Тридцать шесть вопросов

Тяжелые темные тучи монолитными плитами закрыли ещё недавно голубое московское небо. Погода портится на глазах, краски окружающего мира становятся настолько тусклыми, что невольно начинает казаться, будто кто-то наверху поставил яркость на самую низкую отметку, как делает это любой среднестатистический человек, смотрящий в свой смартфон в темноте. Небольшие капли дождя падают на раскаленный после недельного солнцепека асфальт. Постепенно напор воды увеличивается, превращаясь в непроглядную стену и поливая землю так, будто наверху заодно забыли закрыть сразу несколько кранов с холодной водой. Дворники автомобиля работают на максимуме своих возможностей, но, к сожалению, и они не могут обеспечить хорошую видимость для водителя: вода застилает лобовое стекло. Поток автомобилей движется неимоверно медленно. На дорогах повсюду встречаются напоминания об опасных погодных условиях, и яркими неоновыми буквами светятся призывы соблюдать скоростной режим. Вдали слышатся небольшие раскаты грома, там же то и дело сверкают белые вспышки бушующих пока ещё очень далеко молний. — Да, не так я себе представлял апокалипсис, — совершенно некстати замечает Матвей, удобно расположившийся на переднем сидении какой-то черной иномарки (точнее Маше сказать было трудно: она никогда особо не интересовалась автомобилями). — Надо было послушать всех тех чуваков, которые ещё в далеком 2012 предлагали мне строить ковчег… Но молодому человеку никто не ответил. Головин просто молча вел машину, не желая отвлекаться на что-то постороннее в таких и без того не самых лучших погодных условиях, а Маша… Ей просто нечего было сказать. Хотя, возможно, она не видела смысла тратить свою энергию на пустой разговор: звуки, воспроизводимые радиоприемником, нравились ей куда больше тех, что доносились из уст Матюши. Девушка вообще чувствовала себя здесь удивительно спокойно. Ей безумно нравилось ощущать подобное умиротворение: слабый шепот радио, где, кажется, разыгрывалась какая-то смешная юмористическая миниатюра, абсолютная тишина салона, которую не решался прервать даже вездесущий Матвей, плавное, удивительно размеренное движение автомобиля и приятный слуху шум дождя. Она сразу же вспоминала своё детство: перед глазами вставали моменты, когда она с искренней радостью бросалась к окну, видя радугу, как она, такая испуганная и трусливая, пряталась под кровать, когда раскаты грома были особенно близко. Ей казалось, что даже воздух после дождя пахнет иначе: вода смывает всю грязь, озаряя угрюмый ландшафт новыми красками, и Маша могла поклясться, что даже сейчас, в салоне автомобиля, она чувствует тот пресловутый запах из детства. И от него, к сожалению или к счастью, никакого средства ещё не придумали. Как не придумали и никогда не придумают лекарство от воспоминаний. Когда Маша была маленькой, ей казалось, что дождь падает с неба лишь потому, что кто-то из небесных жителей плачет, видя несправедливость, с которой сталкиваются люди на Земле. Девушка усмехается, вспоминая эту теорию, хотя на долю секунду её и посещает глупая, даже идиотская мысль — а ведь что-то есть в этом, особенное и такое понятное. Саша молча ведет машину, его слегка напряженные пальцы крепко сжимают руль. Взгляд устремлен вперед, сквозь толщу воды, и порой у молодого человека создавалось такое ощущение, будто бы он едет по дну Мирового океана, Ей-богу, а не проезжает по лучшим дорогам столицы. И хотя если обычно Александр к такому явлению природы относился более чем положительно (если, конечно, ему не приходилось играть важный матч в таких условиях), то сейчас он его ненавидел. Ему нравились дожди, орошающие Землю весной. После долгой зимы и продолжительного сна природа, наконец, просыпалась, и первые капли воды с неба являются будто главным сигналом к её окончательному пробуждению. К слову, Саша вообще никогда не парился из-за погоды… Какая разница, что творится вокруг, если ты сам задаешь тон тому, что чувствуешь? Со скверным настроением можно быть букой в самый распрекрасный день, а настоящему счастью едва ли может помешать большие лужи на дороге. Всё ведь