Последняя грань свободы

      Как же было дерьмово.       Насколько я помнил, а помнил я непозволительно мало, на то, чтобы смириться с тем, что у меня будут дети, мне понадобилось ровно полбутылки припасённого на чёрный день абсента. Возможно, я выпил немного больше, мысленно обливая эту девчонку мать моих будущих детей, которые мне ни разу не всрались, самой изощрённой грязью. Я не был к этому готов ни в один из моментов своей разгульной жизни и если в пьяном угаре и находил в своей судьбе место для визжащих спиногрызов с моим лицом, то только тогда, когда мне стукнуло бы тридцать. А лучше бы семьдесят, как Чарли Чаплину, когда он успешно плодился.       К утру, обнаружив себя в грязных шмотках на застеленной кровати в собственной спальне, я правда не помнил, кто такой вообще был этот Чаплин. Честно говоря, я не помнил даже, кем был я и почему мобильный продолжал издавать звуки входящего вызова, хотя на дисплее отображался только экран блокировки. Через минутку бесплодных попыток прекратить это необъяснимое дерьмо, я, наконец, осознал, что надрался достаточно, чтобы больше не различать дверной звонок и звонок телефона.       Мама блевалась оптимизмом во все стороны, как и каждый раз, когда я её видел, и только удивлялась, почему же её сын сегодня был так молчалив. Она же не догадывалась, что, если бы он только открыл рот, мою непьющую матушку сдуло бы перегаром или как минимум выключило бы на ближайший час. Хотя идея была очень даже заманчивой.       Слишком грязно, слишком чисто, слишком светло и слишком темно — меня и моё скромное холостяцкое жилище критиковали всё то время, что я принимал душ, по сравнению с которым, как мне казалось, в морозильной камере было очень даже ничего, чистил зубы раз двадцать, чтобы избавиться от запаха, и незаметно хлестал воду. Мама не заметила ни одного из моих действий по устранению похмелья, но зато, разумеется, сконцентрировала всю свою энергию, а также внимание, на том, что в квартире по-прежнему не было милой девочки-хозяйки, по которой я бы пускал слюни на новенький паркет. Извините, маменька, не в этот раз.       Я был близок к эпицентру раздражения, когда слушал про необходимость семейного уюта и очага. Словом, эта лекция проходила у нас в обязательном порядке, как только маме подворачивалась возможность со мной поговорить, и каждый раз в ней звучало одно и то же. Я уже хотел ей сказать, что мне было всего двадцать три. Пустить в ход то, что я хотел закончить университет, хотя на это мне было плевать с высокой колокольни. Словом, всё, что было можно упомянуть в своё оправдание, я упомянул, но мама и не подумала отступить, и это вновь меня взбесило, что всегда случалось рано или поздно: я собрал в себе всю язвительность и злобу и был готов через секунду уже выплюнуть напоминание о том, что случилось с моим братом и её сыном, когда он повёлся на милую девочку, но я не успел. На этот раз действительно зазвонил телефон.       Мой мозг в этот момент ещё не понял, что мы больше не были пьяными, иначе у меня не было других оправданий, почему же я галопом унёсся в мир розовых соплей, бабочек, ванили и прочего дерьма. Аля, не самая милая девочка, растерялась, как и планировалось, если тут вообще был хоть какой-то план, а я снова извлёк себе выгоду из её непростой жизненной ситуации. Главное, чтобы теперь я опять не натолкнулся на неизвестное говно, которое преследовало меня рядом с этой девушкой.       Через пару часов я всерьёз задумывался, зачем мне был экономический. Я же мог пойти на актёрское мастерство: во мне явно гибли зачатки для этой прекрасной специальности. Не каждый парень, у которого жизнь медленно катилась в тартарары, где её ждали подгузники и чепчики, мог смотреть влюблёнными глазами на девушку, которая ему эту поездку и устроила. А я, блин, оказывается, мог, смотрел и изобретал всё новые подробности наших отношений, которые на самом деле заключались в сексе в толчке, но был готов рассказывать любые истории, лишь бы матушка перестала капать мне на мозги. В какой-то момент я даже увлёкся, после чего стало ясно, что во мне терялся не только актёр, но и писатель, который мог придумывать восхитительно сопливые истории, но ни разу не повторяться. Как много во мне всё-таки было нереализованных творческих талантов — видимо, не зря мама в детстве говорила, какой я способный.       Маменька не признавала необходимости брать машину, если супермаркет находился через дорогу: маменьке было легко говорить, когда не она сгибалась под тяжестью пакетов с продуктами, которые сама же и накупила, прочитав мне новую лекцию, на этот раз уже о необходимости правильного питания для беременной девушки, которую я должен был чуть ли не таскать на руках, время от времени обмахивая веером. Избавился от одних нотации, получай другие. Шах и мат, Сашенька, начинай искать верёвку и мыло: попытки тебя воспитывать не закончатся никогда.       