Может, это и правда ещё не конец?

Знаете, что такое счастье? Для меня счастьем было, когда я узнала то, что мой папа становится главным тренером Сборной России по футболу. Ну, а ещё одним счастьем было также то, что на Чемпионат едут и мои сладкие Миранчуки, с которыми мы не виделись уже около года. А это, знаете ли, много. Но всё счастье испарилось, когда зимой опубликовали полный список футболистов. И там оказалась одна фамилия. От неё до сих пор кошки на сердце скребутся. Головин. И стоит ли говорить, что мне, как дочке главного тренера, и ему, как его подопечному, не встретиться было практически невозможно. Я честно до последнего не летела из Чикаго в этот болезненный город. Папа всё время с мая звонил мне, и спрашивал, когда же я наконец приеду к нему. Ну да, он ведь не знает, кем я являюсь игроку под номер 17. Не знает, и Слава Богу. Но долго бежать от поездки у меня не получалось. Поэтому, сейчас я стою посреди аэропорта О'Хара и жду объявления на посадку. И вспоминаю, что забыла позвонить папе. Достаю из заднего кармана чёрных джинсов телефон, и набираю единственному родному человеку, который у меня остался. Раньше в этот список входил ещё один футболист. Но он, видимо, решил правильным не оставаться в этом списке. Ладно, не будем ворошить давно забытое старое. Как никак год прошёл, а я до сих пор всё помню. – Привет, Анют, – наконец главный тренер всё-таки отвечает мне. Ух, не прошло и полгода. – Привет, папуль. Ну я в аэропорту, жду посадки. – Уже что ли? – Слышу в голосе нотку грусти. Ты не рад? – Тьфу тебе на язык, – любимое папино предложение. Он не меняется. Я издаю еле слышный смешок. – Совсем уже со своим Чикаго сдурела. Рад конечно. Когда прилетаешь? – Так, ну в 11, по-вашему. – Ох, у меня в это время тренировка, сможешь сама на такси доехать? – Пап, деньги у меня ещё есть. Русский язык не забыла. Какие могут быть проблемы? – Ну хорошо. Тогда до базы доберись. – До базы? – кажется моё сердце поздоровалась с желудком. Нет. Пожалуйста, смилуйтесь надо мной. – Я думала мы встретимся в более непринуждённой обстановке. В кафе, например. – Так, я что-то не понял, ты с этими головорезами-близнецами встретиться не хочешь? Их никто с базы не отпустит. Они мне всю плешь проели. А когда Аня приедет? А скоро она приедет? Достали, – по тону папы сразу понимаю, что Лёша и Антон его и вправду утомили. – Ну я решил, что не буду им рассказывать. Думаю, ты сама им сделаешь сюрприз. – Ну да, ты прав. Тогда, часам к двенадцати жди. – Ладно. Смолов, куда попёрся, спать иди! Всё, солнце, целую. Удачного полёта, – быстро говорит папа. Видимо торопится дать звездюлей некому Смолову. – Спасибо, – не знаю, услышал ли он мои слова, ну ладно.

