Эхо

      В тот день я сначала решила, что нам с Финном совершенно необходимы два разных, отдельных телефона. Друг с другом мы все еще могли связаться телепатически, как делали, когда он отправился шпионить к Фиттис. Но связь становилась все нестабильней и хуже, постепенно сводясь лишь к смутным ощущениям настроений и намерений друг друга, превращаясь просто в то, что принято звать интуицией. Мы и впрямь удивительно чувствовали друг друга, буквально предугадывая слова или желания, а вот просто взять и поболтать, как прежде, находясь на разных концах города, выходило все реже. Джордж предположил, что это связано с нашим Даром и закрытием всех порталов на Ту Сторону. Сказал, когда Дар пропадет, то телепатия исчезнет. Что до остального, посмотрим. Мы сумели найти общий язык и привязаться друг к другу и без него. Не думаю, что возникнут проблемы. Даже если наша интуиция даст сбой, не собираюсь отказываться из-за нее от своих с таким трудом построенных отношений. Финн думает так же. Он этого вслух не говорит, но вообще-то он одинок. В своей прошлой жизни, в смерти, и теперь. У него есть я, он подружился с Киппсом, нашел общий язык с Фло и научился сосуществовать в одном пространстве с Локвудом и Холли. И все же полугодовой терапией в стиле «Локвуд и компания» не исправишь ста двадцати лет ментальной и даже физической изоляции. Еще призраком он шутил на эту тему много и колко, притворно жаловался и плакался мне о своей скуке и грусти, но суть в том, что в каждой шутке есть доля правды. Я пренебрегала его словами, ведь он так любил кривляться и давить на жалость, старый призрак-прохиндей. Но я видела его воспоминания, я была на Той Стороне и знаю, просто знаю, что ее не вытравишь из себя, никогда. Я сама ловила себя на том, что иногда сижу и просто залипаю. Как бы отключаешься от реальности, теряешь нужную волну, и тебя уносит далеко, в другое измерение, перед твоими глазами заново маршируют призрачные армии, твои руки холодеют от потустороннего холода, а в голове стонут голоса мертвых. Даже если прямо в лицо бьет свет солнца, можно выпасть из мира на несколько минут, и обратно тебя возвращает осторожное прикосновение теплой руки и родной голос.       Финн не меланхолик, я тоже. Когда он только вернулся, у него не было времени рефлексировать, или он просто изо всех сил отталкивал от себя мир иной, радуясь, что ему свезло вырваться оттуда. Но каждый из нас, и другие ребята в том числе, переживал все по-своему. Просто наши друзья уже справились с последствиями, а мы пока волочили их за собой, отрывая от себя куски того, что не должно существовать в этом мире. Джордж занялся наукой. Локвуд вел расследования, а потом основал клуб фехтования, стал консультантом по потустороннему миру, даже организовывал экскурсии в бывшие активные места. Фло подалась в… полицейские. Ну, не совсем: она работает в следовательском отделе Скотленд-Ярда и действует на нервы старичку Барнсу, раз в неделю навещая его. Холли с Киппсом замутили семейный бизнес, вот так. Они организуют яхтовые туры у самых живописных берегов Великобритании. Каждый нашел дело, которое помогло ему пережить случившееся. Им всем еще и досталось от нашего исчезновения. Эта мысль волей-неволей перетекала в другую: однажды нам с Финном придется заплатить за это. Наши друзья уйдут раньше нас, на десять, пятнадцать лет, кто знает.       «Что за чушь собачья, — сказал мне Финн как-то. — Ненавижу эту философию про расплату за хорошее. В мире нет справедливости. Просто получай все от того, что у тебя есть сейчас». Я сказала ему, что не прощу его, если он умрет раньше меня. Он посмеялся. Ведь любой из нас может стать жертвой несчастного случая. Банальщина вроде грузовика, который собьет на пешеходном переходе.       — Ну, тогда придется порталы снова открывать, — сказал Финн. — Если тебя собьют, использую твои и водилы косточки как Источники.       — Водила не обязательно тоже умрет, — возразила я.       — Я его сам убью.       Приключись и вправду подобная ситуация, я не сомневалась — убьет. Если никто не помешает.       — А вообще, хорош про смерть думать. Ее и так у нас больше нужного было.       — Ты тоже про нее вспоминаешь.       Он в замешательстве почесался. Финн не любит признавать своих слабостей, а мысли о Той Стороне и прошлом он считает за слабость.       — Нельзя же сделать вид, что этого не было, — наконец произнес он. — Но… как бы выразиться… зацикливаться на нем тоже не нужно.       — Не всегда это просто.       — Согласен. — Он протянул руку и взял мою ладонь в свою, мы сидели за столом на кухне. — Я бы тебе посоветовал на мне зацикливаться, я по всем статьям лучше тяжелых воспоминаний.       Я засмеялась и ущипнула его.       — Ой, ну все, звезда взошла, держите его семеро.       — А ты как думала. Я красивый, умный и у меня отличное чувство юмора.       — У тебя отличное чувство самомнения.       Одно другому, по его мнению, не мешало.       Так вот, Локвуд, понимаете ли, уехал в соседнее графство по делам, Финн пристроился подрабатывать в компанию, которая занималась всяким монтажом на больших высотах. Например, стекла в небоскребе. Еще они выполняли ремонт фасадов, кровли, покраску и обслуживание разных конструкций, рекламных щитов, да черт знает чего еще. Спектр очень широк. Финн, товарищ совершенно без тормозов и царя в голове, а также обладатель непомерного запаса удачи (это ему судьба, видимо, в посмертии милость оказала), пока проходил стажировку одновременно с учебой. Но уже успел заработать небольшой багаж историй про прыжки и лазанье на высоте без страховки, к восторгу коллег, а еще дурацких розыгрышей, за которые огреб от прораба. Благо, риску ничью жизнь он не подвергал, но очень убедительно создал видимость, что один из парней на работе закрепился с ошибкой, что было чревато падением с последующим летальным исходом. Лицо товарища, как он сказал, было бесценно. А суету-то какую навели, вызвонили спасательную бригаду, достали парня со всеми предосторожностями, стали проверять — а там все как надо закреплено. Иной раз Флеймс прикинулся, что сам упал: взял да навернулся картинно с карниза. Брык, пролетел два этажа и застопорился, повис правда вниз головой. Пришел начальник смены, посмотрел на него и сказал, что оставит его там висеть. Ох и юлил Финн тогда перед ним, чует моя душенька. Поздно он тогда домой вернулся, сердитый.       График у него был два через два, вот он на работе, Локвуд в отъезде, а я в магазине. Я по просьбе Локвуда отправилась к город прикупить новую скатерть. Просьба сопровождалась оговоркой, что я могу набрать всякой другой бытовой мелочевки, если посчитаю нужным. Знаете, в жизни бы не подумала, что на два часа залипну в залах, набитых чашками, чайниками, тарелками, графинами, сервизами разных мастей, наборами полотенец, комплектами постельного белья и декоративными подушками. Тьфу ты, как будто под гипноз попадаешь в таких местах. Я раньше не ходила, только от Холли однажды услышала, насколько поход в «И*ею» залипательный, и, конечно, не верила, а тут на тебе. Словом, я не смогла оторваться от двух наборов чайной посуды, где чашек было как раз по количеству нас, но оба нравились мне одинаково, и мне нужна была помощь. Но не консультанта-продавца, а кого-нибудь из наших. Вот где телефон стал вдруг так нужен!..       В одном наборе на чашках нанесли рисунок снаряжения агентов: рапиры, цепи, вспышки, даже свечи и флаконы с лавандовой водой. Они просто были хорошо выполнены и красиво оформлены, эстетично так. В другом на чашечных боках красовались забавные рожицы, изображающие агентов. Рожицы почти идеально соответствовали характерам наших ребят. Я не смогла определиться, и вернулась домой только со скатертью и длинной плюшевой лисой, невероятно мягкой на ощупь. Лиса походила на хвостатую колбасу, а ее хитрая морда вызывала вполне определенные ассоциации.       Вечером, когда Финн вернулся, мы покушали и развалились в гостиной перед телевизором. Флеймс, негодяй, обстебал лису и сказал, что она похожа не на него, а на Киппса, принялся притворяться обиженным ревнивцем, и я сбежала от него на кухню. Там, заваривая чай, я вспомнила, что обещала отзвониться Локвуду, что мы дома и все в порядке — он определил это правило и заставлял нас четко следовать ему. Финн иногда подшучивал над ним, но тоже, как я, снисходительно относился к локвудовой просьбе. Я понимала, почему он хочет, чтобы мы, по крайней мере я, всегда была на связи. Нас уже никогда не бросит во времени, но есть еще тысяча причин, по которой мы однажды можем не вернуться. В обыденной жизни это кажется таким далеким, но мне несложно уважить просьбу старого друга. Мне вообще всегда приятно поговорить с ним.       