Словом, мама прониклась к Але той же симпатией, какой я проникся к алкоголю, когда мне начали его продавать. То есть чистой и, возможно, вечной, и я не мог этого объяснить. Возможно, только тем, что эта девушка могла понравиться кому угодно, но только не мне, раз уж я знал, чего она действительно от меня хотела. Денег. Как и многие-многие до неё. Только первые уже чувствовали, как потратят их на себя, а эта — на детей. На моих, мать их, детей. Мне снова захотелось выпить.       В груди неприятно холодило, когда я переступил порог комнаты. Большая, светлая спальня — не то что моя — обставленная мебелью неизвестного мне цвета. Юра знал: он носился со своей комнатой, словно больной, и чудом умудрялся контролировать весь процесс купли-продажи, ремонта и заказа необходимых вещей. Я и сейчас не мог понять, откуда он брал столько энергии и желания сделать как можно больше и как можно лучше, к тому же успевал делиться своими оптимистичными взглядами на жизнь и со мной, и с родителями, и с друзьями, пока одна шлюха не…       — Что ты забыла в спальне моего брата?       Я подсознательно знал, что найду Алю здесь. Её не было в гостиной, не нашлось в моей комнате, куда она вполне могла сунуть свой любопытный нос, и не обнаружилось на кухне, так что я в какой-то момент понадеялся, что она ушла и не появится до вечера, но заметил слегка приоткрытую дверь. Я не хотел в неё заходить и не хотел снова попадать в знакомую спальню, но стоял здесь, сжимал до боли кулаки и старался не оглядываться по сторонам.       Впрочем, моя жизнь давно шла так, как ей приходило в её симпатичную больную головушку. Взгляд сперва сосредоточился на маленьких коллекционных моделях машин, по которым так тащился Юра, готовый оторвать руки, если ты делал хоть что-то, что могло принести игрушкам взрослого мальчика вред; затем по закрытому ноутбуку, который стоял на столе вот уже как два года; и по знакомой фотографии, чудом уцелевшей, поскольку я каждый раз хотел вышвырнуть её в мусорку, но слишком ценил.       Я буквально чувствовал, как мне сносило крышу. Мама долго плакала, долго жалела и долго не понимала, как во мне могло не быть и капли сострадания. Во мне и правда не было: место для того, чтобы жалеть, заняла ненависть на дрянь, которая позволила себе даже приблизиться к моему брату, и злоба на самого Юру. Он посмел оставить меня здесь одного, в этой долбанной квартире, где мы всегда планировали устраивать шумные тусовки, которые разгоняли бы только злобные дяди в форме, и где было слишком много места для одного человека. И ощущение того, что меня предали, было куда сильнее скорби.       Я даже не знал, как она выглядела. Юра, когда мы вдвоём по ночам курили на кухне, говорил, что она была красивой светловолосой девушкой и что ему очень повезло её встретить. Конечно, он-то не знал, что по её милости мне придётся вскоре смотреть на отполированную крышку гроба, который опускали под землю, и знать, что там был тот человек, который, возможно, единственный что-то значил для меня в этой дурацкой жизни. И каждый раз, когда очередная блондинка визжала и извивалась подо мной, мне нравилось думать, что я зверски, грубо, до боли трахал именно ту, которая разрушила жизнь стольким людям одним своим появлением.       Мне впору было свихнуться: наверное, именно о таких людях говорили по телеку как о маньяках. Удивительно, как я не убивал всех блондинок, которые встречались мне в первые месяцы после того, как я начал жить один, но потом стало легче держать себя в руках, если ничего не напоминало об этой дурацкой ситуации. Дурацкой ситуации — смерти. Или если я был под кайфом: в таком состоянии мало что могло волновать, и мне это нравилось.       Я искусственно оградил себя от любых напоминаний о том, как два года назад вернулся домой и не застал здесь Юру, хотя он давно должен был прийти. Как звал его пару секунд, как не получил ответа и пошёл искать, стремясь рассказать о девчонке из универа, о которой перестал вскоре думать. Все мысли о ней испарились, когда пальцами я натолкнулся на раковине на лист бумаги, а, обернувшись, впервые почувствовал, каково это было — когда к горлу подкатывал ужас, который будто парализовал, не давая выкрикнуть и звука. Вся ванна была в совершенно отвратительных алых разводах и подтёках, а мой брат умер по собственному желанию и дурацки писал, что так было нужно.       Я оградил себя. Сделал ремонт в ванной, перестал общаться с общими друзьями и никогда не заходил в его комнату, где убирались все, кроме меня. Но вот появилась Алечка, и, кажется, её основной целью, кроме разрушения моей жизни, были напоминания: сперва записка, которую она оставила на таком видном месте, а теперь она сидела передо мной на его кровати, держалась за живот, пальцами собирая складки на своём платье, и растерянно смотрела в глаза снизу вверх.       — Ты что, глухая? Я спросил, мать твою, что ты здесь делаешь?       — Я искала ванную, и, видимо, забрела не туда.       — Да уж, видимо, не туда.       Она поднялась, остановившись напротив, но не убрав ладоней от живота, а я крепче сжал кулаки. Аля казалась спокойной, но делала всё, чтобы спокойным никогда не был я: от любопытства до этой показушной заботы о детях, ведь о своей роли будущей матери она не забывала ни на секунду, будто меня это могло хоть как-то разжалобить. Мне было посрать. Судьба этой девчонки не волновала меня совершенно, но в какой-то момент, наверное, в тот, когда тащился вчера от кухни к спальне, хотя и не помнил этого, я понял, что мне придётся с ней мириться хотя бы до того момента, пока она не родит. Грустно.       — Не смей заходить туда, куда я тебе не разрешал, ясно? — я схватил её за плечо и рывком развернул к себе, когда Аля хотела пройти мимо.       — Я же сказала: я искала ванную, — по словам, будто придурку, твёрдо повторила она, положила ладонь мне на запястье и попыталась отвести его.       — Так какого чёрта ты не ушла отсюда сразу же, как поняла, что вряд ли удастся здесь искупаться?       Аля закатила глаза и промолчала, лишь тихо и пренебрежительно фыркнула, смотря предположительно на дверь у меня за спиной, хотя я точно не мог этого знать. Она попыталась оттолкнуть, я лишь усилил хватку, и девушка, метнув на меня всего один уничтожающий взгляд, занесла кулак и с силой ударила по плечу. Это было последней каплей — Аля была совсем лёгкой и лишь коротко вскрикнула, когда я схватил её за плечи и швырнул на кровать, после чего подтянул ближе к краю за лодыжки, не давая отползти, а эта дура всё так же лихорадочно защищала живот, обнимая сама себя. Я понятия не имел, что было у меня в голове и что я хотел делать дальше, но одно знал абсолютно точно. Что бы не стукнуло мне в черепушку, я мог это воплотить в жизнь. Она была моей собственностью: жила в моей квартире, собиралась тратить мои деньги и питаться моими продуктами. Я имел право встряхнуть её, ударить, да хоть трахнуть, и у неё вряд ли бы получилось мне помешать.       — Саша, у вас там всё хорошо?       Точно. Я мог сделать всё это, но не в ближайший день: для маменьки я же был дьявольски, до головокружения влюблён. Прекрасная роль мальчика-придурка, в шкуру которого я всё больше вживался, что планировал перестать делать сразу же, как за мамой закроется дверь, и Але очень не повезёт, если к тому времени я не отойду и не передумаю доступным языком объяснить ей, почему её маршрут должен был миновать эту комнату, которую следовало бы запереть на ключ, и утопить его в море. Девушка под моим внимательным взглядом соскользнула с кровати, а затем пробежалась до двери и выскочила за неё, оставив меня в полнейшем одиночестве вспоминать вкус алкоголя на языке. К сожалению, воспользоваться им я не мог: матушка бы заметила, наверное, что её сын держался за стены и мямлил что-то неясное. А, может, и нет. Ей стало наплевать на то, что я делал, давным-давно, а сейчас волновала только беременная от меня девушка, которой нужно было обеспечить подходящие условия.       В моей жизни появлялось слишком много проблем, а я к ним не привык: люди, которые их создавали, очень быстро исчезали, чтобы моё состояние оставалось в норме, а сейчас я вряд ли мог избавиться от собственной матушки, которая болела навязчивым желанием меня женить, или от Али, моей любимой девушки, переезжающей ко мне. Пожалуй, проще было снова утянуть её в постель, чем решить всё, что навалилось на мою скромную персону, которая вполне наслаждалась своим существованием ещё пару месяцев назад.       — Да, всё хорошо, — я несколько раз кивнул, заходя на кухню, после чего приобнял появившуюся Алю одной рукой за талию.       Меня самого тошнило от количества милого и нежного, но я больше не мог управлять происходящим. Девушка подняла голову и наградила меня абсолютно влюблённым взглядом, а мне осталось лишь ответить ей тем же, пока маменька растекалась по моей кухне от накатившего на неё счастья. Единственный сыночек, наконец, попал в нужные руки и вскоре станет примерным семьянином: мужем и отцом. Только я лучше бы дал руку, ногу, голову на отсечение, чем согласился бы занять роль верного женатика. Мне действительно не нравилось мириться с мыслью, что придётся сидеть дома вечерами, гладить Алю по огромному животу и тосковать по сексу. Мне не нравилась эта мысль в принципе, и я её не допускал. Моя мать с этой девушкой рядом могли строить себе какие угодно иллюзии, но я знал, что, как только матушка испарится, я снова окажусь в клубе, снова в окружении друзей и девушек, снова пьяный и снова смотрящий на мир покрасневшими от кайфа глазами. Аля была полностью от меня зависима, но мы были чужими людьми, и я не собирался меняться, что ей уже сказал, а она уже согласилась.       