Считай со мной

отмоли меня, обмани меня, приходи, будь простым именным жетоном мне на груди, серым небом над головой, и атлантом, и тишиной у меня снаружи темнотой у меня внутри. понимаешь, ты до сих пор мне и меч, и щит. ты умеешь смеяться так, что броня трещит. и приходится закрываться, считать до ста, ибо каждое слово жжется, как кислота. и пускай нам с тобой вышел срок еще год назад, я сказал далеко не все, что хотел сказать. столько лет прошло, а все так же в твоих глазах пост-военная хроника, черные небеса.©

      Андрею почти тридцать пять. У него седые пряди в темных волосах, глубокие морщины, лоб прорезающие, и глаза ледяные, неживые даже. Андрей прихрамывает на левую ногу, просыпается по ночам вот уже почти пятнадцать лет с приоткрытым в немом крике ртом, а потом отжимается на холодном кафеле кухни.       Андрею почти тридцать пять. У него периодический тремор левой руки, практически не слышащее левое ухо и постоянная боль в бедре. Ночами ему снится, как он, лежа на промерзлой чеченской земле, голову свою контуженную поднимает и вглядывается в то, что когда-то было его ногой. Теперь же — кровавое месиво. Перемолотые сухожилия и кости, которые острыми обломками торчат из того, что раньше было его телом. Андрею всего тридцать пять, а его тело не слушается уже очень, очень давно.       Андрею почти тридцать пять. У Андрея нет жены, нет детей, нет родственников. Отец — единственный, кто встретил его из госпиталя после ранения — и тот помер десять лет назад от инфаркта. У Андрея совершенно пустая, холодная и темная квартира в Петербурге, но эта квартира даже не дом. Он думает, что дом — это что-то родное, теплое и светлое, где вкусно пахнет и где его всегда ждут. Андрею почти тридцать пять и он думает, что дом — это Маша Смирнова с короткими, торчащими во все стороны волосами, большими серыми глазами и улыбкой такой открытой, что внутри что-то замирает и застывает, даже сердце биться перестает.       Андрею почти тридцать пять. Он из окна смотрит на Машу Смирнову, которая катает брата на скрипучей карусели во дворе. Солнце палит так, что Маше приходится щуриться и прикрывать глаза ладонью. А еще Андрей слышит, как Маша смеется — громко так, звонко, будто совсем по-детски, и голову запрокидывает, а потом почти что пополам от смеха складывается и за живот хватается. Андрею почти тридцать пять. У Андрея контузия, хромота на левую ногу и посттравматическое расстройство, которое проявляется кошмарами по ночам, холодным потом и трясущимися руками.       Андрею почти тридцать пять. У него вот уже пятнадцать лет под подушкой нож, а в тумбочке около изголовья пистолет, холодный металл которого обжигает кожу при каждом соприкосновении. Андрей больше доверяет этому холодному сплаву из стали, чем себе и своим трясущимся пальцам. А еще Андрей почему-то доверяет Маше Смирновой, которая смотрит на него заинтересованно и улыбается так, что Андрей умирает раз за разом. А потом почему-то, глядя в ее серые глаза, оживает. Раз за разом.       Андрею почти тридцать пять. У Андрея ледяной взгляд и грубые ладони с застарелыми мозолями, но он почему-то слишком нежно и осторожно гладит Машу Смирнову по оголенному плечу. Касается почти что невесомо, легко, силы своей не прикладывает. Касается пальцами шеи, волосы за ухо ей убирает, в глаза заглядывает — практически тонет там, захлебывается, уходит на дно, опять погибает. И кричать хочет. Хочет сказать ей: «Беги. Беги от меня. Беги от меня, Маша Смирнова». А потом просить: «Останься. Останься, Маша. Останься со мной, Маша Смирнова». А Маша Смирнова ему улыбается, плечами ведет и пальцы на вороте его рубашки стискивает, к себе притягивает и его губ губами своими касается. И поцелуи у Маши легкие и воздушные, она ими его лицо покрывает, щетинистый подбородок, крепкие плечи. А Андрей глаза закрывает, голову затылком к стене прикладывает и чувствует. Чувствует что-то странное за ребрами, где всегда страх, где всегда паника, где всегда тревога. Чувствует что-то странное, чему названия нет. Что-то, что пугает его в два, в три, в четыре раза больше, чем сны, где холодные комья земли на него сверху летят, где небо в облаках и где кости его торчат из тела.       Андрею почти тридцать пять. У Андрея раскрошенное бедро, почти не слышащее левое ухо и нож под подушкой. А еще у него под веками трупы солдат, братские могилы и цинковые гробы. И больше всего на свете Андрей боится лишь одного человека — себя. А еще он боится за Машу Смирнову, у которой светлые волосы, глаза серые и большое родимое пятно на лопатке в виде ромашки. Маша Смирнова лежит рядом на прохладных простынях, жмется к его боку и ладонью нащупывает под его подушкой нож. И смотрит на него в ночи так, что Андрей дышать перестает. Спрашивает:       — Зачем он тебе?       Зачем он тебе, Андрей?       Андрей не отвечает. Глубоко вздыхает и воздухом этим, Машей пропитанным, давится. Кашляет громко, трясущейся ладонью рот прикрывает и почему-то кровь на губах ощущает.       Андрей не может спать, когда Маша Смирнова лежит рядом. Потому что Андрей просыпается с колотящимся за грудиной сердцем, с заполненным землей ртом и ужасом таким, что даже кричать не получается. Андрею почти тридцать пять и единственное, о чем он может думать — как бы не порезать Машу Смирнову во сне.       Андрею почти тридцать пять. Андрей убирает нож из-под подушки и перекладывает его в тумбочку у кровати. Ему не нравится ощущать прохладную пустоту под подушкой, но нравится ощущать теплое тело Маши Смирновой рядом.       Зачем он тебе, Андрей?       Андрей не отвечает. Смотрит на Машу и улыбается. Маша Смирнова улыбается ему в ответ.       Маша просто не знает, что Андрей в свои почти тридцать пять уже давно мертвец.