Человеки с каре.

Уверенный шаг и твердый голос, ничего от сломанной Кристины, которая, в попытках спастись, прижималась к мужчине в плотную, не оставляя и миллиметра свободного пространства, закусывала ладонь, что бы не закричать, как обезумевшей, в полный голос и выглядела настолько потеряно, что даже Свобода был напуган. Девичье тело перестает дрожать, когда Анисимов поет ей, кажется десятую, авторскую песню. Его руки по-хозяйски устроены на ее талии, губы практически касаются виска, из-за чего слова были приглушенными, словно Максим мурчал их, а не пел. Следом прекратились всхлипы, а ладони на мужских плечах ослабили хватку. Взгляд у девушки все еще был затуманенный, не осознающий происходящее, но это ненадолго, думал Свобода, скоро она полностью придет в себя, и они оба посмеются о сложившемся.

Сразу после объяснений Кошелевой, конечно.

Но никаких объяснений не последовало. Кристина запоминала все слова, произнесенные Максимом в ее адрес, сейчас они были не грубыми, не обидными, они были честными успокаивающими, и девушка изо всех сил старалась запомнить каждое. Она боялась, что на ее рассказ он отреагирует так же, как реагирует большинство ее знакомых, не поймет ее, оставит одну на диване и уйдет. Боялась настолько сильно, что предпочла молчать, не отвечая на вопросы. Стыдливо прячется в изгибе шеи Анисимова, пряча от него заплаканные, воспаленные глаза. И все это молча, не произнося ни единого звука, пугая напарника еще сильнее. Хотя, казалось бы, куда сильнее? На Анисимове лица нет, он бледный, растрепанный стискивает в руках хрупкое женское тело, отчаянно стараясь понять причину такого странного, совершенно нового для него, состояния артистки. Свобода задает ей еще несколько вопросов, стараясь выяснить хоть что-то, но Кошелева упрямо молчит, иногда шмыгая носом, заставляя мужчину нервничать и, фыркая, закатывать глаза.

Анисимов не нянька.

— Ты не обязан здесь находиться, знаешь? — шепчет, слыша в ответ усмешку. — В том то и дело, что я прекрасно это осознаю, — не громче Кошелевой, на одной волне с ней проговаривает, радуясь, что девушка, наконец-то, приходит в себя. Она поднимает на него свои красные глаза, внимательно всматриваясь в лицо напарника, и грустно-грустно улыбается, поднимаясь с его колен. Хватит, посидела в тепле, отогрелась, выплыла, теперь можешь идти дальше, показывать какая ты идеально стойкая в свои девятнадцать лет. Свобода смотрит непонимающе, хмурит брови, но дает девочке с каре возможность беспрепятственно выбраться из своих объятий. Кто он такой, что бы останавливать ее? — Спасибо, — и опять это странное слово, в которое Кристина, как и Макс, парой часов назад, вложила совершенно другой смысл.

Прости.

— Не думай, что это изменит что-то, — уточняет Крис, держась за ручку двери. Ей почему-то показалось уместным сказать это вслух сейчас, когда она, уже прямая как струна, стоит возле двери, выдавая себя лишь нервным покусыванием губ. Анисимов вскидывает брови, но молчит. Догадывается, что Кошелева сейчас просто не в состоянии до конца быть идеальной копией себя, принимает ее слова, понимающе кивает и отпускает. Шумно выдыхая, запускает ладони в волосы, безжалостно тормоша их. Помогать кому-то сложнее, чем помогать себе, он понял это, когда впервые вытаскивал лучшего друга из депрессии, ежедневно делая для него кофе, смотря, как он гаснет с каждой закончившейся чашкой. Далеко не все спасаются алкоголем, как Свобода. — Я думал, ты выпилился, — Трущев, усмехаясь, садится рядом, укоризненно смотря на блондина. — Не дождешься, — фыркает, зевая, вытягивает конечности, принимая странную позу, в которой, скорее всего, только Максиму будет удобно. — Мимо меня только что прошла улыбающаяся от уха до уха Кошелева, — Трущев делает многозначительную паузу, тыкая друга в бок. — Вы чем тут занимались, а? — Репетировали, — без тени смущения, пусть думает, что хочет. До правды ему все ровно далеко. Никто в этой башне не поверит в то, что Анисимов Максим в течение нескольких часов успокаивал Кошелеву Кристину, держа ее в руках, как хрупкую фарфоровую куклу и напевая ей песни.

Потому что сам Свобода не верит.

— Глаза у нее были красные, — не успокаивался друг, — выглядела уставшей. — Сереж, я устал. Чего ты хочешь-то? — Наверное, правды. Хотя бы частичной. Максим злится. Не хочет делиться чужими секретами и врать коллеге, очень хорошему другу, не хочет. Молчит. Очень многозначительно молчит, обещая рассказать все позднее, когда будет можно, когда будет готов. Трущев кивает, понимая, но не отступается, было бы слишком просто оставить Анисимова отдыхать одного: — Вы с Майер на самом деле трахаетесь в душевой? — Максим приподнимается на локтях, что бы быть хоть чуть-чуть на уровне с Трущевым и громко смеется. — Не говори, что узнал только сегодня. — Пять минут назад, если быть точным, — пожимает плечами, будто не сказал ничего из ряда вон выходящего. — Как низко ты пал, друг, — дает ему подзатыльник, по-доброму, по-отцовски улыбаясь. — Она лучше, чем кажется, — принимая прежнее положение, Анисимов расслабляется окончательно.