зависит от того, с какой стороны взглянуть. Когда Саша был маленьким, он считал, что дождь — это ничто иное, как ведро воды, вылитое кем-то сверху за непослушание. Он думал, что дождь будет идти всегда, когда ты кого-то обидишь или кто-то обидит тебя. Именно поэтому Саша никогда не удивлялся тому, что дожди идут так часто — ссоры в нашем мире вещь, к сожалению, весьма частая. Матвей же не думал ни о чем особенном — он просто расслаблялся, изредка улыбаясь и вслушиваясь в шутки знакомых до черных точек перед глазами комиков. Он смеялся, изредка переводил взгляд на друга, напряженно размышляя о чем-то, но, впрочем, тишины не прерывая. Слишком классная была атмосфера между ними сейчас. Когда Матвей был маленьким, он считал, что дождь идет от того, что кто-то из ангелочков писает на Землю, не в силах добежать до нужного места. Именно такую философию привил мальчику любимый дедушка, у которого он часто отдыхал в деревне. Гром же, по авторитетному мнению бабушки Матвея, а потом и его самого, раздавался лишь потому, что где-то высоко-высоко, по небесной дороге, на своей колеснице едет Зевс. Вот почему всё и грохочет так, будто планета вот-вот лопнет на части. Автомобиль, ведомый Александром, сделал несколько поворотов и, к всеобщему несчастью, застрял в пробке, спровоцированной какой-то крупной аварией впереди. Объехать ее уже не представлялось возможным — слишком много машин стояло как позади, так и в соседних рядах. Саша, кажется, даже зло выдохнул, несильно ударив по рулю ладонью. Впрочем, сдвинуться с места это ему явно не помогло. — Не психуй, родной, — так тепло, хотя в то же время совершенно не в тему промурлыкал Матвей, посмотрев на друга и захлопав своими недлинными, но густыми ресницами. — Я давно мечтал провести с тобой время наедине, — таким же елейным тоном произнес он, но до конца сохранить серьёзное выражение лица был не в состоянии. Особенно в тот момент, когда он увидел, как вытянулось лицо футболиста, — Машка, закрой глазки ладошками, мы с Саньком хотим поразвлечься… — А я всегда подозревала тебя в другой ориентации… — насмешливо отметила Маня, не увидев, как легко рассмеялся Александр и вспыхнул от негодования её хороший друг, походивший сейчас на разозленную фурию. — Вот ты, Машка, гадюка, — добавил он чуть позже, успокоившись. — И мысли у тебя пошлые, я вот совершенно не это имел в виду. — Ой, — разочарованно выдохнула девушка, поймав взгляд чужих голубых глаз в зеркале. — А я ведь тебе ничего конкретно и не сказала. Так, констатация факта. На какой-то момент между молодыми людьми установилась тягучая тишина, нарушаемая лишь нескончаемым трепом в эфире радиостанции. Маня, потерявшая связь с действительностью, только сейчас заметила, что уже как пару минут в салоне автомобиля играет популярная русская песня. После небольшой музыкальной паузы прозвучала короткая заставка какой-то передачи, и на смену привычной попсе пришел звонкий и веселый голос диктора: — Итак, сегодня мы поговорим о том, о чем без слез на глазах говорить не получается, — со слышимой усмешкой проговорил голос в эфире радиостанции. — Его Величество Футбол. Как Вы понимаете, тема нашего эфира — предстоящий Чемпионат Мира, сборная России, её перспективы и главные надежды в составе команды. Мы ждем ваших звонков в студию. Напоминаю, что своё мнение Вы также можете оставить и в нашей группе в социальной сети «Вконтакте». Самые интересные комментарии мы зачитаем в прямом эфире… Маша даже решила послушать. В футболе она не разбиралась, вовсе нет. Более того, она знала лишь принцип этой древней, как мир, игры и кое-какие правила. Когда-то давно, может, когда ей было лет десять, отец пытался привить девочке любовь к спорту, который он сам обожал, но Маша… В его понимании оказалась необучаема, и если что из соревнований смотрела, то только легкую атлетику и только пару её дисциплин. Но здесь… Чемпионат Мира, как ни крути, слишком масштабное событие, которое обойти стороной даже человеку, что футболом никогда не интересовался, весьма проблематично. От того Маша не была против послушать что-то по этой тематике, чтобы не чувствовать себя совсем