Это не лечится

       У него между пальцами тлеет Marlboro Red, а в крови растворяется White Horse, который почти превратил мозги в какую-то кашу. Его коньячные глаза сверлят банально бежевую стену кухни напротив, а губы, искусанные очередной пассией, имя которой растворилось так же быстро, как и алкоголь в его крови, растянуты в довольной улыбке.        Темные зрачки расширены, словно он накидался вместе со своими придурковатыми дружками, а обычно уложенные волосы находятся в беспорядке.        Ему нет никакого дела до, прожигающего его жалкую душонку взгляда, стальных глаз, но где-то между рёбрами что-то противно сжимается.        — Прекрати уже пялится на меня, — лениво бросает через плечо и глубоко затягивается, так, что перед глазами на мгновение темнеет. — Выглядишь убого.        — Я первая сюда пришла, — Пепельная скрещивает руки на груди и высокомерно поднимает подбородок. — Тебя сюда никто не приглашал.        — Какое жалкое оправдание.        Она закатывает глаза, в этой своей любимой манере, типа говоря «ты меня заебал», а он продолжает делать вид, что ему абсолютно похуй. И получается весьма неплохо.        — Ты бы хоть окно приоткрыла. Твои духи такие вонючие, — морщит лицо в подтверждение своих слов, а сам, того нехотя, вдыхает этот аромат в себя, вперемешку с сигаретным дымом.        — Возьми и открой, — с холодом и безразличием.        У него ноги ватные от выпитого алкоголя, но он все же подходит к окну, отодвигая бедром Снежную в сторону, которая шипит и пихает его в ответ, вызывая кривую ухмылку на порозовевшем лице. Тянет окно за ручку, открывая, а после разворачивается к девушке, слегка наклоняясь вперёд. Она стоит, держит спину прямой, словно в школе балета ночевала чаще, чем дома, а его шатает, и благо рядом подоконник, так бы рухнул на пол, без каких-либо сил. Коньячные глаза смотрят на профиль Пепельной, а та сверлит взглядом фарфоровую вазу, чувствуя, как ее бледная кожа щеки плавится под этими прожигающими глазами.        — Где твоя помада?        — Поделиться?        — Почему нет? — усмехается, замечая озадаченность на бледном лице. Его веселят сведенные у переносицы брови, и он тычет пальцем в ее лоб, за что получает по руке.        — Ну так что? — тянет, улыбаясь словно мартовский кот.        Снежная растягивает губы в снисходительной улыбке и достаёт из заднего кармана бойфрендов алую в стике, которую суёт ему в руку, всем своим видом показывая, мол «у тебя смелости не хватит, кретин». А он, на зло этой Холодной стерве, открывает и мажет алым цветом по своим губам, для правдоподобности чмокая ими, избавляясь от комочков. Улыбается довольно, на что Пепельная качает головой. Ну не идиот, а?        — Я ахуенен, не правда ли? — она бы рассмеялась с такого заявления, но с трудом подавляет в себе это желание, и лишь с безразличием пожимает худыми плечами, которые прячет под безразмерным вязаным свитером цвета слоновой кости.        — Умойся и не позорься, — Ледяная обходит его стороной, но дергается, когда цепкие пальцы смыкаются на ее тонком запястье. Он дергает Снежную на себя и та тряпичной куклой падает в пьяные объятия, пропахшие сигаретами и Old Spice. Стальные глаза хаотично бегают по загорелой коже лица, постоянно отвлекаясь на кровавое пятно на губах, а руки, покрытые паутиной голубых вен, сжимают до противного хруста костей ткань колючего свитера.        — Прекрати играть роль гордой и независимой, — мальчик-пятница проводит языком по губам, пробуя помаду на вкус. Неприятная, приторно-сладкая, и от этого такая же крышесносная.        — А ты прекрати быть самоуверенным козлом, — шипит в лицо, которое было запредельно близко.        — Все сказала? — сухо.        — Все, — как точка в диалоге.        У неё руки чешутся, так сильно хочется проехаться кулаком по самодовольному лицу, желая стереть эту надменность и высокомерие. У него жжёт губы и пальцы сильно сжимаются на пояснице, вызывая тихий писк где-то на уровне ключиц. Она хочет оттолкнуть его, выплюнув пару ласковых в его адрес, а затем эффектно удалиться из кухни, как она это любит, тем самым поставив жирную точку. А ему хочется сказать ей, что она — никакая и не неприступная крепость, раз тянется губами к его губам, размазывая чёртову алую, слишком приторную, но все же крышесностую, помаду.