Дом с вампирами

Мора проснулась в самый разгар дня, когда солнце, пробиваясь сквозь облака и полог леса, жгло крышу дома. Дампир чувствовала, как солнечные лучи лизали ставни, пробивались сквозь узкие щели, скользя по оконным стеклам; длинные плотные шторы ниспадали до пола, надежно защищая от случайного света, и комнату заполнял полумрак. Мора, зевнув и отбросив спутанные волосы на спину, выскользнула из-под одеяла; обычно, если ей не спалось, девушка читала или играла, Стренджер и Светлана как раз привезли ей новую игрушку - не куклу, но очень любопытную вещицу: два сцепленных между собой кольца, на одном из которых был выбит лабиринт. Нужно было постараться, чтобы отсоединить одно кольцо от другого, однако сейчас Море совсем не хотелось играть. Она спустила ноги на пол, зарываясь маленькими ступнями в густой ворс ковра; в комнате под крышей было тепло, ночью в доме всегда топили: вместе с сумерками приходила и прохлада, со стороны гор на лес налетал пронизывающий ветер, с озера приползала сырость, и Стренджер начинал чихать и кашлять, шмыгать носом, и тогда Светлане приходилось отпаивать его чаем с малиновым вареньем и кедровым сиропом, куда Стренджер пытался тайком добавить бренди. Светлана сердилась, но не всерьез, глаза у нее были ласковые, смеющиеся, и Стренджер, хоть и ворчал, подставлялся под ее руки, словно разнежившийся кот, и совсем по-кошачьи щурился, когда Светлана гладила его за ушами или зарывалась пальцами в волосы. Это выглядело так забавно: обычно угрюмый, немногословный и хладнокровный Стренджер рядом со Светланой размякал, словно печеньице в чае, и Море хотелось самой погладить его по голове, но мужчина, заметив тянущуюся к нему тонкую белую руку, страшно хмурил брови, сжимал челюсти, выдвигая вперед подбородок, от чего становился похожим на рассерженного бульдога. Мора кусала губы, чтобы не смеяться, тянулась пальцами к голове Стренджера, но отскакивала, взлетая к самому потолку, когда мужчина пытался ее схватить. Стренджер всегда краснел, когда смотрел на Мору, отворачивался и отводил глаза, и кровь шумела в его жилах, приливая к лицу; нагота девушки его смущала. Но дампир не любила носить одежду: тяжелая, неудобная, она мешала и тянула к земле. Даже в самой тонкой и удобной одежде Мора чувствовала себя неуклюжей и неповоротливой, а смотреть, как заливался румянцем Стренджер, было так весело. А Симон краснел совсем чуть-чуть, когда смотрел на девушку, но при этом выглядел таким довольным, будто дампир ходила обнаженной специально для него. Мора трепетно вздохнула, заходя за трюмо; она чуть не ударилась коленом о ножку столика, однако нога девушки, слившись с воздухом, прошла сквозь нее. Дампир, чуть подпрыгнув, зависла над полом; поджав колени, Мора пушинкой опустилась на изящный табурет, стоящий на ажурных ножках. Взяв со столика расческу с деревянной ручкой, украшенной медными бусинками и речным жемчугом, девушка принялась медленно расчесывать волосы; сердце дрожало от нетерпения, хотелось идти поскорее, но она должна быть красивой. Появиться перед Симоном растрепанной и помятой со сна не хотелось. Мора разделила волосы на прямой пробор, позволив им обрамлять ее лицо с точеными чертами и едва наметившимися мазками бледно-розового румянца на скулах. Девушка пожалела, что не умеет накладывать макияж; Рейн тоже почти не пользовалась косметикой, а вот Светлана умело накладывала краску, подчеркивая выразительность глаз, линию скул и губ. Благодаря пудре, помаде и туши лицо сестры становилось ярким, как на полотнах художников-неоклассицистов, Светлана делалась похожей на одну из девушек с картины, которая висела у них в большой гостиной: полотно называлось "Водяные змеи", и на нем женщины, томные, загадочные, плыли в прозрачной воде в окружении цветов и золотых нитей. Мора даже думала, что это именно Светлана позировала художнику, но сестра только смеялась, не споря с девушкой, но и не подтверждая. Стренджер не любил