Angel Diaries

***

Моя служанка Мод растолкала меня в час, когда солнце ещё не взошло. В комнате царил полумрак, а белый покров за окном странно отражал тяжелое небо и, словно концентрируя в себе свет, фокусировал его в стекле большого окна моей спальни. — Госпожа, вставайте, скоро служба, — суетилась женщина, вытаскивая мои юбки и платье из шкафа, приводя их в порядок. — Почему так темно? Где свеча? — спросонья уставилась я на пустой прикроватный столик. — Сара сейчас принесёт, месье граф приказал нам убрать весь свет, чтобы не тревожить вас, — замялась Мод, словно придумывала причину на ходу. Я уставилась на неё, стараясь собраться с мыслями. После пожара в моём замке я, конечно, некоторое время боялась подходить к камину. Но, видимо, дядя решил действовать довольно крайне, раз убрал из моей спальни даже свечу. Хотя, возможно, мой опекун просто экономил. С принесённой свечой я оделась и умылась, а рассвет встречала уже в маленькой семейной часовне, слушая проповедь отца Ансельма о невзгодах, которые даёт нам Господь, чтобы укрепить нашу веру и дух. Отец Ансельм был высоким, жилистым человеком лет пятидесяти. У него были редкие светлые волосы и голубые внимательные глаза. Каждое утро он нёс службу в семейной часовне графа де Бельфора, а затем шёл в сельскую церковь, где «врачевал» души простых людей. Утренние службы там обычно проводил отец Бетрам — полноватый, весёлый человек с чёрными живыми глазами и густой тёмной шевелюрой. После службы отец Ансельм принёс мне свои соболезнования, увидев мой траур. Он так же поинтересовался, как я нахожу свой новый дом. Пока я впитывала приятные слуху моего дяди и иным уроженцам сего края слова, мой опекун постарался быстро рассказать обо мне: — Вот, мадемуазель погостит у меня до лета, а потом хочу мужа ей хорошего сыскать. А сейчас пусть отдыхает: гуляет, рисует… В общем, развлекается, как и все девицы. — О, дочь моя, вы рисуете? — глаза отца Ансельма задорно заблестели. Я кивнула, а мой дядя, желая выставить меня перед местными жителями в ещё более лучшем свете, утвердительно добавил: — Замечательно рисует, картины как живые! Затем, отец Ансельм попросил разрешения взглянуть на имеющиеся эскизы. Спустя несколько минут после того, как Мод принесла папку с зарисовками, священник выказывал восторг, перебирая листы бумаги: — Вас послало нам само провидение Творца! Заметив мой удивленный взгляд, отец Ансельм объяснил мне причину сей радости. Оказывается, каждое Рождество все церкви графств Прованса представляют, на суд местной знати и всего честного люда, гобелены на религиозные сюжеты. Увы, приход графства моего дядюшки ни разу не побеждал, в этом негласном состязании. Гобелены оценивал какой-либо званый гость из столицы — в этот раз сей труд должен был оценивать представитель самого кардинала Ришелье. Работу победителя увозили в Париж, где чудное творение украшало одно, из особо посещяемых, коленопреклонных мест. Теперь, после просмотра моих работ, кои были признаны прекрасными, мне было предложено заняться основой рисунка гобелена. В это время отец Ансельм пытался выбрать тему, пообещав, что в следующую пятницу озвучит сие нам — группе, состоящей из вышивальщиц, а также жён двух местных баронов, Клемана и Денуайе. Эти дамы были не знакомы мне, но встреча с ними была назначена на конец недели: дядя собирался дать небольшой ужин для своих друзей и их жен. Завтрак состоялся после службы, в столовой комнате поместья дяди. Это был большой зал с огромным камином и длинным, массивным столом. Кроме нас с дядей за ним никого не было, поэтому я решила сесть поближе к нему, чтобы, не напрягая слух, вести беседу. Вскоре, к нам присоединился управляющий и его жена, мадам Полин — полноватая, тихая женщина с чёрными, как смоль, волосами и зелёными задумчивыми глазами. — Никогда не любил есть в одиночестве, поэтому Бернард и его очаровательная супруга