К чему я это все?.. Наверное, к тому, что мне и самой пора было реально подумать, чем же я хочу заниматься. Когда я начинала об этом размышлять, то ощущала себя словно в космосе. Вокруг так много планет, звезд, целых галактик, но все они далеко от меня, до каждой добираться световые годы, а я даже не знаю, какое направление взять. Единственное, чем я занималась, кроме агентской и сопутствующей деятельности, это… это… у меня, если честно, не было хобби. Времени не хватало. С детства я уже работала, и сил ни на что иное не оставалось. Так длилось много лет. Я не особо любила читать, потому что истории никогда не захватывали с головой и быстро забывались — то ли дело, я жила в такое время, которое само по себе было захватывающей историей, до мурашек. Никогда не пробовала фотографировать. Не интересовалась коллекционированием или садоводством. Возможно, я могла бы работать вместе с Энтони как инструктор по фехтованию. Да, кстати, недурная идея. Держа ее в голове, я оставила чайник на плите закипать и нырнула в коридор. Найдя куртку Финна на вешалке, я пошарила по карманам в поисках мобильника. Набирая нужный контакт и поднося телефон к уху, я плюхнулась в кресло возле столика, на котором до сих пор стоял хрустальный череп, вытянула из стакана один карандаш и нарисовала загогулину на листке бумаги, уже щедро покрытом абстрактными шедеврами.       Локвуд почти сразу взял трубку, мы обменялись новостями, впечатлениями дня, и он сказал, что я могла бы купить оба чашечных набора. Мою идею насчет фехтования он воспринял очень тепло, мол, я очень способная ученица настоящего мастера и даже в свои шестнадцать буду прекрасным инструктором — для юных посетителей так точно. Мы еще немного поболтали о всякой чепухе, он поблагодарил, как всегда, что я позвонила, и отключился. Я опустила руку с нагревшимся телефоном и посмотрела на свои художества: разговаривая, я заполнила последнее пустое пространство на листе. Карандаш у меня в пальцах дрогнул. Я успела зарисовать, довольно грубо, хрустальный череп, прибавить к нему сполохи, имитирующие эктоплазму, несколько звеньев цепи…       Я усмехнулась себе самой. Мне ли спрашивать Финна, отчего он изображает порой на холсте Ту Сторону?       Так как листок я не выбросила, а оставила лежать на столике, вскоре на нем появилось нечто вроде ответа. Возле моего художества возникло еще одно, и оно принадлежало Финну, потому что Локвуд не калякал на бумажке ничего, кроме завитушек и странных фигур. Флеймс изобразил глумливую рожицу и стрелочку. Я перевернула листок и обнаружила карикатуру: девочка с большой головой, с огромными ушами, с рапирой в руке и ужасно угрюмая. Вот паршивец!       Листа нам не хватило, и мы незаметно переместились на скатерть. Наши художественные баталии раз от раза становились все сложней, переходя от шутливых рисуночков к триптихам, примечательным в основном тем, что они абсолютно разнились по стилю. Он будто бросал мне вызов: ну, сможешь так же? По правде сказать, у него выходило лучше, чем у меня. Ну конечно, он ведь много рисовал карандашом. И вот однажды я не стерпела и намалевала на скатерти акрилом. Я никогда не пробовала его раньше, но нашла нераспечатанные краски в библиотеке и в порыве вдохновения я оставила на скатерти околоимпрессионистский пейзаж. Это была морская волна, которой с берега управляла крошечная фигурка человека — отсылка на наш сон в Маргите.       Локвуд долго наблюдал со стороны, а потом, застав меня за очередным ваянием, заметил, что мы могли бы собрать уже целую галерею «домашних зарисовок». Финн, когда услышал, неожиданно заявил, что в этом что-то есть и «в этих ваших интернетах» и не на таком можно «хайп словить».       — Давай, — говорит, — Люси, попробуем нарисовать что-то вместе.       Он опять качался на стуле. Сегодня у всех был выходной, Локвуд чинно пил чай, просматривая газету, а Флеймс запрокинул голову, балансируя и помахивая чайной ложечкой, зажатой в зубах.       — Ну уж не знаю, — сказала я, — мне кажется, мы передеремся в процессе из-за концепта и цветов.       Финн со стуком принял правильное положение и вынул изо рта ложку. Он знает, что Локвуда бесит, когда такой ложкой лезут в варенье или мед, и постоянно его дразнит. Локвуд, впрочем, словил дзен и предпочел не заметить финновых маневров.       — Зачем нам цвет?       — Вот видишь.       