Я очнулся в тот момент, когда Аля обвила мой торс руками, прижалась ближе своим миниатюрным телом, которое в скором времени должно было разнести, и совершенно очаровательно улыбнулась моей матушке, с которой они обменивались любезностями уже битые несколько часов, будто были знакомы полжизни, но на самом деле я чётко ощущал, что девушка мне мстила. И мстила очень изощрённо, искусно сместив тему разговора на мою безалаберность, безответственность и всё подобное, что с энтузиазмом поддерживала мама, причитая о том, как была рада, что я опомнился. Притворно улыбнувшись тому, как они дружно окунали меня в дерьмо, я лишь наклонился и поцеловал подругу дней моих суровых в щёку.       — Закрой рот, развернись и иди в спальню, — я улыбался до онемения мышц лица, разговаривая достаточно тихо, чтобы мама, занятая готовкой, нас не слышала, а затем подтолкнул Алю в нужном направлении.       Она расплылась в не менее наигранной улыбке, взяла меня за руку, сжав ту так, что явно хотела мне её сломать и раздробить, и покорно подчинилась тому, как я её тащил за собой, тихо сходя с ума от злости. Подумать только, она тут должна была жить на моих условиях, а эта девчонка гадила мне. Что дальше? Она начнёт перекладывать мои вещи? Запрещать мне пить? Истерить, когда я буду задерживаться на работе? Кажется, я сам загнал себя в свой личный маленький адок. Иронично, что я всегда избегал именно этого и именно в это вляпался. Как же, мать вашу, иронично. Обхохотаться можно.       Юра всегда ценил светлость и открытость, а я ценил комфорт, практичность и спокойствие. Возможно, именно поэтому комнаты так разительно отличались: мой брат потратил, кажется, полжизни на поиски нужных незамысловатых обоев, а я и вовсе оставил одну стену с отделкой «под кирпич», по которой теперь кончиками пальцем вела Аля. Я следил за ней и молчал, пока девушка касалась тёмной поверхности стола, служащего пристанищем для компьютера, за которым я уже успел провести парочку бессонных ночей, затем она обернулась к телевизору напротив кровати, который занимал полстены, скользнула взглядом по креслу-мешку, лицом в котором я постоянно засыпал, если не мог дойти до кровати, по мини-бару и металлической этажерке с книгами, и, наконец, поднялась по небольшой лестнице, которая вела к серой кровати на подиуме, что было не самым умным моим решением. Если я всё же решался туда подняться, то в нетрезвом состоянии преодолеть все ступеньки оказывалось за гранью возможного.       — Кто-то любитель лофта, а?       Я закрывал в этот момент окно, поскольку в комнате становилось чересчур холодно, но от злобы резко потянул раму вниз и громыхнул ей так, что это, наверное, услышали все мои соседи в радиусе километра, после чего обернулся. Аля была спокойна: уселась на моей кровати и с усмешкой крутила между пальцев край покрывала, до которого мне вчера не было дела. От злости пнув декоративный камин и слегка поморщившись от боли, я скрестил руки на груди и уставился в картину, которая была единственным ярким предметом в комнате и которую художник нарисовал в пьяном угаре, иначе у меня не было объяснений бесконечному числу разноцветных разводов. Хотя он сам умно называл это произведение искусства абстракцией.       Раздражение не было моим постоянным и любимым состоянием, но что я мог поделать, когда малознакомая мне девушка своими грязными ручонками облапала всю мебель и теперь смотрела на меня самым ироничным в мире взглядом? Наверное, стоило пригрозить ей действительно выбросить её на улицу или нахамить её мамочке, или напугать тем, что я мог сделать так, чтобы она лишилась своей дорогой работы, и я почти решился на совокупность этих вариантов, но Аля вдруг вздохнула, поправила свои тёмные волосы и подпёрла подбородок ладонью.       — Хватит: ещё подожжёшь своим огнём праведного гнева здесь что-нибудь. Я действительно искала ванную, а комната мне просто понравилась.       — Ты за всю жизнь не заработаешь столько денег, чтобы обставить себе такую, — зачем-то бессмысленно огрызнулся я, и девушка равнодушно пожала плечами.       — Ты прав. Ты хранишь в комнате брата деньги, что так боишься пускать туда посторонних?       Я едва не расхохотался от этого абсурдного предположения, но всё же скривил губы в усмешке. Если, крошка, ты нашла бы мои деньги, а затем посмела бы прихватить себе кругленькую сумму и укатить, я нашёл бы тебя на другом конце планеты и засадил бы за кражу в места не столь отдалённые. Аля же вскинула бровь и поднялась, после чего присела на одну из ступенек и взглядом указала на место рядом. Сейчас же. Я ненавидел её абсолютно за всё и меньше всего хотел находиться поблизости, когда не возникало острой необходимости.       — С ним что-то случилось?       — Закрой рот, — я не успел сориентироваться, как из горла вырвалось тихое и предупреждающее рычание, но девушка лишь покачала головой.       — Что произошло?       Я отвернулся от неё и несколько раз кивнул в подтверждение своим мыслям, сверля взглядом многострадальный камин. Интересно, это именно у этой девчонки отсутствовал инстинкт самосохранения или у всех девушек, которые по причине скорого прибавления переставали каждый месяц истекать кровью, отключались и бесследно растворялись мозги? Аля явно страдала от их недостатка: ей бы стоило действительно прикрыть свой очаровательный ротик, прикусить язык и выслушать меня, а не задавать свои дурацкие вопросы, на которые я сейчас не собирался отвечать. Вообще никогда, честно говоря, не собирался и был готов вмазать сам себе, если эта дурацкая идея придёт в мой мозг. Ей нужно было понять, что я не хотел, чтобы она совалась в мою жизнь, которая не имела к ней никакого отношения.       — Это не твоё собачье дело. Ты хорошо помнишь, какого грёбанного чёрта ты здесь? Чтобы играть спектакль перед моей матерью, а не лезть ко мне. Делай то, что тебе сказано, и будет тебе сказка. Уяснила?       Я сперва крепче сжал кулаки, затем кивнул и вышел за дверь, хотя знал, что надолго избавиться от девушки не удастся. Так и случилось: весь вечер я был обречён смотреть дурацкие фильмы, от комедий до мелодрам, вместе с Алей и матерью, откуда удалось свалить только под предлогом того, что у меня был режим и пора было ложиться спать. Смотря в глаза своему отражению в ванной, я пожелал этому чуваку удачи. Ещё один день — и он был свободен. Из гостиной раздавались голоса актёров, хохот матушки, а я уже заползал под одеяло и надеялся уснуть, но не тут-то было. Я привык отключаться к полуночи, к часу, к двум и так далее, но я не мог заставить себя уйти в царство Морфея в десять, словно ребёнок, которого контролировали строгие мамочка и папочка.       Аля пришла через час или около того. Покосилась на меня, думая, что, раз я читал, то не видел всех её действий, и медленно подтянула к себе поближе мою расчёску. Она осторожно касалась ей волос, медленно расчёсывая каждую прядь, а я лежал и с трудом сдерживался от желания сказать ей, что болел педикулёзом: вышло бы забавно, и Аля бы запомнила, что не стоило брать чужие вещи, если на то ей не давали разрешения.       — Где мне ложиться спать?       — Я постелил тебе на коврике. Приятных сновидений.       Она медленно развернулась к зеркалу спиной и пялилась на меня, пока я переворачивал страницу и вновь скользил взглядом по строчкам, хотя происходящее начинало забавлять куда больше, чем дурацкая научно-популярная книжонка об экономике. Однако, несмотря на это, было немного неприятно, когда девушка вырвала её у меня из рук, захлопнула и наугад швырнула на стол, отчего источник моего просвещения с глухим звуком стукнулся о клавиатуру, а мне всё же пришлось смотреть на Алю, которая стояла рядом, злобно уперев руки в бока. Забавная была девчонка, особенно когда хотела меня убить.       — Я могу, конечно, лечь в гостиной, но твоя мама не так нас поймёт.       — Скажешь ей, что я не могу переносить твой храп по ночам, — пожал плечами я, получше взбивая подушку и вновь укладываясь. — Ты так ужасно храпишь, крошка.       Аля поджала губы, а в её глазах засветилось нечто похожее на желание меня прихлопнуть. Впрочем, именно это она и сделала: прихлопнула меня соседней подушкой к той, на которой я уже лежал. А затем ещё раз. И ещё. И, наверное, продолжала бы эту ванильную версию избиений до самого утра, если бы я не схватил её за руку, не дёрнул бы на себя и не перекатился бы на бок, удерживая взбешённую Алю за предплечья на спине в моей кровати. Она злобно рыкнула, выгнулась, пытаясь вырваться, подёргала руками, но потом смирилась и лишь хмуро смотрела мне в лицо.       — Мне похрен, где ты будешь спать: здесь или в ванне. Перестань меня доставать, ясно?       — Я не буду спать с тобой в одной кровати.       — Слава богам, — я не смог сдержать хохота, отпуская её и вновь устраиваясь удобнее. — Я сплю здесь, а остальное — твои проблемы. Отвали.       Закрыв глаза, я больше не мог знать, что происходило в комнате, тем более, меня медленно и верно начинало, наконец, клонить в сон. Я слышал, что открылась дверь, и подумал, что Аля ушла, но дико ошибся, что понял буквально через пару секунд. Хлопка, свидетельствующего о том, что дверь вновь была бы закрыта, не последовало, и пришлось смириться с мыслью, что девушка какого-то чёрта раздвинула двери из чёрного стекла, за которым скрывалась гардеробная. Признаться, это было очень необычным местом для ночлега.       