***

— Как ты можешь смеяться и быть грустной одновременно? Сидя за фортепиано, Свобода придирчиво разглядывал Кристину, стоящую напротив. Она выглядела прекрасно. Аккуратное платье, волосы уложены, улыбка искренняя, настоящая, искрится теплом и позитивом. А Макса тошнит. — Я делаю так всю свою жизнь. Привыкла. Прошло три часа и двадцать две минуты с того момента как они разошлись в последний раз. Девушка действительно неплохо поработала над собой, чтобы сейчас так невозмутимо петь придуманные строчки, будто ничего не существует вокруг нее. Усердно делая вид, что порядок — это вся ее жизнь, она снова нервно закусывает губу, когда Максим смотрит на нее больше положенного, выдавая себя. — Хорошо, — сдается Максим, отводя взгляд. Он очень хотел узнать причину. Хотел, что бы Кошелева просто села перед ним и выложила все, что ее беспокоит, потому что теперь он чувствует себя еще большим ублюдком, когда видит настоящую Кристину, чувствует, что несет ответственность за нее, как за противную сестру, которую мама постоянно заставляет забирать из школы. — Послушай, Крис, — начинает он, но девушка по-детски закрывает уши руками, давая понять, что разговор не состоится. — Мартышка, — выплевывает и возвращается к клавишам, наигрывая уже надоевшую мелодию.

Они зависли.

Топчутся на одном месте в надежде на то, что строчки за них напишет кто-то другой. Анисимов невольно увеличивает темп, ему больше всего обидно за то, что текст никак не приходит в голову. Назло системе, он мяукает несвязанные по смыслу слова:

«Девочка с каре заснула в витрине, а принц сегодня «синий». Девочку с каре не полюбили. Тише, мама слышит».

— Дело в отношениях? — задает вопрос, не отрываясь от клавиш, мелодия продолжает звучать, заставляя Кошелеву поежиться. — Было бы слишком просто, — фыркает, отводя глаза. У девушки был не самый приятный молодой человек за проектом, но он совершенно точно не мог стать тем, из-за кого она рыдает ночами в подушку, закусывая ладонь, чтобы ни разбудить никого. Он не важный. Слишком не важный, чтобы тратить на него силы и эмоции, которых у Кошелевой и так не достаточно.

«Девочка с каре заснула в квартире, а принц сегодня «синий». Девочку с каре не полюбили. Тише, мама слышит».

— Значит, проблемы дома, в семье? — предполагает, но снова получает лишь фырканье и отрицательное мотание головы. — А какие проблемы у тебя, Свобода? Сильно ударяет по клавишам, заставляя артистку вздрогнуть. Какого черта она решила, что может задавать вопросы? — Не я рыдал у тебя на плече, не забывай, — отходит от инструмента на достаточное расстояние, чтобы не разбить его вдребезги. — Будешь припоминать мне это весь проект? — делает шаг навстречу, не имея никакого понятия, зачем вообще ведется на его провокации. — Не стал бы, если бы ты сразу ответила, что беспокоит твой идеальный мир! Я решил бы проблему и с чистой совестью ушел, но нет же, нужно устраивать грандиозную интригу, чтобы Анисимов почувствовал себя мразью и… — Да с чего ты взял, что я хочу, что бы ты решил мои проблемы? — Я знаю это! Сама ты не справляешься! А раз уж я ввязался, к сожалению, должен доделать до конца, — активно жестикулируя руками, он не замечает, как они оказываются впритык друг к другу, практически глаза в глаза. — Это. Не твои. Проблемы. — Четко выделяя слова, шипит Кошелева. — Теперь мои. Отчасти мои, потому что я чувствую ответственность за тебя! — Я должна обрадоваться? — закатывает глаза, показывая все свое недовольство. — Ничего ты мне не должна! Просто расскажи и станет легче, вот увидишь. — Не хочу я, что бы ты считал меня слабой!

Молодец, Кристина.

Оба дышат так, будто находятся в изолированном от воздуха помещении. У Кристины горят щеки от нахлынувших эмоций, у Свободы кулаки сжаты до невозможного состояния. Напряжение такое, что его можно ножами резать. Максим одним движением притягивает Кошелеву к себе, кладя подбородок ей на макушку. Ее руки, как совершенно не нужный элемент висят по швам, сделать ими какое-то движение невыносимо сложно, а голова нашла пристанище где-то на грудной клетке Анисимова. — Ты не слабая, — недовольно бурчит он, сжимая плечи девушки чуть сильнее, чтобы она чувствовала его присутствие, не забыла, что он рядом. — Ага, — проглатывает слезы, закрывая глаза. — Ты сейчас пойдешь и нальешь нам вкусный чай, чтобы мы продолжили работать, да? — Используешь меня в своих корыстных целях? — Именно. Пока ты не умерла от депрессии, выжму все возможное. — Дурак, — шипит, щипнув блондина за бедро.