отсталым овощем, когда об этом начнут верещать из каждого утюга. Хотя, поздно. Диктор сказал ещё что-то, в студию дозвонился первый слушатель, но услышать то, что он говорит, было никому не суждено. Александр сначала упорно убавлял звук, не обращая внимания на негодования друга, а потом и вовсе переключил на сугубо музыкальную радиостанцию. Русоволосый парень даже как-то облегченно выдохнул, что Матвей, как и прежде, не пытался кричать и бороться за прослушивание той программы, в фокусе которой постоянно звучат какие-то обидные шутки. Он бросил короткий взгляд на молчавшую девушку, но по лицу её было видно, что в душе все же треплется небольшой, но такой логичный вопрос: — Почему ты переключил? — подает голос и даже не застаёт Головина врасплох. Матвей, который сидел рядом и все это слышал, лишь натянул на лицо улыбку Чеширского кота, подпирая кулаком собственную щеку и приподнимая брови в немом вопросе. Он, в принципе, всё прекрасно понимал, но… Смотреть на рассеянность других ведь так замечательно. — Там хотя бы не играл «Ласковый Май», — с негодованием в голосе добавила девушка, заметив, какие хиты то и дело крутили на этой волне. — Просто не люблю ту программу, — пожал плечами Александр, кинув короткий взгляд за плечо. — Тупой юмор. — Да что ты, правда? — с нескрываемой иронией поинтересовался Матвей, вспоминая, как много раз именно под эту радиопрограмму Саня заливался искренним смехом. — Правда, — как нечто очевидное произнес Головин, который за годы общения с Матвеем научился абсолютно не реагировать на его издевки. Покрепче сжимает руль, проезжая несколько метров вперед и вновь останавливаясь в бесконечном потоке машин. — Если тебе не нравится эта музыка, я выберу другую радиостанцию. — Ну, прям сама галантность, Санек, — подсобил Матвей, пока его лучший друг с увлечением искал какую-то только ему известную волну. *** — Нет, Саня, ну я не понимаю, ты ближе подъехать не мог? — с очевидным негодованием вопрошает Матвей, гневно взглянув на друга. Ладно бы он остановился за триста метров от пункта назначения в хорошую, солнечную и безоблачную погоду, так нет же! Дождь все ещё фигачит так, что слова парня про ковчег начинают приобретать не такое уж и абсурдное значение. — Там негде припарковаться, — как бы невзначай заметил русоволосый парень, виновато улыбаясь и разводя ладони в привычном жесте. — Так что… Смотри какая романтика! — словно бы пародируя Самойлова, заметил Головин. Маня лишь слегка улыбнулась, предвкушая, какой мокрой выдрой она будет, добравшись до места. Зонтик, конечно же, никто с собой не захватил. — Мария, — и подобное обращение девушку немного покоробило. Слишком официально. Слишком в разрез с привычным обращением «Маня», — у тебя есть чем укрыться от воды? — спросил Саша так, будто в случае отрицательного ответа он внезапно достанет из небольшого ящика зонт или — что ещё эффективнее — выключит дождь. — Нет, Александр, — не выдержала, отвечая в подобной манере, за что сразу же чуть не прикусила себе язык, — откуда? Головин покачал головой, о чем-то напряженно размышляя. Не было ни единой предпосылки к тому, что сейчас каким-то чудесным образом вдруг перестанет заливать улицу. Молодой человек, поворачиваясь, дотягивается до соседнего свободного от Маши места, где валялась какая-то большая спортивная сумка, быстро достает оттуда какую-то кофту и возвращает багаж обратно, на свое законное место, затем эта олимпийка синего цвета с капюшоном незамедлительно-любезно была предложена девушке: — Хоть как-то закроешься, — просто пояснил он, пожав плечами. Маша приняла кофту с огромной благодарностью. Матвей смотрел на сие действо взглядом, который так и кричал о том, что все вокруг охренели. После нескольких секунд, за которые Маша уже накинула чужую одежду, а рука Головина потянулась к ручке двери, Матвей неожиданно произнес: — А для меня у тебя ничего нет? — его голос был наполнен такими жалобными нотками, что, Ей-богу, он мог бы накопить на квартиру, выпрашивая милостыню. — Мне, между прочим, нельзя замочить камеры. — Ага, — соглашается Головин. — Ты можешь не замочить их, просто оставив в