картину, смотрел на нее недобро, ища у девушки на холсте сходство со Светланой, и ворчал, что потолковал бы с этим бумагомарателем, Светлана возражала, что художники пишут на холсте, а мужчина, темнея лицом, угрожал, что пойдет позировать голышом для студенток из школы искусств. Море нравилось наблюдать за их перепалками; с Симоном они так не спорили. По большему счету Мора молчала, слушая немца, который увлеченно расписывал ей праздники и парады, на которых ему довелось побывать. Кригер старательно избегал темы войны, концлагерей и репрессий, пытался быть веселым и любезным, однако девушка видела, как что-то темное, недоброе сидело у него внутри, угнетало и сдерживало. У Зигмунда не было этой черноты, он казался Море легким и радужным, как мыльный пузырь, а Симона ей хотелось спасти от всех этих мрачных мыслей, ужасных воспоминаний и давящей тоски. Как это сделать, дампир пока не знала, однако ей казалось, что рядом с ней Симону становится лучше. Возможно, девушка сама себе это придумала, но Море так хотелось верить, что Симон уделял ей внимание не потому, что она сестра Рейн, а потому что нравится ему. Дампир даже не думала, что тем утром, когда немец нашел ее, сидящей в траве, он возьмет Мору на руки. Это было дерзко, безрассудно и немного глупо, Мора пожалела почти в то же мгновение, как протянула к юноше руки, однако Симон наклонился за ней, прижал к себе, и сердце девушки забилось быстро и бестолково. Обнимать Кригера оказалось удивительно приятно, дампир растворилась в блаженстве на те сорок шагов, пока немец нес ее к дому; Мора немного стеснялась своих грязных ног, но когда Симон сказал, что она красива, все мысли выветрились из головы, оставив лишь приятную, звенящую пустоту. Девушка улыбнулась своему отражению, любовно проводя расческой по волосам, серебристо-белым, как лунная дорожка на воде. Если Симон считал ее красивой, значит, она ему нравится? Или нет? Мора грустно вздохнула, опуская плечи; почему же все так сложно? Когда дампир была с Кригером, все казалось таким ясным и понятным, однако стоило остаться одной, как ее начинали терзать сомнения. Вдруг Симону и не так приятна ее компания, и он терпит Мору просто из вежливости. Может, ему больше нравилась та девушка в розовом платье, или какая-нибудь другая, та, у которой ноги чистые. Дампир ощерилась, зашипев разбуженной гадюкой на свое отражение, которое скалилось на нее из зеркала в ответ. Все это неправда; Симон не стал бы качаться вместе с ней на качели и гулять по лесу, если бы не хотел. И он уже несколько ночей не был в городе, предпочитая оставаться дома. Море нравилось, когда они все были в сборе, это было похоже на Рождество, а ведь даже зима еще не наступила. Робкая улыбка коснулась бледных губ девушки; ей хотелось бы наряжать елку вместе с Симоном. А еще омела... Интересно, поцелуй под омелой отличается от обычного? Развеселенная фривольными мыслями, Мора хихикнула и, соскочив с табурета, шелковой лентой на ветру устремилась вниз. Слетев вниз по лестнице, она оказалась на втором этаже; через плотно закрытую дверь апартаментов Светланы и Стренджера пробивался басовитый мужской храп, из комнаты Минс и Северина доносились джазовые напевы. Наверное, Северин не спал, однако он никогда не покидал апартаментов, если там была Минс; Мора тихо засмеялась, прикрыв рот ладонью. Видимо, боялся, что без нее его тут же схватит Эфемера. Глупый он все-таки, Северин; здесь их не найдет ни Кейган, ни Эфемера, ни даже Зеркс. Рейн раньше тоже жила на втором этаже, но после того, как в доме поселились близнецы Кригер, она переехала к Зигмунду, и теперь небольшая комната в мансарде, расположенная над столовой и выходящая окнами на север, пустовала. Она была мала для двоих, но и на чердаке Моры вместе с Симоном будет тесно; девушке не очень хотелось жить на первом этаже, но если с ней будет Симон, то почему нет? Дампир спустилась на первый этаж воровато, будто кошка в курятник. Здесь