всегда составляют мне компанию, — пояснил дядюшка, — Как видишь, мы тут особо не придерживаемся строгих правил этикета, у нас всё по-простому. Я согласно кивнула и улыбнулась управляющему и его жене. Польщённые такой привилегией, они с удовольствием поглощали свой завтрак. Блюда также были простыми. Дома я привыкла к более лёгкой пище с утра: муссы, пирожные, булочки с маслом, паштеты — всё это было моей обычной пищей, в первой половине дня. Также в нашей семье любили разбавлять меню чем-то ягодным, модным и вкусным. Так, раз в три месяца, из Марселя, заказывался мешок странных чёрных бобов, которые перемалывали, и рассыпчатый тёмный порошок варили до кипения. Напиток этот был горьким и терпким, его вкус казался странным для меня. Но с добавлением ванили он становился ещё более ароматным. Моя матушка обычно добавляла туда сахар, который продавался в аптекарских лавках. Тогда напиток становился невероятно приятным на вкус. Но у Антуана де Бельфора ничего подобного на столе не было. Меня ожидали крупные куски мяса, сыра, свежеиспечённый ржаной хлеб, засахаренные в меду груши и яблоки, а также пирог с фруктами. Благо, к мясу подали соус, иначе его жилистые и твёрдые куски было практически не проглотить. Из напитков пили сидр, который был довольно неплох, так же была предложена ряженка. — Дорогая, бери ещё, тебе стоит поправиться, а то все решат, что я морю тебя голодом, — дядюшка подкинул, мне в тарелку, ножом пару кусочков мяса, с основного блюда. Не желая спорить с ним, по поводу моих форм, я попыталась съесть весомую добавку и не вывихнуть себе челюсть. — Чем сегодня займешься, дорогая племянница? — спросил меня граф де Бельфор, отхлебнув креплёное вино из кубка, которое предпочитал с любым блюдом и в любое время суток. — Я думала сделать набросок замка, подъехать поближе и получше рассмотреть… — неосмотрительно поделилась я своими планами. Дядя сразу помрачнел и отставил в сторону тарелку с завтраком. — Дорогая, лучше оставь сию затею. С хозяином замка надо быть настороже. Пренеприятнейший тип, — граф промокнул губы салфеткой, — Его родители подобным гонором не обладали: отец был довольно открытым и общительным человеком. Мать, правда, на всех смотрела с высока, но она много времени провела при дворе королевы, была статс дамой Марии Медичи, так что с этим мы тут вполне мирились. Но их сын… — дядя вздохнул, — Он был нормальным, жизнерадостным юношей когда-то: хорошее воспитание, образование, внешность на редкость удачная. Потом он некоторое время пропадал в Париже, говорят, был в центре нескольких пикантных скандалов, которые быстро замяла его мать. Затем, после очередной выходки, его отправили в Ла Фер, а тут уж он слонялся без дела да попойки устраивал. Потом у него был неудачный брак. Весьма неудачный, который сильно подкосил его, как и смерть родителей до этого. После брака, он лет на пять-шесть скрылся из своего замка. Уже тогда его действия вызывали вопросы: уйти в его возрасте в мушкетеры… Ну, не странно ли?! Хотя, в принципе, служба эта почётна, и на тот момент я поддерживал его выбор. Даже вставал на его защиту, когда соседи начинали слишком вольно говорить о нём. По мне, быть воином — это природа мужчины. После он вернулся, правда не один: привёз младенца, которого называет своим воспитанником. Ну, все мы имеем свои скелеты в шкафу, — вздохнул дядя, — Я-то думал, что он станет таким же радушным соседом, как Ангерран, его отец… Но потом, все мы, дворянство Прованса, стали сходиться во мнении, что с рассудком графа есть проблемы. Нелюдим, избегает дам, со всеми холоден, выходки злые… И такое отношение ко всем, вне зависимости от статуса. Дядя махнул слуге, и тот снова наполнил его кубок. — Дорогая племянница, забудь про тот чертов замок, — добавил дядя, возвращаясь к еде. — Но, дядюшка, этот граф… Он же не собирается стоять целый день возле дороги, к своему замку, и