Чёрный ворон

Макс отрешенно смотрит на заливающий оконное стекло дождь и молчит. Молчит уже несколько часов. Лена поздно начала считать, но уверена, что два часа прошло точно и еще какой-то отрезок времени она пропустила мимо. Максимилиан казался воплощением тишины. Лена же, хоть так ничего больше и не сказала, почти оглохла от гула мыслей в голове. Вопросов было слишком много, чтобы решить с какого начать. Даже если бы она нашла нужный, в какой-то момент ей показалось, что Макс все равно не захочет отвечать ни на один из них. Не сейчас и, может быть, даже не завтра. И она решила, что сдастся: когда захочет, расскажет сам. Но он продолжал молчать, и несмотря на самоубеждение, Ленино терпение успело натянуться как струна. Она понимала, что ей нельзя допустить срыва на каком-нибудь пустяке, так что, как только они переступили порог её квартиры и дверь за ними захлопнулась, то начала говорить вслух совсем не важные сейчас фразы. Так она пыталась разрядить обстановку. Ей казалось, что Макс молчит, потому что не чувствует себя в безопасности, что было бы глупо, если не говорить о мыслях и чувствах. Чувство физической безопасности не в счет, его вполне давала запертая за ними дверь. Она говорила о школе, о выпускных экзаменах, о выпускном, о том, что родители забрали братьев и уехали в Крым. Она проговаривала все это громко и даже с выражением. Попутно запихнула его в душевую кабину прямо в обносках, на автомате доставая чистую одежду из шкафа. И хотя Макс, казалось, даже не слышал её, она надеялась, что знание о событиях, произошедших за этот год в её жизни, поможет Максу найти в себе силы или просто повод рассказать в ответ о том, что случилось с ним. Дождь за окном продолжал идти, а Макс продолжал молчать. *** Лена была не права. Она думала еще громче, чем говорила, и он не знал, как ей об этом сказать. Стоило ли говорить об этом вообще, ведь тогда другие вещи тоже придётся произнести вслух. Он старался не смотреть в её сторону и был рад, что кресло, в котором сидел, не было двухместным диваном и стояло развернутым к окну, за которым все ещё лил дождь. Он не боялся за себя. Наверно, не было больше ничего такого, что могло бы его напугать. А если бы Лена не хотела его больше видеть, если бы презирала или отвернулась, — он бы сейчас не сидел здесь. Она бы не потратила кучу сил, чтобы перенести его сюда через полгорода, и не запихнула в душ прямо с порога. Макс даже немного удивился, обнаружив, что его оставленные вещи все ещё здесь. Он сидел в своей одежде и держал в руках чашку с чаем. И не было никакой необходимости в её осмотре, чтобы знать, что эта чашка — та самая, дурацкая, в виде кривляющегося черепа, которую Лена двести раз грозилась выкинуть ещё год назад. И что в ней чёрный чай с чабрецом и невероятным количеством сахара. Он знал, что Лена ждала его, и это единственное, что ему важно было знать. Но для неё было важно знать другое. Макс же осознавал, что всё приключившееся с ним за последний год такие мелочи по сравнению с тем, через что он прошёл вместе с Леной. И ему было очень стыдно за то, что оставил её одну. Лена рассердится, когда поймет, что единственная причина его ухода — кошмары, которыми он не хотел её напугать. А ведь она намного смелее него. И мысли, о которых он не хотел говорить, с которыми боролся в одиночку и наделал столько глупостей, что сам бы сейчас вышвырнул себя за дверь. Но у него не было на это сил. Ни у кого из них не было сейчас столько сил, чтобы одним пинком разорвать то, что намертво связало их вместе. Он потратил целый год на попытки перегрызть, перерезать, растоптать. У него почти получилось. Макс решил, что теперь сможет рассказать ей и Лена не будет ранена тем, что терзает его изнутри. Он был не прав: хватило одного взгляда глаза в глаза, чтобы они мгновенно вросли друг в друга, крепко, как корни деревьев. Так что он старался больше на неё не смотреть: еще немного и она бы всё поняла. Поняла бы, что он пытался исчезнуть из её жизни, наивно полагая, что Лена найдёт кем заполнить пробел. Только вот сам Макс так и не смог отыскать ей замену. Потому не было оправдания его трусливому бегству. *** Лена наконец-то стихает, и мысли Макса тоже затыкаются от того, как она совершенно бесчеловечно и решительно нарушает его уединение. Втискивается рядом в одноместное кресло, перекидывает через него ноги, отрезая путь для повторного бегства, и роняет голову ему на плечо. Он чувствует, что от них одинаково пахнет Лениным шампунем, и, черт, он не заслуживает знать об этом, это слишком жестоко. Теперь он знает, как пахнут её волосы. Только этого ему, блин, не хватало. Так глупо, но он хочет заплакать как дитя от сладкого запаха персиков. *** Вода с волос Максимилиана стекает на сухие волосы Лены, но ей все равно. Он так и не выпил чай, который уже давно остыл, и ничего не сказал, несмотря на стихающий дождь. Макс был холодным и бездвижным, хотя она чувствовала, как его тело потряхивает от напряжения. Лена надеялась, что это напряжение не передалось ему от неё, но гораздо сильнее боялась, что не знает откуда оно возникло внутри Макса и он никогда не расскажет ей об этом сам. Уж лучше бы это и правда была её вина, так она хотя бы знала причину. Максимилиан исчез на целый год, и если она действительно так на него действует… Лена так и не смогла определить: нравится ей то, что может скрываться за этой мыслью, или нет. В конце концов, это же нормально, что она обнимает, чтобы успокоить друга, которого трясёт. Она на это надеется. Лена придвигается ещё ближе и обхватывает Макса руками, притягивая к себе. *** Она хочет, чтобы он умер. Определённо, иначе не предприняла бы этой попытки остановить его сердце. Он не может определиться, но, возможно, было бы лучше, если бы он действительно умер от чего-то вроде объятий, а не от глупого чувства стыда. Хотя, конечно, если Лене вздумается винить себя в его смерти, он себе этого не простит. Но если эти руки перестанут гладить его по спине, и, к примеру, проткнут его грудную клетку или открутят ему голову, он не станет её ни в чём упрекать. Что бы она о нём ни думала, он заслужил. Обязательно что-нибудь ужасное, как считает сам Максимилиан, а не объятия, пахнущие чаем и персиками. Возможно, она услышала все его мысли, потому что немного отстранилась, и как только его нервы перестали бить в барабаны, тоже направила взгляд в окно. — Дождь уже закончился, Макс. — Ага. — Давай я подогрею твой чай? Лена прикладывает некоторое усилие, чтобы выбраться из западни кресла, и он протягивает ей дурацкий кривляющийся череп, на который она смотрит с таким негодованием, будто это не она налила сюда его любимый чай с чебрецом. — Что это такое? Её голос растерянный, и в нем столько претензии к этой глупой чашке, что Максу, впервые за сегодня и вообще за очень долгое время, хочется улыбнуться и быть похожим на самого себя. Поэтому он поднимает керамический череп выше, почти заслоняя им собственное лицо. Так Лена не сможет смотреть ему прямо в глаза. — Йорик, конечно же. Я оставил его с тобой, чтобы ты не грустила, пока меня нет. Видимо, ему действительно стоило помолчать хотя бы до завтра, потому как теперь Ленин взгляд становится по-настоящему раздраженным. Похожим на тот, которого он заслуживает. Её бровь скептически изгибается в очередном немом вопросе, и Максимилиан наконец позволяет себе искренне улыбнуться, хотя получается у него скорее кривая, нервная ухмылка.