машине. — Вот такой ты друг и есть, — с негодованием констатировал он, кинув взгляд темных глаз на Машу. — Маня, держи ключи, иди вперед. Нам ещё вещи доставать из багажника. Кстати, — он помедлил, будто бы обдумывая то, что можно сейчас говорить и что нельзя. — Тебе идет эта кофта, цвет твой, — зачем в этот момент он посмотрел на Головина, Матвей не знал даже сам, но друг эту реплику лишь равнодушно проигнорировал. Ни один мускул на его лице, выражавшем полное отчуждение, не дрогнул, а единственное, что он сделал — быстро вытащил ключ из замка зажигания. *** Катя: Ты не помнишь, в какой комнате живет Амрит? Пришедшее сообщение застало Марию уже в стенах этой прекрасной комнаты-допросной. Никто из молодых людей ещё не успел прийти, а потому она была полностью предоставлена сама себе. Катя, любимая соседка, видимо, окончательно протрезвела и начала вытаскивать из своей памяти обрывки происходящих с ней уже как два дня назад событий. Маша же, хоть сообщение и увидела, отвечать на него не видела смысла. В конце концов, это Катин хахаль, и она совершенно не обязана располагать хотя бы какой-то информацией о нем. К слову, если бы Маша записывала всех парней, когда-либо гулявших с соседкой, у неё в памяти уже давно бы закончилось свободное место. Мы ни на что не намекаем, нет. — Бодрит, — с порога произнес Матвей, влетая в помещение. Скорее всего, подобное лестное замечание было адресовано пресловутому дождю, вымочившему ребят до нитки. С волос обоих стекала вода, футболки промокли, и, вроде бы, даже на бровях оказались несколько особенно больших капель. — Да, освежает, — лаконично соглашается Саша. Молодой человек только и успевает быстро переместиться на свой уже почти родной стул и развалиться на нем с таким усталым видом, будто сюда он бежал несколько месяцев. Без передышки. По пустыне. — Слушай, Мария, — и девушка в очередной раз скривилась от такого обращения: — Давай начнем прямо сейчас. Так и закончим быстрее? Маша лишь кивнула, слегка улыбнувшись и заправив за уши пару светлых прядей, привычно спадающих на лицо. — А меня вы подождать не хотите? — искренне поинтересовался Матвей, в очередной раз, словно учительница на контрольной, выдавая своим деткам страницы с заданиями. — Я тут, между прочим, камеры… Хотя, похрен, — машет рукой так, словно его уже задолбала собственная затея. — Делайте, как считаете нужным. — Мы задали друг другу уже двадцать один вопрос. Осталось пятнадцать, и мы с тобой — свободные люди, — заметил Головин, на сей раз отложив телефон куда подальше. Он сидел расслаблено, спина несколько ссутулена и откинута на неудобную деревянную спинку. — Я начну: какую роль любовь и нежность играют в вашей жизни? — задавая этот вопрос, Головин искренне порадовался, что отвечать на него ему не придется. Какой-то не очень уютный вопрос. Не его. — На данный момент, никакую. Если чего-то в твоей жизни нет, оно однозначно перестаёт играть какую-либо роль, верно? — пытается говорить весело, и, кажется, у неё даже получилось. — В вашей семье отношения теплые и близкие? — Вполне, — Головин лишь пожал плечами, впервые ограничиваясь настолько коротким ответом. — Что вы чувствуете в связи с вашими отношениями с матерью? — Любовь, — такой же короткий ответ, которым и ее одарили несколькими секундами ранее. — По-вашему, какая тема слишком серьезна, чтобы шутить об этом? — Банально, наверное, но смерть, — произнес молодой человек, дотронувшись рукой до собственного затылка. — Сегодня у нас с тобой день односложных ответов? — спросил, но ответа получить не стремился. — Кстати, Матвей, почему в списке меньше тридцати шести вопросов? — кажется, только сейчас обратив внимание на этот факт, интересуется парень. Маша тоже замечает данную несостыковку только сейчас, просматривая нумерацию. Матвей этого вопроса не ожидал, а потому немного растерялся. Он вообще, если честно, не думал, что ему придется объяснять такие очевидные вещи: — Ну… — он замялся, будто бы нехотя растягивая слова и пробуя их на вкус. — Там некоторое количество вопросов буду зачитывать я. Думаю, это самая важная часть. — Ладно, черт с тобой, — безразлично