отпугивать каждого проезжающего? К тому же, я и подходить близко не буду: постою на пригорке, на нашей части земли. Услышав мои доводы, граф де Бельфор пожал плечами, но согласился с их логикой. Однако всё же приставил ко мне Жиля, ради собственного успокоения. Дядя настоял, чтобы мне выделили гнедую кобылу, довольно опытную и спокойную, которая привыкла ходить размеренным шагом и принадлежала моей кузине Адель, до её пострига в монахини. — Незачем тебе гарцевать на жеребце. Ещё понесёт, и что тогда? — возмутился дядя, когда я попросила другую лошадь. В прошлом, норовистый жеребец Мавр чуть не угробил Маргариту, его старшую дочь. Только внимательный и быстрый грум, оказавшийся рядом, смог помочь; он успел поймать её, когда жеребец скинул девушку с седла. После этого кузина более не ездила верхом, предпочитая экипажи. Мою нынешнюю кобылу звали Даная. Довольно красиво для посредственной лошади. В итоге, взяв с собой папку с рисунками и принадлежности для живописи, я тронулась в путь, в компании Жиля. — Сударыня, только не заходите на правую сторону дороги, которая ведет к замку. Там начинается земля графа, нашего соседа, — пояснил старик. — Разве дорога не общая? Ведь она ведёт и до нас… — удивилась я сему факту. — О, раньше считалось, что общая; старый месье граф никогда претензий не предъявлял, а сейчас настоящая головная боль экипажу проехать по дороге. Месье де Бельфор потому и дождался темноты, чтобы вы проехали, когда направлялись сюда. А днём вечно соглядатаи графа крутятся рядом с этим местом , — слуга сплюнул, видимо, имея личные счеты с этими «соглядатаями». — Графу де Ла Фер нечем заняться? — удивлённо покачала я головой, — Тут все так пекутся о своих наделах? — Нет, что вы, сударыня, остальные соседи — господа нормальные, довольно открытые и вашего дядюшку многие уважают. Так что проблемы только с этим напыщенным типом, — ответил старик, и пришпорил своего мерина. Через четверть часа мы прибыли на место. Эта часть дороги была занесена толстым слоем снега, что свидетельствовало о том, что от нас, как и от шато Ла Фер, ещё никто не выезжал. Так же быстро был найден пригорок. Сугроб с помощью рук, сапог и метёлки, прихваченной из дома, Жиль быстро уничтожил, освободив мне место. Вид на замок был прекрасным: солнечные лучи удачно падали на его стены, кованые высокие ворота и арку при въезде. Достав папку, я вытащила чистый лист бумаги и извлекла одну графитную палочку из маленького бархатистого мешочка, привязанного к поясу моего платья. Сняв чёрные кожаные перчатки и подышав на пальцы, чтобы согреть их, я начала рисовать, периодически меняя свою позу, чтобы более точно и удачно отобразить тени на рисунке. В это время Жиль стоял с мерином и моей лошадью, отчищая их копыта от снега. Так незаметно прошел час. Я была сильно погружена в своё занятие живописью, хотя чувствовала, что пальцы начинают коченеть от холода. Периодически налетали сильные порывы ветра, так что изредка мне приходилось придерживать свой чёрный бархатный берет. Оставались последние штрихи, которые завершили бы рисунок полностью, как вдруг слуга подбежал ко мне и со страхом в голосе произнёс: — Сударыня, сюда едет граф с людьми, нам лучше удалиться! Я оторвалась от рисунка и посмотрела, куда указывал Жиль. В нашу сторону, от лесного массива, располагавшегося на земле графа де Ла Фер, неслась небольшая группа всадников. Они приближались стремительно, не оставляя нам шанса отбыть в противоположную сторону. Вскоре от группы отделился человек на белом жеребце. Он подъехал к части дороги, принадлежавшей своенравному графу. — Это сам граф! — прошептал Жиль; казалось, старик хотел слиться с лошадью, что он держал под уздцы. Делая вид, что занята рисунком, я стала внимательно рассматривать мужчину, но не слишком очевидно для него. Однако краем глаза я заметила, что он так же внимательно рассматривает меня. Он молча