Каково же было моё удивление, когда через несколько минут я почувствовал шуршание одеяла, хотя сам лежал смирно, а затем то, как его с меня стянули, оставив беззащитно валяться в одних шортах. Сперва я недоумённо дёрнул бровью, пытаясь понять, ловил ли уже галюны или ещё не спал, а затем настороженно приоткрыл один глаз, осмотрелся и сел. В комнате было светло: сказывалось то, как в окна светила дурацкая луна, которая никогда не мешала моему сну молодого растущего организма. А вот Аля, скрутившаяся рядом в рубашке, которую я завтра планировал надеть, и отобравшая у меня всё одеяло, мешала конкретно. Гадство, было же реально холодно.       — Ты что, охренела? Отдай одеяло.       Я потянул его за край на себя, думая, что обойдусь лёгкими жертвами, но хватка у этой девушки была железной. Аля вцепилась в это одеяло так, будто от него зависела вся её жизнь, будто оно продавалось по акции и будто было необходимым одной ей. Следующие полчаса ёрзаний были настолько напряжёнными, что я знатно вспотел, а волосы, до этого кое-как зачёсанные, окончательно растрепались и стали лезть в глаза, мешая обзору. Конечно, хотелось бы, чтобы всё это было результатом страстной ночи, но хрен там — все полчаса я пытался обеспечить себе комфортный сон в тепле, а добился только жалкого клочка и едва не оказался спящим на полу, когда Аля далеко не нежно толкнула меня ногой к краю. В итоге, пришлось смириться, взять плед, снова вернуться в постель, откатить девушку от центра кровати и, наконец, лечь.       Я выдохнул спокойно и удовлетворенно. Ничего, пусть наслаждается своей победой, а, как только маменька уедет, я отправлю эту любительницу клептоманить куда подальше: возможно, стоит заказать для неё реальный коврик с инициалами. Едва злобно не расхохотавшись от этой мысли, я вновь закрыл глаза, обнял свою подушку, перекатившись на живот, и приготовился отойти, так сказать, ко сну. Он мне сегодня не светил, как я понял ещё через несколько минут, на протяжении которых смотрел в окно на дом напротив и ждал, когда тупой плач рядом прекратиться.       Я слышал, что девушка пыталась его заглушить, однако, она была вынуждена время от времени шмыгать носом, что получалось довольно громко. А я на самом деле ненавидел рыдающих дамочек, которые размазывали по лицу слёзы и сопли, поскольку обычно предпочитал, чтобы им приходилось размазывать кое-что другое и более насыщенного белого цвета. И Аля, конечно же, нашла ещё одну брешь, чтобы выбесить меня так, как, я уже признавал, умела только она одна.       А что, если она хотела чего-то неадекватного, как все мамаши в этих типичных и избитых историях? Я с ужасом представил, что сейчас мне придётся одеваться и топать, как минимум, в супермаркет, а затем терпеть предъявы по типу тех, что она хотела ананасы кружочками, а не кусочками. Нет, я бы оставил её рыдать здесь дальше, а не начал бы дурацки потакать всем идиотским просьбам. И стал бы в глазах маменьки парнем, который, разумеется, был отвратительно ленив и не заслуживал такой девушки.       — Тебе чего-то хочется, или что? — раздражённо поинтересовался я, обернувшись к ней через плечо.       — Нет-нет, извини, — тихо прошептала в ответ Аля, кажется, забыв, что не так давно была машиной для убийств от переохлаждения.       Девушка ещё всхлипывала, ещё вытирала слёзы и устраивалась удобнее, а у меня уже больше не было сил следить, что она делала, поскольку, стоило мне вернуться ровно в прежнюю позу и закрыть глаза, как я отключился и уплыл в сказочный мир сновидений. Шучу: сны мне не снились.

***

      — Повтори-ка ещё раз, как зовут мою маму?       — Наталья Александровна?       — Нет.       — Людмила Викторовна?       — Саша, я говорила тебе её имя минуту назад.       — Ульяна Георгиевна?       Я, как точно подметила ещё вчера многоуважаемая дамочка на пассажирском сидении, не был ни глухим, ни тупым, ни склерозным. Я прекрасно помнил, как там звали её мать, отца, рыбку, аквариум с которой она разбила в пять лет, хомячка, которого держала в банке, пока он не скончался, и целую вереницу прочих ненужных мне подробностей, которые обосновались у меня в мозгах. Однако Аля нервничала всю дорогу от моего дома до дома её матери, что заняло прилично времени, поскольку мы жили в совершенно разных районах, а я мог забавляться только тем, что лишь подливал масла в этот огонь.       Утром Аля не сказала ни слова о своих ночных выходках и слезах. Я проснулся совершенно один в своей холостяцкой постели, понадеялся, что всё было дурным сном, и пошёл разочаровываться, поскольку моя жизнь была сущей реальностью. Дерьмовой, но реальностью. Девушка, заметив меня, слегка ещё не соображающего, где я находился, на пороге кухни, уже налетела, обняла за шею и пропела о необходимости съездить к её матери. Куда мне было деться, когда меня взглядом терроризировала моя собственная родительница?       — Саша!       — Чего ты орёшь-то вечно? Все женщины любят цветы.       — Не с клумбы под их подъездом.       — Ну, как хочешь, — я пожал плечами и направился к двери.       