вряд ли

      «неудобно», — первым делом в голове у Максима проносится, когда он, после пробуждения ото сна, только дискомфорт и чувствует: руки устали обнимать девочку теплую, а каре чужое недлинное неприятно щекочет нос, заставляя гримасничать и хмурить брови. он вздыхает только устало и двигается слегка-слегка, лишь бы её сон не потревожить. малышка выкладывается на всю на каждом концерте, заболевает часто, хворать начинает, спать ей необходимо, желательно, — больше, чем позволяет время свободное. Анисимов губы облизывает, морщит лоб, когда в рот попадают свои же волосы и голову в сторону окна поворачивает, за которым пейзаж сменяется каждый час. здесь удобно быть не может — кресла автобусные априори не самое комфортное место для сна. Кристинка, вон, с ногами на своё место забралась, скрючилась вся, руками вцепилась в Максимовы плечи, нос спрятала у его шеи. как маленький беспомощный котенок, ей богу. в дороге слов нет, в тишине этой воцарившейся слышно Максиму, как позади у кого-то в наушниках музыка играет, как медленно кто-то из ребят с места пересаживается, в бардачке у водителя что-то гремит. «тихий час», — догадывается парень, приглаживает футболку на поясе Кошелевой и голову на спинку кресла откидывает, борясь с желанием узнать о прошедшем во сне времени. руки его затекают, и в пальцах уже ощущается навязчивое покалывание. сжимая ладони в кулаки, Свобода вздыхает устало и глаза прикрывает, надеясь еще сон ускользающий поймать. Максим страх в последний раз на отборочных испытывал. липкий, холодный, заставляющий позабыть о дыхании, о доме, о близких, выталкивающий своими ладонями грубыми из головы всё нужное и ненужное. парень тогда открыто признал его перед всеми, заколотил досками искренности, обезвредил. рядом с Кристиной ему тоже страшно. едва ли не сильнее, чем когда-либо ни было. он с удовольствием большим ныряет в их общий омут, плещется беззаботно, ловит капли соленые губами, зубами, пальцами. мурашки впитывает, наслаждается прикосновениями робкими, улыбками светлыми, молчанием совместным, а потом вспоминает, что до одури воды такой боится. пересматривает фотографии получившиеся, и ком в горле с трудом сглатывает: страшно. за Кошелеву страшно, за будущее своё и её. ему голову тисками сдавливает осознание её чистой юности, доверчивой настолько, что девчонка льнет к нему бесконечно, доверяет каждую частицу души своей. Максим то знает, что не заслужил. знает, что хваткой своей цепкой навредить может: не только синяк безобидный оставит, но и что похуже. задыхается, хмурится от собственных мыслей, хрипит недовольно: сон оставил его без удовлетворения, не позволив насладиться собою сполна. музыкант лишь крепче прижимает её к себе, и снова щекой прислоняется к волосам темным. дрейфует на её волнах, держась за талию тонкую спасательным кругом.