стоял, изучая черты моего лица и, видимо, стараясь угадать очертания фигуры, под широкой чёрной накидкой, позаимствованной мной из гардероба третьей и последней моей тётушки. Вышеупомянутый граф вовсе не был таким, каким ранее его нарисовало моё несколько бурное воображение. Я представляла его огромным здоровяком, агрессивным, с чёрными лохмами и бородищей, с поросячьими, раскрасневшимися, злыми глазками, крупными и небрежными чертами лица, как у побирающихся юродивых. И, непременно, одетого во всё чёрное. Конечно, можно было сразу понять, что сие представление ошибочно, иначе бы такой урод вряд ли нравился дамам. А граф определённо имел у них успех, раз был в центре пикантных скандалов, по молодости. Сидящий на коне мужчина был на редкость красив и статен. Он не был исполином, но рост, всё же, был немного выше среднего. Судя по его фигуре, в своё время граф имел сильные физические нагрузки; не было даже намёка на ожирение, тело было прекрасно развито и подтянуто, прекрасная осанка так же свидетельствовала о военной выправке и увлечении фехтованием, как у большинства людей с подобными интересами. Кожа его была слишком бледной, в чём мы с ним были схожи. Черты лица — благородные и приятные взору, а карие глаза были наполнены вниманием и выразительностью. На вид мужчине было не более тридцати пяти лет. Из-под шляпы, украшенной белыми перьями, виднелись коротко подстриженные тёмные волосы; по всей видимости, мужчине были не по нраву причёски с удлиненными локонами. У него была аккуратная тёмная испанская борода — эспаньолка. Он был облачен в светло-серый плащ, подбитый мехом, и коричневый, как штаны и ботфорты, колет. Однако, при таких внешних данных, лицо его не выражало ничего, кроме холодного спокойствия и безразличия. Наше молчаливое изучение друг друга длилось несколько минут и уже становилось не совсем уместным, когда, наконец, он заговорил: — Добрый день, сударыня. Позвольте узнать, кто вы и что здесь делаете? — голос звучал спокойно, мелодика его была даже приятна слуху. Я сделала книксен, уместный для графа, но не более. К тому же мои ноги сильно замёрзли, посему, к моему стыду, элегантным он явно не вышел. — Добрый день, месье, меня зовут мадемуазель де Бельфор и я занимаюсь живописью… Я старалась говорить ровно и уверенно, хотя, заметно побледневший слуга, сопровождавший меня, буквально застыл в ужасе, словно вблизи увидел демона. — Позвольте узнать, что вы рисуете? — Ваш замок, — ответила я, слегка пожав плечами, не видя в этом ничего дурного. — Но позвольте, сударыня… Я не давал вам разрешения переносить его на холст. И уж точно, сие не заказывал вам. — Месье, я рисую то, что вижу и нахожу красивым. Я не лезу в ваш замок и переношу на бумагу лишь только его очертания. Боюсь, никто мне не может этого запретить, даже вы. Что же о заказе, то мне нет нужды рисовать на заказ. С этим обратитесь к художникам, которые промышляют сим прекрасным видом заработка, для меня это не более, чем просто увлечение. — Вы находите красивой эту груду старых камней? — неоднозначно усмехнулся граф, — Сударыня, у вас испорчен вкус. Я вновь пожала плечами, явно не желая развивать дискуссию, чего, напротив, и добивался мой собеседник. К этому времени его сопровождающие подъехали ближе, и на сёдлах большинства из них я заметила закреплённые арбалеты. Скорее всего, они возвращались с охоты, но, судя по отсутствию дичи, не удачной. Я убрала рисунок в папку, к остальным эскизам. Граф внимательно проследил за моими действиями. Он явно заметил наличие толстой стопки рисунков в чёрно-белых тонах. Пока я закрывала папку, надевала перчатки и поправляла капюшон накидки, Жиль, незаметно для меня, уже вскарабкался на своего мерина, видимо, надеясь, что я заберусь на лошадь самостоятельно. Такое продолжительное присутствие графа и его людей, на столь близком расстоянии, окончательно выбило слугу из обычной