На самом деле, мне впору было нервничать: я ни разу не ходил к девушкам домой, чтобы познакомиться с их придурковатыми мамашами. С другой стороны, я никогда не жил с особями прекрасного пола и никогда ещё действительно из-за горизонта мне не размахивала двумя руками перспектива стать отцом. Но я был спокоен: мне всегда легко удавалось находить общий язык с людьми, что неплохо помогало карьерному росту. Думаю, Алина мамочка была не страшнее моего первого начальника, при мысли о котором меня до сих пор пробирала нервная дрожь.       Квартирка была маленькой. Во всяком случае, мне она казалась именно таковой, возможно, из-за того, что я привык, что у меня в гостиной или спальне можно было кататься на роликах или ещё на каком дерьме. Здесь же было объективно тесно, но так же объективно чудом уютно: своё дело играли мелкие детали декора и безукоризненная чистота, так что я даже воспылал к матери Али уважением. И мгновенно забыл это чувство, когда женщина возникла передо мной собственной персоной.       — Тётя Вика!       Я, кажется, переборщил с силой объятий, поскольку Аля поморщилась, а её мать и вовсе ещё несколько секунд лишь ошалело наблюдала за мной, когда я её отпустил, лучезарно улыбаясь. Ей, кажется, было слегка за сорок и она слишком сильно походила на дочь, когда та вещала свои дурацкие лекции, иногда метая строгие взгляды в мою сторону и стараясь держаться уверенно. Только Аля старалась, а эта держалась и выглядела весьма устрашающе. Хотя… Дамочка, разве Вы могли испортить мою жизнь ещё больше? Вряд ли.       — Виктория Игоревна, молодой человек.       Меня окинули самым презрительным взглядом из всех тех, что мне удавалось видеть в своей нелёгкой жизни. Но, блять, изменения на лице матери Али были мне наградой. Я понятия не имел, что она хотела увидеть, но увиденное явно не вязалось с тем образом мальчика-идиота, который она выстроила в голове. Интересно, что её впечатлило? Белая рубашка в сочетании со светло-коричневыми брюками, за что я вместе отвалил больше денег, чем она получала за месяц? Кожаные броги с теми же преимуществами? «Ролексы», за которые пришлось заплатить целое состояние, на руке, крепко сжатой в хватке испуганной Али? Как бы там ни было, я эту даму определённо «разочаровал».       Знакомство с родителями, как оказалось, было допросом и проверкой. За тобой внимательно наблюдали, внимательно слушали и внимательно задавали самые разнообразные вопросы, которым не было конца. Я никогда ещё в жизни не врал столько за один раз: сложно было строить из себя пай-мальчика, когда ты был кем угодно, но не им.       — У Вас есть проблемы с алкоголем?       — С алкоголем? — переспросил я, будто не расслышал, и оторвался от чашки кофе, из которой делал глоток. — Вы что, Виктория Игоревна?       — А с наркотиками?       — Бессмысленная трата денег, к тому же, влечёт за собой пагубные последствия.       — Александра говорила, вы познакомились в клубе. Напившись.       — Это была лучшая встреча в моей жизни, — просиял я улыбкой идиота. — У моего друга, Дмитрия, — Димон бы со смеху умер, если бы услышал своё полное имя, — родился сын, — и охренел бы, узнав, что у него вообще кто-то был, кроме часто посещающей его белочки, — и мы решили отметить это событие. Я даже не собирался пить, но это же лучший друг, сами понимаете. А потом я встретился взглядом с Алей и понял, что пропал. Она так выделялась на фоне других развратных девушек своей невинностью, что я не смог устоять и подошёл познакомиться. Конечно, мы не планировали детей так быстро, но судьба распорядилась сама. Разве можно теперь лишить их жизни?       Вырвите мне язык и засуньте уже, блять, в задницу за всё то дерьмо, что я сейчас говорил. Аля, наверное, была порядком удивлена тем, что я, вау, пропал, а не у меня приподнялся от вида её попки, которой она так соблазнительно крутила, пока танцевала. Димон, наверное, порядком был удивлён своим несуществующим жене и детям. Мои друзья, наверное, порядком были удивлены тем, что я не пил, не курил и вёл здоровый образ жизни, а не сам позвонил им, предложив в тот вечер надраться до отключки по поводу возобновления попыток грызть гранит науки. Все должны были быть удивлены, но больше всех в полном экстазе от происходящего находился я сам.       — Вы часто обманываете?       — Нет, вовсе нет. Думаю, без честности мало чего можно добиться, — я обманывал каждый день и обманывал даже Вас сейчас, многоуважаемая Виктория Игоревна.       — Когда женитесь, Вы ведь понимаете, что придётся завязать с дружескими встречами?       — Конечно: статус женатого человека накладывает определённые обязанности, — на самом деле, Ваша дочь в роли моей супруги виделась мне разве что в страшных снах.       — Бывали за границей?       — Да, довольно часто: не для отдыха, но по работе.       