Он ходил задумчивый какое-то время после нашего разговора, а потом вечером, когда мы уединились в библиотеке, неожиданно сказал, что он должен кое-что мне показать. Мы смотрели видео всяких любителей-исследователей паранормального и охотников за привидениями, которых уже не существует, и старались не смеяться в голос: Локвуд наверху, в гостиной, уже задремал, а спал он плохо и порой вовсе страдал от бессонницы. Что говорить, и у меня такое бывало.       Финн устал держать телефон почти на весу (согнутые в локтях руки, поставленные на живот) и мы немного полежали молча в темноте. Вот тогда-то я и услышала, что должна кое-что увидеть. Он сполз с дивана, скрылся за одним стеллажом и, покопавшись на полках, вернулся с альбомом.       Я никогда не настаивала, чтобы он демонстрировал мне все свои работы. Он не прятался, а я не бегала за ним в попытках увидеть каждый рисунок. Но этот альбом мне был незнаком. Финн сел и помолчал чуть-чуть, постукивая по нему пальцами.       — Я собирался просто сжечь его.       — Почему?       — Ты поймешь, когда откроешь.       Альбом был заполнен почти полностью. Черно-белый, все работы в карандаше. Разные, но их объединяло одно: неизменная, затягивающая и в какой-то мере завораживающая мрачность. Серая, черная, угольно-черная темнота и плоский мир, двумерный, во всех смыслах, и его навечно потерянные и мертвые обитатели… Я долго рассматривала, спрашивая, когда не понимала, что изображено. Та Сторона искажает пространство и порой трудно увидеть простое здание среди дрожащей пелены.       Иногда в черноте появлялся свет. После картина слегка сменилась и стала более похожа на то, что видели мы, будучи живыми, в мире мертвых. Я узнала призрачные войска Мариссы. Духов флейты. Эктоплазменную змею в броске.       — Здесь и правда не нужен цвет, — сказала я.       Финн тихо хмыкнул. Он сидел, откинувшись на спинку дивана и прикрыв глаза. Я подвинулась и положила голову ему на плечо.       — Спасибо, что показал.       Он промолчал. Я отложила альбом, пролезла Финну под руку, так что теперь он вроде как обнимал меня, и крепко сжала его ладонь. Тоже прикрыла глаза. Стало темно, зато я ощущала приятное живое тепло. Что бы мы ни пережили, как бы за нас ни цеплялась Та Сторона, мы всегда будем вместе.       Мою руку крепко пожали в ответ. Сухие, почти горячие в сравнении с моими, пальцы. Бывший призрак!.. Да он живее всех живых. А ведет себя вообще так, словно он бессмертный.       — Люси, ты настоящая?       Я замерла.       — В смысле?       Он молчал.       — Финн, ты чего?       Я даже приподняла голову, чтобы заглянуть ему в лицо, но он даже не открыл глаз. Тогда я взяла да укусила его за подбородок — несильно. Он потер место укуса пальцами.       — Больно, — говорит.       — Вот и делай выводы. Что значит «настоящая»?       — Просто… — он вздохнул. — До сих пор… мне сложно поверить.       Я ждала. Он думал, как сформулировать свою мысль. Кажется, я начинала понимать причины его смутного беспокойства, которое порой улавливала, но не могла понять источника.       — Что я здесь. Что ты здесь.       Его пальцы на моей руке сжались и разжались.       — Что я живу опять. Заново, понимаешь?       Я прижалась потеснее.       — Да. Думаю, понимаю.       Не в той же мере, но все-таки. Не так долго, но я тоже побывала на том свете. Хотя войти в портал и даже вернуться — полдела. Сложность в том, чтобы остаться самими собой. Мы провели в мире мертвых часы, а Финн — больше столетия. Не удивительно, что настоящий мир кажется ему теперь нереальным. Прошло всего несколько месяцев, как он вырвался из оков, которые для всех остальных вечны, покинул тюрьму, которая ограничивалась пятилитровой стеклянной банкой. В нее он уже никогда не вернется, и Та Сторона закрылась для всех живых. В довесок он получил то, чего никогда не имел при прежней своей жизни, и теперь, независимо от наличия причин, страшно сделалось это потерять. Того, что дорого, всегда страшно лишиться.       Как бы я ни чувствовала его, лучше, если он скажет сам — коли захочет, конечно. Поэтому, помолчав, я спросила:       — Чего ты боишься?       Его пальцы все еще очень крепко сжимали мою руку. Финн ответил не сразу. Наверное, думал, стоит ли говорить.       — Все того же, Люси… все того же. Как когда я был в банке.       Поерзав, я ткнулась носом куда-то ему в шею. Он дернулся слегка, ведь боится щекотки.       — Ты больше не будешь один. — Я выпростала руки, повернулась и обняла его.       — Вряд ли у нас получится умереть в один день, — мрачно пошутил он, ссылаясь на мои тревоги о смерти.       — