***
Быть в его покоях, когда они не пусты и заполнены его присутствием все равно, что оказаться в старом полузабытом сне. Тор снова проходит мимо стеллажей с бесконечными рядами книг, журналов (о, его брат всегда обожал читать, одна из его немногих страстей) – тех самых, на которых за все время его отсутствия не скопилось пыли. Это было бы вполне очевидно, будь остальным открыт доступ в его комнаты хотя бы для простой уборки – но доступа не было, двери оставались плотно закрытыми и не открывались никому, даже Фригге. Возможно, Один смог бы войти – если бы захотел. Тор думает над очередным заклятием, но не дает себе времени (сил) поразмышлять над этим дольше, чем следовало бы. – Не стой, словно чурбан, и не смотри на меня столь жалостливо. Это тебе не к лицу. Тор усмехается, взглядом скользя по разбирающему свой стол Локи в теперь уже знакомом обличии – приятно осознавать, что, несмотря на все время и пространство хоть что-то остается прежним; например – шипение змей в голосе его брата. Усмешка Тора слишком явная и неприлично широкая, чтобы Локи не заметил и проигнорировал, но Локи, как и всегда, предпочитает пропускать мимо себя хорошее настроение старшего брата. – Так значит, не расскажешь. Планировалось небрежно и будто бы невзначай, но вышло даже чересчур. Локи смотрит на него выразительно и не произносит ничего, молчанием своим подчеркивая твердость собственного раннее произнесенного высказывания (отрицания на просьбу), и немного кривит губы. Он предпочитает не отвечать на очевидное. – И как вновь очутился в столице? Очередное молчание. – Ну хоть надолго к нам? Локи качает головой в раздраженно-унылом незнании, и Тор думает, что эти его отросшие волосы – это явно перебор. Возможно, стоит попросить его остричь их так, как это было раньше, а то слишком непривычно для взора (пусть он и сам свои волосы не отрезал бы ни за что и ни за что не позволил бы к ним прикоснуться без его на то разрешения). Он решает попробовать другое, беспроигрышное в своей искренности (искренность не может быть на стороне проигравших). – Ты знаешь, она скучала. Он просит хотя бы за их мать. В конечном итоге, что бы ни произошло, она не виновата, и она определенно не заслужила, чтобы ее оставляли без единого слова прощания. Локи отвлекается от монотонной работы. Локи смотрит серьезно и глубоко, и Тор невольно ежится от чувства, ставшего причиной и источником этого глубокого взгляда. – Я знаю, – отвечает он, впрочем, скорее для себя, чем для кого бы то ни было, и трясет головой, словно бы отгоняя наваждение или призраки прошлого. Тору кажется, будто он вспоминает сейчас об отце, о том, что думал, как ощущал, переживал он (дни молчаливого непонимания, смешанные с недовольством, неприятием, тревогой), но Тор не может сказать наверняка. Наверняка он может сказать другое – простое и очевидное. – Если тебе что-то нужно (помощь, прикрытие, убежище, молчаливое присутствие), ты всегда можешь обратиться ко мне. Локи больше не оглядывается на него (не хочет или не позволяет себе), но все же кивает если не в благодарности, то хотя бы в принятии. Он уверен – его старшему брату больше нечего сказать (попросить). Но Тор не уходит. Тор непривычно (раздражающе) переминается с ноги на ногу, потому что есть еще кое-что, кое-что важное, тревожащее, разъедающее изнутри. – Знаешь, Джейн тоже переживала, – наконец говорит он. Он хочет, чтобы его голос звучал мягче, чтобы в нем не было этой промозглой сырости, и он старается, правда старается ее убрать, пусть и выходит совсем скверно, почти совершенно никак. Локи застывает (замерзает) в удивлении, но не густом – словно бы уже ожидал чего-то подобного, но все же позволил себе оказаться неподготовленным. Он выпрямляется излишне плавно, и отсутствие острых углов настораживает Тора. – Твоя супруга? – спрашивает он. – С чего бы ей переживать? Его голос – что мрамор, ровный и без выбоин, а в нем самом нет ничего, кроме пустоты, он сам – пустота, и Тор думает, что это даже к лучшему, это его абсолютное непонимание (наигранное специально или же настоящее), ведь именно оно позволяет ему отпустить то, что копилось годами (излишнего волнения, недоверия). Он пожимает плечами – уже свободнее, позволяя голосу литься легче. – Я думал, вы неплохо ладили. Это немного не отражает правду, но, по крайней мере, под таким углом все кажется понятнее, все это можно принять. Локи предпочитает медлить, и Тор боится, что видит в нем неуверенность (как будто бы он не знает, как ему реагировать), но это – его невысказанное смятение – длится не дольше секунды, и его недостаточно, чтобы вызвать подозрения. Тор мог бы уже пошутить, чтобы уже убедиться наверняка, что рад, что его младший брат больше не обхаживает его жену, но получилось бы грубо и топорно – даже для него, облачающего в слова один их своих худших страхов, и, судя по выражению лица Локи – даже отдаленно не смешно. Поэтому он предпочитает удалиться, пока это не стало чем-то слишком.***
Когда-то она любила библиотеку за то умиротворение, которым она окружала каждого, ступившего за ее порог. Вечная непрекращающаяся тишина за которой можно укрыться, в которую можно обернуться, словно в броню. Потом она любила ее за то спасение, что она приносила с собой (ото всех, от себя самой), приносила ей, только ей, и, самую малость – за воспоминания. Теперь Джейн, находясь в ней, не ощущает ничего, кроме тревоги. Это стало ее маленькой традицией, секретом, о котором ведает каждый и что она не пожелала бы забросить, пусть и знает наверняка, что когда-нибудь он, конечно же, придет сюда. Первую неделю с того момента, как он покинул пропитанные запахом трав и страданий стены лечебницы и вернулся в свои покои, она нервно (но не часто) поглядывала в сторону двери и вздрагивала (всегда) от каждого звука шагов. На второй неделе она позволила себе немного спокойствия и уверенности – в конце концов, она всегда могла бы уйти, стань его присутствие крайне невыносимым (даже более невыносимым, чем обычно). И все же она чувствует, как все вымерзает у нее изнутри, когда она видит знакомый ей силуэт прямо перед собой. Она не знает, радоваться ли (внезапному) отсутствию ставшей уже привычной апатии, казалось бы намертво вросшей в его лицо, сросшейся с ним, как срастаются порой ветви деревьев друг в друга, теперь же смененный на раздраженный и неизвестно чем вызванный интерес, - или все же нет. Однако все равно упрямо старается не выказывать вида, что это занимает ее мысли и волнует ее хотя бы самую малость. Локи не приветствует ее, что уже само по себе удивительно (отсутствие вежливости с его стороны едва ли можно было отыскать среди его прочих многочисленных недостатков), и она находит в себе силы вернуть ему эту невежливость, пытаясь не смотреть на него, даже когда он с громким и неприятным звуком отодвигает стул напротив нее. Их разделяет лишь стол с книгой посередине – легенды об огненных существах, населявших Муспельхейм три или три с половиной тысячи лет назад. – Ты не спрашиваешь меня о том, что произошло. Его голос похож на треск сухих поленьев в камине, у которого она так привыкла согреваться за отсутствием иных возможностей, и она предпочитает не останавливаться на этом факте. Она думает, доволен ли он или все же нет отсутствием интереса с ее стороны – в конце концов, его не спросил только ленивый (пусть она – это все же несколько иное, отличное от всех остальных). Джейн поднимает на него взгляд, желая, как и всегда, не уступать ему в своем бесстрастии, подражая и имитируя его собственное. – А ты бы ответил? Он не улыбается на ее очевидную уловку, пусть прежний он и оценил бы, и это снова, уже в который раз, смущает Джейн, сбивая с толку. – Я мог бы попытаться, – неожиданно говорит он, и она, как и много раз прежде, не знает, правда это – или ложь. Ей кажется, будто он хочет о чем-то спросить ее и взвешивает – стоит ли, можно ли, безопасно ли. Ей кажется, это может подтолкнуть ее к разгадке (очередной разгадке о нем, но нисколько – к пониманию), ведь неизвестного в нем всегда будет больше. И он действительно спрашивает ее, но совсем не о том, о чем она могла бы предположить. – Ты можешь понять это? Он указывает на книгу между ними, и она с потрясением, впрочем, в первое мгновение поверхностным, еще не запустившим окончательно корни в ее разум и не подарившим окончательного осознания, вновь смотрит на символы – извилистые и прекрасные, выточенные по бумаге. Она могла бы представить себе, что он кривит губы в ухмылке – это было бы так знакомо ей (конечно та ухмылка не коснулась бы стеклянной глади его взгляда), но когда Джейн не может отыскать в его лице ничего, кроме спокойствия, никак не испорченного насмешкой, что-то страшное и ноющее сковывает ее сердце. Она не знает точно, с чем это можно сравнить, но больше всего это похоже на то, что ее окунули в ледяную воду. Он мог бы притворяться, сколько ему угодно, сколько ему заблагорассудится. Он мог бы не признавать ее в бесконечности своего существования, но он просто не мог сказать этого серьезно – хотя бы потому, что есть вещи, которые не забыть даже ему. Это – одна их тех вещей. – Ты сам научил меня читать их. Ее голос не громче шепота, и она снова смотрит на него (тень совершенной нелепой ошибки ложится на его лицо, опускает уголки его губ в досаде); в этот раз правда смотрит, и в этот раз правда видит – ничто не может объяснить отсутствие зелени в его глазах, ничто, кроме того, что глаза были не его. Кто ты? Ей кажется, что земля разверзается под ними, и она чувствует, как пристально он глядит на нее, изучая, узнавая. Все краски вдруг сползают с его лица – дешевые и больше не нужные даже ему самому. – Ты знаешь, я Локи. Джейн в неприятии трясет головой, отгоняя душное, липкое наваждение, зная, что это неправда. Она старается собраться с мыслями. Она знает, просчитывает, пытаясь держать голову в той ледяной воде – ей нужно добраться до двери, рассказать Тору или кому-нибудь, кого сумеет отыскать. И она пытается подняться на негнущиеся ноги, уже зная, что он сделает все, чтобы остановить ее. И он пытается. – Это правда. Я могу объяснить. Он и правда мог бы, думает она, но его объяснение было бы не больше, чем искусная ложь. Джейн старается не обращать внимание на искренность, затопившую его голос; она старается уйти – но он быстрее. Он ловчее и сильнее, а она, сколько бы ни была отныне бессмертной, по-прежнему оставалась человеком. Ее кожа не была сталью, ее слова не были ядом. Его рука, крепко держащая ее за запястье, кажется тисками, и Джейн ничего не может поделать, кроме как постараться увернуться, кроме как не смотреть – на него. Но он встряхивает ее, и ей больно, и он говорит – голос его громкий, жесткий и нетерпеливый. – Посмотри, – произносит он. – Ну же, взгляни! Она не знает, что он хочет показать ей или же что она ожидает увидеть, но все же смотрит, и он показывает ей – под плотным слоем ткани, на шее, цветами расцветшие кровоподтеки – страшные, по-прежнему свежие, словно бы незаживающие, а ведь прошло уже столько времени, столько дней утекло. Она ужасается – ужас тот, разливающийся по ее венам, заставляет ее прекратить бороться и присмиреть, потому что это похоже на то, что его душили, и это невозможно пережить даже бессмертному богу. На мгновение она забывает о его руке, выплавленной из железа, которую он и не думает убрать, покоящуюся на ее руке. Джейн не может ему поверить, потому что проще поверить в возможность создания иллюзии, практически идеальной материальной копии того, кого давно не было, чем во все это. Но его слова впиваются в нее иглами, жалят ее сознание, и у нее не остается иного выбора, кроме как хотя бы попытаться. Я Локи, просто не тот, которого ты знаешь.