кинул Головин, бегая по строчкам следующего вопроса. — О, а вот этот мне нравится: ваш дом со всем имуществом загорелся. После спасения ваших близких, а также домашних животных у вас есть время, чтобы забежать в дом и спасти еще что-то от пламени. Что бы вы взяли? Почему? Неожиданно для самой себя девушка засмеялась. Серьёзно? Это тот вопрос, который пришелся ему по душе? — Ну, — она практически не думала в этот момент, но неловкую паузу, почему-то, подержать очень хотелось. — Я бы взяла папку с документами и бумажник. Деньги будут нужны, чтобы найти себе ночлег и купить продукты питания, а документы почему, думаю, объяснять не надо. И это был, как ни странно, последний вопрос из их списка. — Так, всем спасибо, — громко возвестил Матвей, придвигая стул ближе к ребятам. — Теперь моя очередь, — констатировал очевидный факт, забирая у обоих друзей уже ненужные им листы с буквами. Головин лишь обреченно вздохнул, оглядевшись вокруг: — Ну что, добьём сегодня? — отвлеченно поинтересовался он у Маши, но это был, скорее, вопрос риторический. — Да, давай. *** После нескольких десятков минут неудобных вопросов и переглядок, спонсированных лично Матвеем, молодым людям было несколько неудобно находиться в обществе друг друга. Они чувствовали себя как два неловких подростка: без понимания, как себя нужно вести, и с тайным страхом, что собеседник вот-вот начнет смеяться из-за всего, что ты только что сказал. А сказали они многое, и это многое вызвало чувство огромного, непомерного стыда. Как будто бы человек вмиг остался нагим, не снимая одежды. И как же все-таки странно, что человек стыдится самых простых, самых обыденных вещей. Простых слов, простых действий. Самого себя. И проблема заключалась в том, что: Слишком много правдивых слов было сказано. Слишком много честных переживаний вывернуто наизнанку. И плевать, что откровенность в их разговоре присутствовала не всегда. Они хотя бы не врали, а на вопросы Матвея и вовсе отвечали так правдиво, как, наверное, никогда не делали этого перед камерой. И стыд порой позволяет почувствовать себя лучше. Иногда. В особых случаях. Маша хотела уйти, больше жизни хотела, ибо неловкость, воцарившаяся после последнего вопроса, давила и раздавливала её, словно маленькую, противную муху. Она не знала, как здесь себя вести. Теперь. Парни завели разговоры на какие-то свои, отвлеченные темы, и ей на мгновение показалось, что она-то здесь больше не нужна. Так, для мебели, а потому её попытка уйти была абсолютно закономерна и совершенно логична. — Мария, тебя, может, подвезти? — то ли из вежливости, то ли из лучших побуждений интересуется Головин, но, быстро взвесив все за и против, девушка отвечает отказом. Это неуютно. По крайней мере, сейчас. Ей нужно немного времени отойти от произошедшего и нарастить пресловутый защитный панцирь, который только что раскрошили на мелкие части отбойным молотком. — Нет, спасибо, но у меня есть ещё пара дел в этой части города, — немного недоговаривает, но ни капли не жалеет о том, что делает прямо сейчас. — К тому же, дождь почти закончился, — беспечно замечает, легко кивая на светлеющее за окном хмурое московское небо. — Как скажешь, — Головин пожимает плечами, не желая настаивать, поскольку сам чувствует не меньшую неуверенность и неловкость. — Увидимся, — произносит он на автомате. Видимо, это его запрограммированное прощание на все случаи жизни. Мария же подобного мнения не разделяла: — Не думаю, что я ещё раз буду участвовать в его экспериментах, — кивает головой в сторону собирающего вещи Матвея, недоверчиво скривив лицо. Головин засмеялся, прекрасно понимая абсурдность его фразы и осознавая, что видятся они сегодня, скорее всего, в последний раз. — Ну, в таком случае… — он виновато разводит руками и выглядит излишне… мило. Эта мысль девушке, если честно, весьма не понравилась. — Увидимся никогда? Маша усмехается, беззаботно кивая головой и не имея возможности интерпретировать собственные ощущения. Странно. — Увидимся никогда, — вторит, в очередной раз позволив себе мимолетную улыбку, и через минуту виноватых переглядок скрывается за черной входной дверью.