головах обоих проносились мириады мыслей, словно огни фонарей в туманную заснеженную ночь отражаются в стекле машины, сменяя друг друга на колоссальной скорости. Мои губы разомкнулись, я вновь посмотрел на лицо девушки, которая глядела на меня нахмурив брови, не шевелясь, только слабо шевеля устами, пытаясь поймать воздух. Она вся вмиг стала какой–то чужой, совсем другой, не такой теплой, какой была раньше. Но отчего? Почему сердце перестает стучать в грудной клетке, почему оно, как и раньше облачилось в непробиваемую броню? Пронзающая боль охватила всю душу. Моё существо больше никак не реагировало на Хаясе. И от этого становилось невыносимо плохо. Я чувствовал телом, что она охладела. – Я знаю, – со вздохом сказал я, отворачивая голову в сторону. Я должен уйти. Но я осознавал, что не готов сделать это. Я ясно мог себе представить уход, но почему–то воплотить эту фантазию в жизнь не мог. И все же, превозмогая отчаяние, тоску и ещё какое–то незнакомое щемящее чувство, которое я никак не мог обозначить, я отстранился от тела девушки, заглянул в её глаза и в последний раз, – нежно, заботливо, словно существо, сидящее рядом с ним было фарфоровой куклой, – я коснулся губами её холодного лба. Легко и почти невесомо. Но Хитоми ясно почувствовала тепло, последнюю частичку моего слабого трепетного поцелуя, которую я отдал ей. Девушка снова отстранилась от меня и встала с кровати, скрестила руки и нахмурилась, чтобы не видеть, как я ухожу, чтобы потом не вспоминать мою удаляющуюся спину. Она не стала меня провожать. Я внимательно наблюдал за её реакцией. Это была не вина, не жалость. Что–то иное. Что–то большее. Я не стал разбираться в этом. Сейчас я должен уйти. И я ушел. Неслышными шагами ступил в коридор, надел куртку и обувь, взял сумку с деньгами и, открыв скрипучую дверь, которая на этот раз лишь еле слышно и коротко пискнула, вырвался из объятий атмосферы той квартиры. Я быстро зашагал прочь от двери, чтобы не поддаться соблазну и вновь не войти в помещение. Сейчас я боялся своего состояния, ибо не знал, что мог натворить. Эта обида на самого себя, громкий голос совести, желание остаться – ничего из этого я раньше не испытывал. Решительно ничего. И на секунду я забыл, что остался свободным. Забыл, что надо сейчас же покупать билет и улетать куда-нибудь в даль. Я помнил только то, что уходил. Только сейчас я понял, насколько ценным было моё отношение к ней. Я и не думал, что уйти от неё будет так больно. Больше не смогу ощутить это тепло, это волнение. И больше никогда я не смогу вдохнуть её легкий мягкий запах. Страшнее всего – больше никогда я не почувствую сладость её губ. Я шагал, словно по инерции. Ничего не понимая, слышал, как в голове стучит эхо моих собственных шагов. И все яснее ощущал, что отдаляюсь от всего того, что составила моя жизнь.***
Я не думал, что так сложно будет бросать все это. И дело не в играющей внутри совести и собственном эгоизме. Просто знал, что все эти дни, начиная с нашего знакомства, я проживал по–особенному. И больше никогда этого особенного со мной не будет. В конце концов, что ждет меня в будущем? Но долго думать об этом и заниматься самобичеванием, вспоминая как хорошо мне было, я не мог. Я просто принял все эти изменения в один миг, безропотно поддался течению и решил, что начну жить заново. А что будет дальше и как я будет существовать в будущем, было неважно. С такими мыслями я покинул уже ставшую привычной улицу. Землю покрыла белоснежная пелена. Значит, ночью пошел снег. Первый снег в этом году. Я, преодолевая щемящую внутри боль, зашагал прочь, слыша, как скрипят под моими ногами хлопья снега. Я шел по белому зимнему покрывалу, думая, что вот точно так же, как эта холодная седая дорога, скрипит сейчас и изнывает моя душа. Я и представить себе не мог, что разлука с Хаясе будет отзываться в сердце такой сильной мукой. В конце концов, я жил. Пусть это было и недолго, но мне удалось почувствовать, что есть в этих серых отравленных днях какая–то тихая сладость, похожая на таинственный туман. Я мог бы сказать ей, что ещё вернусь, но зачем врать? Я свободный человек. К тому же у меня есть деньги. Сейчас я навсегда покину этот город и забуду обо всем, что тут произошло. Впереди ещё неизведанное количество лет одиночества, боли и бессмысленности существования. Все как обычно, только теперь я не буду убивать. Надо смириться с этим, подготовится и твердым шагом войти в новую жизнь. И я пошел. Быстрым, твердым шагом, все больше удаляясь от своего счастья, оставляя меня в прошлом. С каждыми пройденными десятками сантиметров становилось все больнее и мучительно хотелось обернуться, взглянув на дом, где я провел несколько минут, которые мне самоотверженно дарили. Но я не оборачивался…