***

      — ты ведь понимаешь, что молчание — не выход? — вместе с сигаретным дымом выдыхает Серёжа, и Макс голову в плечи вжимает, резко отворачиваясь в противоположную от друга в сторону. локти свои складывает на каменном парапете их общего балкона. вдалеке море плещется в огнях туристических, в воздухе — солью пахнет прогретой солнцем насквозь, а на душе — словно пемзой прошлись до саднящих царапин. Максиму прикидываться дурачком смысла нет — Трущев уже сам обо всем давно догадался, он всегда знает, о чем говорит. попадает в самую точку, надавливает обеззараживающей перекисью на самое больное, чтобы потом, вместе, пластырем слов полезных залепить все раны. Максим знает, что разговор с Сережей ему на пользу пойдет, но в ответ лишь раздражается — его к стенке приперли, заставили снова в глаза проблемы взглянуть. Свобода своих чертей в лицо знает, он взгляд их на себе каждый день чувствует, но сил в нём гораздо меньше, чем нужно для борьбы. не сейчас. ему бы лишний день вдуматься и вглядеться в глаза черные. — гармония, — голос Сергея звучит ближе, он руку свою Максиму на плечо опускает, локтем его бодает в бок, метко попадая в живот и встает рядом. на парня не смотрит, крутит в пальцах бычок от сигареты и вдыхает ночной воздух поглубже, — не нарушайте гармонию вашу классную, Кристинка — девочка не глупая, да и ты не дурак, — добавляет мужчина чуть тише, оглядывает балкон в поисках пепельницы, на прощание хлопает Макса по спине и скрывается в номере. знает, когда говорить надо, знает, когда и пора замолчать. настоящий маяк на безопасном берегу, жаль только, что у кораблей не найти штурвала. Максим улыбается в ответ безрадостно одними губами, продолжая вглядываться вдаль, козырек бейсболки своей белой «с любовью» на глаза натягивает. ага, не дурак. то, что им обоим сложно будет, для Максима сюрпризом оказалось. он, натурой своей мнительной, проваливается под лёд недомолвок тонкий. каждый, сука, раз.

***

      у Кристины все сомнения на сцене уходят. у неё их песни слова настолько в голове на подкорке огнем выжжены, что она успевает в них раствориться каждый раз настолько, что мир воспринимать начинает совсем по-другому: отключаясь, распадаясь на частицы, захлебываясь. существует только звон нот и жар горячей мужской груди рядом. у неё перед глазами огни мигают ослепительными вспышками, недостойными внимания. она не думает, не обращает внимания на тяжелый микрофон, не следит за своим телом. отдается настолько, что себя не слышит — так сильно у неё сердце стучит, вытесняя наставления от наушников. сердце ритмом слова выстукивает в унисон их голосам. она ловит каждое мгновение всем нутром своим, осмеливается его за рубашку к себе притягивать, становиться непозволительно близко, прижиматься на секунду лбом к чужой клетке грудной, откуда также басами сердце с ума сходит. от Свободы пахнет музыкой, от него пахнет громкостью, дым-машиной, каждой пропетой строкой. он сам — музыка. у Кристины голова кружится, у неё головокружение космическое, столько сил на топливо забирающее, что она едва ли держится на ногах ближе к концу, дрожь в коленях унять пытается, выдыхает ноты последние и прислоняется к Максиму в финале, спасающему от падения. она улыбается чуть слышно, глаза прикрывает, получая обжигающие прикосновение губ ко лбу взмокшему. на них темнота опускается полотном плотным, опасно скрывающим тайны сцены незнакомой, и девушка вперед идет только по напутствию от Максима. он мягко рукой её своей приобнимает, на лопатках острых сквозь одежду ожог оставляет, сам того не ведая. подталкивает осторожно и шепчет что-то на ухо ободряющее. Кошелева чуть не забывает микрофон отключить, ступая за черту закулисья. у неё сердце продолжает ритмы отбивать жаркие, оно дрожью во всем теле отзывается, впитывает румянец весь с лица. бледностью пугает по-матерински внимательную Назиму, а сама плечом к стене приваливается, улыбаясь счастливо. она живет этим, у неё буран в душе, у неё звон энергии зрителей кричащих, у неё сердце азбукой морзе слова любви выстукивает. люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ люблю ЛЮБЛЮ наивно полагает, что не слышно никому. что они глухие, они читать и слушать так не умеют. девчонка с усилием большим отталкивается от стены, в примирительном жесте ладони выставляет, воздухом прохладным обжигается перед тем, как в гримерку сбежать за костюмом новым. пьяна чувствами и эмоциями, любовью пьяна. к музыке.       он то малышку на любом языке поймет. у Максима лед под ногами дал трещину новую. три коротких. три длинных. три коротких. у него сердце заходится сигналами знакомыми, страшными. он считывать их научился безошибочно еще во Владивостоке своём, будучи мальчишкой совсем юным. им там это жизненно необходимо, ему необходимо. три коротких, три длинных, три коротких. спасите наши корабли SOS