его колеи, отчего старик невероятно разнервничался. Как довелось узнать после, виной тому было браконьерство Жиля в лесах графа, и мрачный хозяин ни раз устраивал на таких ушлых слуг и их господ облавы. Но на тот момент я сего не ведала. Всё произошло чересчур внезапно: граф выхватил из-за поясной кобуры заряженный пистолет, и выстрелил вверх. От испуга Даная встала на дыбы, взметнув копытами в воздух целый сугроб, который, опав, припорошил меня полностью. Я замерла, оглушённая выстрелом, крепко прижимая папку к груди. Но если Даная лишь всполошилась и заржала, то бурый мерин тут же понёс Жиля, точно молния. Животное явно не разбиралось в юридических законах графств, потому как взяло курс прямо на середину дороги, так и понеслось в сторону нашего имения. Но проносясь, мимо свиты графа, Жиль был лихо выбит из седла двумя молодчиками. Упал старик в сугроб уже на графской земле. — Что же это у нас? Надо же, нарушители; один убежал, а другой упал прямо к моим ногам, — спокойно и непоколебимо произнёс граф. Его люди стояли с такими же равнодушными и каменными лицами, как и месье де Ла Фер. Двое слуг вытащили Жиля из сугроба и подтащили к своему хозяину. — А, месье, ворующий мою дичь, — граф посмотрел в испуганные глаза слуги моего дяди, — Я думаю, что данному господину понравится в моих темницах, где он будет пребывать до и в процессе судебной тяжбы, по нарушению границы. — Вы не посмеете! — не подумав, выпалила я. — О, сударыня, посмею, ещё как посмею. Ваш слуга нарушил закон, причём нарушал его и ранее, не единожды. Он понесёт наказание. Хотя, не спорю, сырые темницы могут и убить его. — Он ведь просто старик, почему бы вам его не отпустить? — попыталась я воззвать к человеческим крупицам его души, — Если он нанёс вам ущерб, то мой дядя возместит его, я уверена! Просто назовите сумму, пришлите ему счёт… — Что ж, мадемуазель, вы уговорили меня. Я же не зверь всё-таки… убивать беспомощного старика. Но в данном случае я готов заключить сделку с вами. — Со мной? — я удивленно посмотрела на него, — И что же вы хотите? — О, ничего неприличного. Всё довольно просто: вы отдаёте мне ваши рисунки, причём, все. — Но там личное, я не могу вам их отдать! С леденящим ужасом я вспоминала, что в стопке рисунков, что он потребовал, лежали портреты родителей, братьев, эскизы интерьера моего замка, сада… Места, дорогие моему сердцу, те воспоминания, что были важны для меня. — Ну, замок это тоже личное, но вам сие не помешало молча его рисовать, — возразил мне мужчина, — Неужели вам не жалко этого старого человека? Мои слуги не любят воров, как и я; могут втихомолку избить его в темнице… Да всякое может случиться с ним в моём замке. Жиль тихонько и жалобно всхлипывал, согнувшись почти что пополам, и обхватив рёбра. Огромный синяк расплывался у него на скуле. Я потихоньку подошла к краешку дороги. Взглянув на папку, в последний раз, я вздохнула и протянула её всаднику. Мужчина усмехнулся и спешился. Он подошёл к своему краю и его цепкие пальцы схватили папку. Однако, не желая расставаться с дорогими сердцу вещами, я не могла быстро выпустить её из своих рук. Граф медленно стал притягивать папку к себе, вместе со мной. Мой ничтожный вес никак не мог воспрепятствовать этому, поэтому медленно, загребая снег сапожками, я стала скользить в сторону его части дороги. Вдруг, в моей голове, вспышкой пронеслось осознание, что если я окажусь в его владениях, то меня вместе с Жилем легко могут упечь в подземелье, и даже потребовать выкуп у дяди. Я очнулась, как ото сна, и, всхлипнув, разжала пальцы. Но мгновением раньше месье де Ла Фер дёрнул папку на себя, и от этого я отлетела в глубокий сугроб, на своей стороне. Это произошло довольно резко и неуклюже. Нахмурившись, граф посмотрел на меня: — С вами всё в порядке? Ничего не повредили? Я с трудом поднялась на ноги и стала судорожно отряхивать накидку, зло сверкая глазами в его сторону. В это время, один из молодых слуг, в свите графа засмеялся, видя мои попытки убрать куски грязного снега из спутавшихся волос. — Очень сожалею, сударыня, что вы не удержались на ногах. Видимо, от сантиментов к данному искусству. А этого весельчака выпорют, как только мы вернёмся в замок, — кивнул он на мгновенно притихшего юношу. Граф открыл папку и просмотрел пару последних набросков. — У вас прекрасно поставлена рука, сударыня, — заметил он, бегло рассматривая рисунки, — Видно, что у вас был хороший учитель. Однако последний эскиз с изображением замка он извлёк из папки, с минуту, молча, посмотрел на него и неожиданно порвал, на несколько частей, швырнув клочки бумаги на дорогу. — Не стоит портить такую прекрасную подборку живописи полнейшей безвкусицей. Отпустите этого плута, — кивнул он слугам, державшим Жиля. Те молча пихнули старика на нашу сторону дороги.  — Доброго дня, сударыня, — кивнул мне граф, и убрав драгоценную папку в седельную суму, быстро вскочил на коня, тут же пришпорив его. Стараясь не расплакаться, я взглянула, как он вместе со слугами направился в шато Ла Фер, и кинулась к остаткам рисунка, валявшимся рядом на снегу. Благо, ветер отнёс их на сторону моего дяди. Я подобрала их и сунула в мешочек, висевший у меня на поясе. Жиль приблизился, прихрамывая, и поклонился мне как можно ниже: — Сударыня, я никогда не забуду вашу доброту! Но в ответ я всего лишь кивнула. Слёзы сами катились по щекам. Я чувствовала себя так, будто осиротела снова, повторно. Забираться на лошадь я не стала, передав поводья слуге. Я молча шла по дороге, порой проваливаясь в снег, по колено. Юбки мои намокли и стали тяжёлыми, волосы рассыпались по плечам, а берет остался где-то в сугробе, поэтому пришлось натянуть капюшон накидки. Но я не обращала на это внимание. Я была столь шокирована произошедшим, что мне казалось, будто меня просто ограбили, забрали часть меня, причём, насильно… Извлекли самые тёплые и ценные сердцу воспоминания, оставив внутри только грусть, пустоту и отчаяние. Мы шли недолго. Спустя несколько минут шествия, нам навстречу, подъехал отряд, во главе с дядей. Он был вооружён двумя заряженными пистолями, а слуги с арбалетами. — Чёрт побери, что случилось?! — воскликнул он остановив коня, и спешившись, кинулся ко мне, — Мерин Жиля вернулся без седока, напуганный. А до этого мы слышали выстрел… Я закрыла лицо руками. Рыдания буквально душили меня. Обняв, и осторожно похлопав меня по плечу, дядя вопросительно посмотрел на Жиля. Тот лишь виновато уставился в землю. — Едем домой, там всё расскажите. Он погладил меня по голове, и усадив впереди себя, на своего скакуна, быстро помчал к поместью. — Дорогая, так что случилось? — снова спросил меня дядя. — Это было ужасно! — выпалила я сквозь слёзы, и рыдая бегом кинулась в свою комнату. Стащив накидку и бросив в кресло возле камина, я позволила себе роскошь — упасть на кровать, уткнувшись в подушку лицом, и зареветь. В это время, доехавший до поместья Жиль, во всех красках поведал хозяину о том, что произошло. Рассказ Жиля собрал и остальных слуг, которые вдруг обнаружили, что у них крайне много дел во дворе. Закончив с Жилем, дядя влетел в мою спальню, словно ураган. Он немного потоптался возле двери, растеряно наблюдая мои всхлипы, затем сел на кровать рядом, и робко погладил по волосам, стараясь успокоить. — Ну, будет, будет… Граф, конечно, поступил мерзко и недостойно. Напыщенный павлин! — дядя еле сдерживался, чтобы грязно не выругаться, — В папке было нечто ценное? — спросил он. — Портреты родителей, братьев… — сквозь слёзы ответила я, — А вдруг он их сожжёт? — Дорогая, я немедленно отправлюсь к этому зверю, в облике человеческом, и объясню ему, что не по-христиански это; сироту обижать, — гневно начал дядя, но я прервала его. — И он тогда порвёт портреты и бросит вам под ноги! Вы же не будете