было куда тише: вампирам не нужно было дышать, при дневном свете они впадали в сон, крепкий, словно анабиоз. Некоторые даже не двигались, становясь совсем похожими на покойников, но вот Зигмунд еще ворочался во сне, переворачивался, кутаясь в одеяло, обнимал Рейн. А Симон спал, развалившись на всю кровать, раскинув ноги, иногда свисая рукой с края кровати. Лечь рядом с ним было сложно, однако Море все же удавалось втиснуться на край, свернувшись в клубочек, словно котенок; просыпалась она обычно уже под одеялом, в объятиях Симона, который потешно морщился во сне. Немец ни разу не упрекнул девушку за то, что она пробиралась в его спальню, и после пары дней, проведенных в его постели, дампир начала чувствовать себя в комнате Кригера как хозяйка. У них ничего еще не было из того, что пишут во всяких любовных романах, где на страницах персонажи творят такое бесстыдство, что хочется читать все дальше; Море не хотелось спешить, а Симон и не настаивал. Девушка не была столь невинна, чтобы не понимать суть соития между мужчиной и женщиной, а вампиры после становления не теряли способности хотеть - кровь восполняла все функции тела в полном объеме. Кригер-младший не пил крови больше, чем необходимо, был теплым, совсем как обычный человек, и если бы Мора проявила желание, то, возможно, у них все бы и случилось, но девушке казалось, что пока это лишнее. Между ней и немцем все было нежно как в балладе, объятий было больше, чем поцелуев, и пока Симон не признавался дампиру в любви, поэтому Мора решила ждать. Девушке нужно было подтверждение того, что Симон с ней искренен; как же Рейн поняла, что намерения Зигмунда по отношению к ней честны? Стренджер и вовсе не похож на того, кто готов клясться в любви, однако Светлана в нем не сомневалась, а Минс и Северин, кажется, почти друг с другом не разговаривают, и все же они вместе. И как тогда Море быть с Симоном? Она не могла поднять эту тему первой, просто не могла! А немец почему-то не торопился. Ждал подходящего момента? Так же робел, как и дампир? А, может, и не собирался ничего ей говорить? Запрещая себе думать о грустном, девушка растаяла в воздухе дымком и проскользнула в замочную скважину, быстрее, чем через удар сердца оказавшись в комнате Кригера-младшего; обстановка была выдержана в темно-зеленых тонах, хотя Мора полагала, что Симону больше подойдет синий, а ей самой больше нравились сиреневый и насыщенно-оранжевый, цвета спелой хэллоуинской тыквы. В комнате, служившей гостиной, царил небольшой беспорядок: скомканный шейный платок валялся на полу, рубашка была перекинута через подлокотник кресла, на столе выстроились грязные стаканы, от которых пахло свернувшейся кровью, книжный шкаф стоял разворошенный, с пустыми полками, а сами книги неровными столбиками высились на комоде, стояли на полу, и Мора с трудом удержалась, чтобы не повались одну из них. Ей не хотелось будить Симона; дампиру нравилось, когда Кригер, сонный, разморенный и вялый, потягивался, притягивал к себе девушку, едва разлепив веки, утыкался лицом ей в шею, в волосы или в грудь, задевая кожу губами, от чего Мора выгибалась дугой, прижимая его голову к себе крепче. Это были даже не поцелуи, но дампиру делалось так хорошо, что кружилась голова; тогда все остальное будет еще лучше, правда? В спальне Кригера-младшего было еще более не прибрано, чем в гостиной; покрывало валялось в изножье кровати, гардероб был распахнут, уронив половину вещей с вешалок, в медной пепельнице высилась, слабо дымясь, целая гора окурков - Симон не курил, а больше дышал дымом, - а портсигар и смятая пачка из-под сигарет лежали на прикроватном столике под торшером с покосившимся абажуром. Несколько раз в неделю в дом приходили люди из города, немолодая супружеская пара, чтобы навести в комнатах порядок; Мора подозревала, что они догадывались о некоторых странностях жильцов, не понимая их настоящей природы, однако им платили хорошо, и супруги молчали. В спальне Симона им предстоит хорошо поработать, подумала дампир, перепорхнув через пару ботинок, после чего забралась на постель к немцу, лежащему на боку, спиной к ней. Мора забралась под одеяло, подбираясь вплотную к юноше, обнаженной грудью прильнула к его лопаткам, перекинув руку так, что ее прохладная ладонь прижалась к груди Симона. Немец шевельнулся, что-то неразборчиво пробормотав сквозь сон, но не повернулся к Море, не открыл глаз; будь у него вторая рука, он мог бы накрыть ладонь девушки, сплести с ней пальцы, однако у Кригера был только шрам, похожий на раздавленного звездой паука, но дампира это ничуть не отталкивало. Приподнявшись, она потерлась лбом об изувеченное плечо Симона, коснулась губами бугристого рубца, натягивавшего кожу; Море было совсем не противно, целовать немца было приятно, от того, что было хорошо ему, хорошо было и самой дампир. Она погладила шрам по разбегавшимся неровным лучам; зарубцевавшаяся кожа была твердой и плотной, будто связанной в узелки, местами белела, словно молоко, но морщилась, стоило юноше пошевелиться. Видимо, когда он был жив, шрамы краснели, наливаясь притоком крови от движения, но сейчас в теле Симона было недостаточно живого тепла, кожа на его плече, стянутая, будто порванная ткань, удерживала перекатывавшиеся под ней мышцы, оставаясь бледной, с желтовато-серым нездоровым оттенком, как у больного тифом. И все равно Симон был красивым, настолько, что Море хотелось обнять его и никуда не отпускать. Девушка прижалась к немцу теснее, закидывая ногу на бедро, и восторженно задохнулась, когда Кригер смазано погладил ее по узкой щиколотке. Пальцы его пробежались по выступающей, округлой, как орешек фундука, косточке, обхватили ступню, растирая взъем, сбежали на внутреннюю сторону, от прикосновения к которой Мора дернулась и захихикала. Симон продолжал держать ее за ногу, пока девушка вжималась в него животом и, вновь положив ладонь на грудь немца, мягко мяла тугие мышцы; сосок, твердый, как горошинка, терся о линии ее ладони, ложась точно в складки, и тело Кригера напряглось, постепенно просыпаясь. Он сжал ступню девушки чуть сильнее, вздохнул, а после рывком перевернулся на другой бок, лицом к ней, навис над дампиром, хищно блестя глазами в полутьме. Взгляд немца отливал бледно-голубым, волосы падали ему на лоб, и Мора протянула руку, чтобы отвести с лица своевольные пряди, однако замерла, затрепетав, когда Симон поймал ее пальцы губами. Он целовал ладонь дампира, зарываясь в нее носом, голодно вдыхая запах Моры, которая лежала под ним, разметав волосы по постели. Ей было совсем не страшно, хотя оба они были без одежды, девушка знала, что Симон не сделает ничего, что бы она сама не захотела. Упираясь ладонью в подушку рядом с головой дампира, немец медленно опустился, вытягиваясь вдоль тела Моры, которая тот час же ринулась к нему, вжавшись животом в его живот и обхватив ногой ногу Кригера; Симон негромко рассмеялся, сквозь смех девушка различила тихий рокот рычания, от которого по ее коже сквозняком пронесся приятный озноб. Немец, обхватив Мору рукой за плечи, спрятал лицо в изгибе ее шеи, игриво царапнув кожу клыками; дампир прикрыла глаза от удовольствия, растекаясь лужицей сладкой патоки. Как можно было остаться спать на чердаке одной, когда был Симон, на которого можно было складывать руки и ноги? Обнимать Кригера было даже уютнее, чем сидеть, завернувшись в любимую медвежью шкуру; может быть, это и было любовью? Нужно будет потом спросить у Рейн или у Светланы. Или у Зигмунда; в прошлый раз разговор с ним очень помог. Прижавшись щекой к груди Симона, Мора прикрыла глаза; она не слышала ни дыхания, ни сердцебиения, но чувствовала немца сильнее, чем любого другого человека или вампира. Она понимала, что Кригеру не хватает прогулок по городу и хотела предложить ему поехать вместе с ней. Они могли бы даже поохотиться, но только не на девушек; Мора все же немного боялась, что Симону кто-нибудь понравится больше нее, а убивать из-за того, что другую сочли лучше дочери Кейгана, было нехорошо. Так могли поступить Эфемера или Феррил, а Мора не хотела расстраивать сестер. Сквозь накатившую дрему девушка обняла немца покрепче; она никому не уступит Симона Кригера. Раньше дампир была слабой и глупой, однако теперь она не такая; Мора будет защищать все, что ей дорого, даже от Кейгана, который никогда не любил дочь, считая ее бесполезной, настолько, что готов был скормить Слезз. Мора нахмурилась, уткнувшись лбом в грудь Симона; от мыслей об отце ей сделалось горько и плохо, словно она наглоталась святой воды. Отцы должны любить своих детей, а Кейган не любил никого, ну, может быть, только Фаерсиблинг. Фаерсиблинг была куда добрее Эфемеры и к Море относилась тепло; дампир было жаль, что она умерла. Симон забрался пальцами в волосы девушки, обхватывая ее затылок, и Мора окончательно успокоилась, разморившись от его объятий. Дампир уснула, всем телом вжимаясь в немца, не сомневаясь, что ее место возле Симона Кригера. Поэтому, проснувшись уже вечером, когда солнце скрылось за горизонтом, и закат медленно затухал под натиском сумерек, в одиночестве, девушка была несколько обескуражена. Поначалу она не поняла, что в постели никого, кроме нее, нет; Мора долго лежала, не размыкая век, потягивалась, выгибаясь на сбившихся простынях, перебирала собственные волосы, вдыхая запах Симона, оставшийся на подушке. Он пах миндалем, будто цианид, шалфеем, табаком и - совсем немного, - можжевельником и красным перцем, куда приятнее, чем даже лощеный Зерински; все в комнате было пронизано Симоном Кригером, и Мора не сразу заметила, что немца в комнате нет. Сначала она не придала этому особого значения, думая, что юноша скоро вернется; дампир ждала его, предаваясь лености. Не хотелось ни крови, ни игрушек, Мора была готова провести всю ночь в постели Симона, однако Кригера все не было, и томное настроение девушка постепенно испарялось. Наконец она села на смятой постели, сосредоточенно морща лоб; куда Симон мог подеваться? Неужели ушел без Моры? Почему тогда не предупредил? Насупившись, дампир соскользнула с постели, подмечая отсутствие рубашки, брюк и пары ботинок; не было так же карманных часов, запонок и булавки для шейного платка, не того, который до сих пор валялся на полу, а винно-красного, с черным узором, похожим на спутанные нити паутины. Дома Симон одевался куда проще, чувствуя себя свободно в рубашке с подвернутым рукавом и шерстяных брюках; если он решил принарядиться, значит, отправился в город. Зачем? На охоту? Или решил навестить ту девушку в розовом платье? Горло Моры перехватило от неожиданного предположения; нет, Симон не мог... Зачем ему та девица, если у него была Мора? Может, он просто пошел за ее кровью, но почему тогда не взял с собой Мору? Дампир, разъяренная подозрениями, вырвалась из комнаты зимним вихрем, стукнув распахнувшейся дверью по стене. Девушка бросилась в гостиную, а оттуда - в столовую, понадеявшись, что Симон не ушел и еще где-то в доме, однако нашла в столовой только Стренджера, одетого в белую майку и брюки-галифе цвета хаки на подтяжках; мужчина, прихлебывая, пил чай, заливая брызгами стол, рядом с ним стояла тарелка с надкусанным сэндвичем с маринованными огурцами и бужениной, а соленые помидоры он доставал рукой прямо из банки и целиком отправлял их в рот, причмокивая сочной мякотью. Увидев Мору с гневно всклокоченными волосами на пороге комнаты, Стренджер едва не поперхнулся; с трудом проглотив соленый помидор, он утер ладонью мокрый рот и нервозно прокашлялся, отводя глаза. - Стоит одеваться, прежде чем к людям выходить, - пробурчал Стренджер, неловко оттирая пятна помидорного сока с майки, - выскочила, как чертик из табакерки, глазищами лютыми сверкает... Чего прибежала-то? Луна зовет или как? - Мне нужен Симон. Он ушел, пока я спала, - пояснила дампир, яростно отдуваясь. Она втягивала носом воздух, силясь уловить запах Кригера-младшего, однако не чуяла его; значит, немец ушел довольно давно. Не может быть, чтобы его никто не видел! Кто-то должен знать, где Симон. - Прости, я за ним не слежу. А если и пойду по его следу, то только для того, чтобы набить ему в глотку серебра. И не надо на меня так смотреть. Кровососы только для этого и годятся! Что мне теперь, вздыхать по нему, как школьнице?! - А Зигмунд?.. - Дались тебе эти упыри однорукие... Вернется он, куда денется. А ты бы прикрылась, дорогая... Ну, грудки и ножки это, конечно, миленько, но голышом ходить перед чужим злобным дядькой не дело. - Ты совсем не злобный, - улыбнулась Мора, разделяя волосы на две стороны и прикрывая ими грудь; дампир забралась на стул с ногами, подтянув колени к подбородку. - Ты хороший, иначе бы Светлана тебя не любила. - Много ты знаешь, деточка, - ухмыльнулся Стренджер, - встретились бы мы в другое время да в другом месте, ты бы передо мной так не лепетала да ресничками не хлопала. Ну, что случилось? Переживаешь, что вурдалак твой ушел? Нашла, чем головку забивать. - Я думала, - Мора застенчиво опустила голову, - что он ушел потому, что не хочет меня видеть. Что я ему надоела и с другими девушками ему лучше, чем со мной... - С чего бы это? - прогудел Стренджер, откусывая приличный кусок от сэндвича, пряно пахнущего горчицей, из которого вывалился кусок буженины и тяжело шлепнулся на тарелку. - Вы друг от друга не отлипаете, присосался к тебе, пиявка кровососущая, а ты и рада. Никуда он не денется, с рассветом точно прибежит. - Я не хочу ждать до рассвета, - капризно вскинулась Мора, надув губы. Стренджер меланхолично пожал плечами. - Не жди, можешь пойти его поискать. Но я бы не советовал. - Почему? Если бы Светлана куда-то ушла, ты бы не пошел за ней? - Нет, - спокойно ответил мужчина к полной растерянности дампира, - я же ей не надзиратель и не нянька, нужна будет помощь - сама попросит. - А если она встретит кого-то другого? Ну, другого... Другого мужчину, - Мора втянула голову в плечи, стушевавшись под сумрачным взглядом Стренджера. Стряхнув с груди крошки от сэндвича, мужчина подался перед, поставив локти на стол. - Скажи-ка, милая, это ты обо мне столь низкого мнения или о своей сестрице? С чего бы ей себе другого парня искать? Думаешь, я ее не устраиваю? Или что? - Ну, нет, - девушка скользнула ногами под стол, вцепившись немеющими от волнения пальцами в край столешницы; как-то все глупо получилось, Мора совсем не хотела обижать Стренджера, просто не понимала, как можно оставаться дома, когда твоего возлюбленного рядом нет. - Нет ничего страшного, если парень вышел проветриться. Это ни разу не значит, что он ушел за приключениями или на поиски новых подружек, - наставительно изрек Стренджер, - на черта они ему вообще сдались? Ты же красавица. Любой парень, не обязательно упырь, твоим будет, только захоти. - Я хочу Симона, - выдохнула дампир, взмахнув ресницами, на что Стренджер только поскреб пальцами в затылке. - Так, давай лучше без подробностей. Вообще не хочу знать, что там у вас происходит. Просто поменьше думай о всякой ерунде. Или, займись своими делами, почитай там или погулять сходи. Свистнуть не успеешь, как этот фриц будет дома. - Но я не умею свистеть, - сокрушенно выпалила Мора, комкая в пальцах скатерть. Стренджер, чуть не поперхнувшись кофе, возвел глаза к потолку. - Научить? - хмуро поинтересовался он, и когда девушка счастливо закивала, с сожалением отодвинул банку с помидорами. - Ладно... Но сначала я поем. А ты надень что-нибудь, хорошо? Мы ж не в бане все-таки. - Не люблю баню, - призналась Мора, - в ней так жарко, что дышать трудно. И воздух такой кислый, противно царапает язык. - Мне тоже кто-нибудь что-нибудь поцарапает, если увидит, как вокруг меня вьется голая смазливая девчонка. Так что марш одеваться! Раз уж сестры тебя платье носить не приучили, тогда я твоим воспитанием займусь, а то устроили тут, понимаешь, вертеп...