***

Как и обещала папе, я прилетела без десяти минут одиннадцать. Шереметьево как всегда полон людьми. Все куда-то торопятся. Чикаго почти ничем не отличается, но люди там более дружелюбны. И нет, я не имею ничего против России. Наоборот, во мне много патриотизма. Я просто констатирую факт. Вспоминаю, как последний раз, я была в этом городе. Да что там городе, в стране. Это было в сентябре прошлого года. Вспоминаю как мои потерянные глаза, в которых застыли слёзы, бегали по аэропорту в поисках знакомого лица. Но его не было. Видимо, он и вправду решил не нервничать перед отбором на Чемпионат. Как он и обещал – футбол на первом месте. Он всё решил. А мне приходится лишь принять его выбор. Последние слова всегда были за ним. В любой нашей ссоре, он всегда был прав. Сажусь в такси, и по привычки называю адрес водителю на английском. А ведь всего каких-то 14 часов назад, сама сказала отцу, что помню русский. – Ох, извините, привычка. УТЦ Новогорск, – повторяю я, но уже на русском, при этом ловлю взгляд водителя. Ну ещё бы, до открытия осталось пять дней, и люди, интересующиеся футболом, или просто любители газет, уже давным-давно знают, где тренировочная база нашей сборной. И как выразился автор одного из издательств: «Простых смертных на базу не пускают». Я снова вспоминаю о папе и то, что нужно ему позвонить. – Пап, я приехала. Вот в такси. – Хорошо. Выйди из такси возле забора. И сторожу возле шлагбаума покажи фотографию, которую я тебе сейчас скину. Он предупреждён. А там я уже тебя заберу. – Как всё сложно, но окей. – Аня, ты можешь говорить хорошо, а не окей. Ты же в России. – Papa, Russia is a country of free speech. Moreover, there are many foreigners here, so I'm forgiven*. – Ага. Ес, андерстенд. – Боже, папа, сам ты андерстенд. Ладно, иди тренируй этих футболистов, Россия ждёт победу. Едем мы относительно недолго. Но по пути всё равно встаём в пробку. Но спасибо, Господи, она была незначительной. И за полчаса мы приезжаем к базе. Я расплачиваюсь с водителем, и показываю сторожу файл, который "сбросил" мне папа. Меня спокойно пропускают, а дальше, я в буквальном смысле падаю на руки к папе. Ему приходится сильно нагнуться, с моим-то ростом 156. – Привет, дочка. Ужас, какая ты стала. Как настоящая женщина, – начинает причитать папа, и я смеюсь. – Да, может быть я и выгляжу как женщина, а вот с личной жизнью всё плохо. – Куда тебе в твои годы то? – Вообще-то, мама в свои 21 уже была замужем и родила Тому, – Тамара, или же Тома, моя старшая сестра. Разница у нас в возрасте три года. Уже сейчас у нее есть сын, которому на данный момент 3 года. – А мне уже через два месяца 22. – Так ну всё. Началось. Когда твоей маме было 21, времена были не те. И родители у неё строже. А у тебя вон, близнецы есть. Хочешь Антона, хочешь Лёшу – всё равно одно лицо. – Папа! Ты же знаешь, мы слишком долгое время друзья. – Да, да, я это уже неоднократно слышал. Значит не реви. – Я и не реву. – Ладно, пойдём. Они уже на обеде, наедаются. Мы с папой проходим в одно из каких-то помещений. Здесь много футболистов, но я лишь замечаю двоих, которые стоят спиной ко мне, и разговаривают с кем-то. Я осторожно подхожу сзади и жестом прошу молчать парня, который разговаривает с Миранчуками. – Миранчук! – единственное, что я кричу, и прыгаю на спину к Антону. Или к Лёше. Как сложно. Нет, всё-таки я на Антоне. – Черчесова! – закричал Лёша, и я отказываюсь на земле. Они оба прижимают меня к себе. И кажется, мы слишком громко кричим, из-за этого на нас оглядывается вся сборная. Но, кажется, мир наконец-то пощадил меня, и его в столовой не оказывается. Но как там говорят? Мысли материальны. – Станислав Саламович, Вы не видели мои бутсы? – помните, я сказала, что моё сердце с желудком поздоровалась? Так вот, это была лишь