рисковать из-за этого жизнью и драться с ним потом на дуэли? Ведь он вас обязательно ранит, или даже убьет, я этого не переживу!!! От такого заключения, сорвавшегося с моих уст, месье де Бельфор опешил. — Дорогая моя, мне, конечно, много лет, но я ещё не разучился владеть шпагой! Пару дырок,в теле этого безумца, ещё точно смогу сделать. Но вот рисунки — это да. Он может уничтожить их нарочно, со злости, если я приду к нему с претензиями, — согласился он, подумав, — Но всё-же, не стоит так убиваться. У меня в доме есть портрет твоего отца. Правда, на нём он ещё юнец… И тем паче, портреты твоей семьи ведь есть и в твоём замке. С них можно снова написать новые наброски. Новую папку я закажу сегодня же, ещё краше старой! Вот напишу Шарлю, и он выберет тебе одну, не хуже королевской! И бумага будет и всё, что ты только пожелаешь, — продолжал он успокаивать меня, — А вот к замку больше и близко не подъезжай. Сама видишь, что вышло, — в ответ я понуро закивала, — А рисовать много чего и у нас можно! Сколько видов живописных, церковь в городе красивая… Если исчерпаешь места, то можно поехать к моим друзьям и зарисовать их красоты. Они-то,с радостью, покажут тебе свои земли! Вот и славно, — произнёс он, и похлопал меня по руке, услышав, что я прекратила всхлипывать, — Скажу Жаку, чтобы приготовил твой любимый пирог с яблоками. После этого он вышел из спальни. Полежав в тишине на кровати и пожалев себя некоторое время, я встала и начала снимать мокрые юбки. Вдруг взгляд упал на мешочек, который ранее я поспешно кинула с накидкой в кресло. Порывшись в нём, я извлекла обрывки своего рисунка; к сожалению, у меня были всего лишь некоторые части этой испорченной работы. Бумага намокла, грязные разводы от снега смешались с порошком графита. Я вздохнула, разгладила кусочки, и аккуратно сложила их. Подойдя к туалетному столику, где стояла моя шкатулка с лентами, шпильками и прочими дамскими мелочами, я извлекла из неё шелковую траурную ленту и крепко перевязала клочки бумаги. Выбрасывать их я не стала, а положила на дно шкатулки, чтобы всегда помнить о коварстве дворян, даже таких благородных с виду. Ночью того дня, после сытного и вкусного ужина, я погрузилась в крепкий сон. Со времён пожара, унёсшего жизнь моего брата, я стала часто кричать во сне и видеть кошмары. Они всегда чётко запоминались. Во время сна я всегда чувствовала, что определённое сновидение несёт опасность, внутри всё съёживалось и холодело. Я снова ощущала знакомые эмоции, которые подавляли здравое желание проснуться, превращая меня в беспомощную жертву Морфея. Однако увиденный той ночью сон вызвал ещё и удивление. В нём я шла по коридору мрачного замка, со свечой в руке. Босая, в одной ночной сорочке, которая светилась вызывающе белым пятном, в этом немом царстве тьмы. Где-то раздавался надрывный детский плач, и в голове у меня прочно засела мысль, что я должна найти его источник. Плачь привёл меня к высоким дубовым дверям, но я знала, что за ними тёмный и огромный зал. Я бросилась к ним, но, как только я коснулась холодной, бронзовой ручки, они резко распахнулись. Передо мной возник граф де Ла Фер. Он снисходительно улыбнулся, а затем внезапно бросился меня душить. Я проснулась от собственного вскрика. Мод, спавшая на софе в одной комнате со мной, сладко похрапывала. Видимо, мой крик был громким лишь для меня. С трудом переведя дыхание, я вытерла платком, лежавшим на прикроватном столике, пот со лба. Мысли были похожи на спутанный клубок нитей. Я никак не могла понять, откуда в моём кошмаре плач ребенка и как он связан с противным графом? Решив, что это просто след чересчур сильных впечатлений, от дневного происшествия, а остальное просто химера, я погрузилась в чуткий сон, вздрагивая от каждого шороха в ночи. Но уже спустя пару дней я выбросила этот ночной кошмар из головы, даже не подозревая, что он был своего рода вещим…