Чем дольше я говорил, тем больше менялась женщина напротив. Она немного корректировала своё отношение с каждой фразой, которая хоть как-то могла охарактеризовать моё материальное положение: рассказы о путешествиях, о покупке матушке отдыха в Греции, о квартирах и машине. Она становилась добрее и расцветала, а мне лишь хотелось подняться, замахнуться и проехаться по этому строгому лицу кулаком. Они все были абсолютно одинаковы. И Аля, и её мать, и недалёкая сестра. Они все видели во мне мешок с деньгами, прикрываясь правда разными мотивами. Что ж, в этом плане последняя хотя бы ни черта не придумывала. Пока что.       — Сколько, блин, у тебя барахла? — я, наконец, справился и захлопнул багажник, после чего запрокинул голову, посмотрев на дом.       Как и ожидалось, Алина мама, стоило нам распрощаться и спешно уйти, прихватив необходимые девушке шмотки, застыла у окна и внимательно наблюдала за происходящим взглядом. Надеюсь, мама, Вы не грохнетесь в обморок, узнав, что я сюда не на метро Вашу обожаемую дочь дотащил. Хотя Аля вряд ли была обожаемой. Над ней установили тотальный контроль, зажали в цепких руках матери и пичкали её принципами. Что ж, если бы я так жил, то тоже, наверное, захотел бы оторваться и переспать с первым попавшимся парнем в клубе. Хотя нет. Надеюсь, на парней меня бы не потянуло даже в таком ужасающем случае.       Моя матушка уехала вечером того же дня, спокойная и удовлетворённая тем, что передала моё воспитание в надёжные руки Али. Посадив маменьку в такси, дав поцеловать себя в щеку на прощание и поднявшись наверх, я, наконец-то, мог наслаждаться одиночеством. Ко мне никто не лип, никто не лез, никто здесь не улыбался и не лебезил. И не обливал меня грязью. Как мало мне было необходимо для счастья: я жил в одиночестве и привык к этому слишком сильно, чтобы сейчас впускать в мою жизнь кого-то ещё, даже на самый короткий срок.       Ночью Аля снова грела место рядом со мной. На этот раз она влезла в свою пижамку, больше открывающую, чем скрывающую, и шмыгнула под одеяло, оставив мне приличную часть и отвернувшись к противоположной стене. Она ничего не говорила, а я ничего не спрашивал, но любопытство разбирало меня изнутри. Не нравился не слишком широкий диван в гостиной? Не нашла постельного белья и запасных подушек с одеялом? Не рискнула снова бесить меня, залезая в ненужные комнаты? Хорошая девочка.       Проблемы начались позже: следующим утром, когда я меланхолично дожёвывал свой завтрак, одновременно пролистывая ленту. Аля сперва замерла на пороге и была определённо недовольна, что на неё не обратили внимания, так что подошла ближе и села напротив, после чего я всё же поднял взгляд и вопросительно вскинул бровь. Что ещё этой девчонке было нужно? Познакомиться с её отцом? Братом? Проорать всему городу, как я её безумно, до одури любил? Ради бога, я мог сделать и первое, и второе, и третье, если бы получал что-то взамен. Но была ли готова Аля давать мне что-то ещё? А выбора у неё и не было. Я заблокировал мобильный и положил рядом на стол, после чего откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди, ожидая проникновенной речи.       — Я вчера у мамы забыла…       — Началось, — фыркнул я, достаточно разочарованный, после чего поднялся и отнёс посуду к раковине. — Я не потащусь на другой конец города. Если так нужно и не можешь смотаться, звони ей, пусть приезжает сама. Без проблем, потерплю эту меркантильную сучку.       — Моя мама не меркантильная.       — То есть с сучкой ты не споришь?       Я усмехнулся, откланялся и вышел из комнаты, чувствуя, как стремительно повышалось настроение. Аля и близко не проигрывала мне в сарказме, так что блеснуть остроумием я мог только в том случае, если она была растерянна или ещё не совсем догоняла, что происходило, и сейчас был именно такой случай. Она злилась: я практически чувствовал злобный взгляд себе в спину, но даже не споткнулся. Отсоси, Аленька.       Я наслаждался выходным, как мог. Пролистал все каналы на телеке в одну сторону и в обратную, дочитал, наконец, эту книжку, смог покурить без обвиняющих взглядов в мою сторону и почувствовал, что Саша, такой, каким меня привыкли видеть окружающие, снова возвращался. Наконец-то. Я начинал бояться, что останусь в состоянии розового соплежуйства и раздражения в перерывах навечно. Аля же была в большинстве своём тихой, только огрызалась, когда я её цеплял, а затем сама пошла открывать дверь, когда в неё кто-то заехал, как минимум, кирпичом, а не кулаком. Варвары, там вообще-то и звонок был. Но в прихожей процесс застопорился, послышались звуки злого шёпота и несильных толчков, после чего мне пришлось оторвать свою задницу от дивана. И сделал я это как раз вовремя: ровно перед тем, как Аля вскинула подбородок, стреляя глазами в девушку напротив, и жёстко поинтересовалась:       — Что ты здесь делаешь, Настя?