тренировка. Потому что сейчас, оно серьёзно поздоровалась с желудком. Я осторожно поворачиваюсь к нему, и он ловит мой взгляд. – Головин, тебе лет сколько? На поле, наверное, оставил, – отвечает ему папа. Ну да, Головин тот ещё ребёнок. Удивляюсь, как он вообще может заниматься таким ответственным видом спорта, как футбол. Мы смотрим друг другу в глаза, и я кажется начинаю понимать, почему однажды выбрала именно его. Глаза. Такие серые. В них много девушек утонуло, но большинство безответно. – Головин! Ты меня вообще слышал? – А? Да, да, я понял. Схожу на поле, посмотрю, – говорит он не отрываясь от моих глаз. Но я первая нарушаю этот зрительный контакт. И он удаляется, как я поняла на поле за бутсами. Я отворачиваюсь к Миранчукам, и мы снова обнимаемся. – Ты на сколько? – спрашивает подошедший папа. – Надеюсь навсегда? – дополняет вопрос Антон. – Не, какой. У меня в Чикаго ещё "море" дел. Я так, на месяц. Чуть больше, получается. Ну да, папа ведь думает я из-за работы улетела в Чикаго. Ловлю страшный взгляд Антона с Лёшей, и, скорее всего, меня ждёт "море" вопросов. Более чем уверена. Входная дверь открывается, и в помещение входит мокрый Головин. – Да что ж ты без приключений то не можешь? – Они мокрые, – говорит он, и опускает глаза. Как нашкодивший трёхлетний ребёнок. Хотя, уровень развития Александра Головина, равен уровню развития трёхлетнего ребёнка. И то, я уверенна, что второй умнее будет. – Головин, я с тобой состарюсь раньше времени. – Ой, пап, как будто ты сейчас самый молодой здесь. – По паспорту может и не самый молодой, но судя по тому как бегают эти 23 оболтуса, я моложе их лет так на 20. Хотя, в сфере недавних событий, самый молодой у нас Головин. Ладно, давай свои бутсы, отдам их, высушат. Головин отдаёт папе свои кроссовки, ну или бутсы. Лично для меня разницы не особо много. Но надо было видеть моё лицо, когда я снова развернулась к Миранчукам, а за моей спиной до мурашек знакомый голос подал звук. – Как неожиданно, Анна. Ох, если бы вы знали, сколько мне понадобилось сил, просто повернуться, и нечаянно не ударить в глаз звезду российского футбола. – Неожиданно? Ну значит я, видимо, что-то не то сделала, раз неожиданно. – Ай, какие мы злые. Только вот, ты теряешь слишком много яда. Будь добрее. – Бабе своей скажи, – ребят, я тут парирую атаки своего бывшего, где мои аплодисменты? – Ревность? – Много на себя берёшь, Александр Головин, – специально ставлю ударение на вторую о. Знаю, как сильно его это бесит. – Ты покрасилась в белый? – он осторожно берёт мою обесцвеченную седую прядь. – Я ведь тебе не разрешал. Ну охереть теперь. Ох, Головин, это ещё не все мои изменения, которые ты мне запрещал делать. На автомате прижимаю запястье руки. Хоть бы не увидел. Ну мне как бы всё равно на него, просто если увидит, он же не сможет спокойно отреагировать. Он ведь разорётся. А о татуировки не знают даже Миранчуки. И надеюсь, никогда не узнают. Просто страшно представить, как на меня накричит Антон, ведь он жуткий противник татуировок. Особенно у женского пола. – Эх, Сашенька, – я осторожно кладу свою руку на его щёку. И я прекрасно знаю, как на него это действует. Его скула слегка дёргается. – Ты, видимо, пропустил тот момент, когда я перестала делать то, что ты хочешь, – говорю я, и резко отдёргиваю руку. Ему, кажется, всё равно на мои слова. Его взгляд опущен вниз – на правую руку. Ёб твою мать. Это последнее что я успеваю сказать, и его рука сжимает мою. – Только попробуй сказать об этом папе или Миранчукам. Я тебе лично панихиду устрою, – шиплю я, и пользуясь его замешательством выдёргиваю руку. – Пойду на улицу, прогуляюсь, – обращаюсь я к Миранчукам. И не услышав ответ, ухожу на улицу. *Папа, Россия - страна свободы слова. Более того, здесь много иностранцев, поэтому я прощён.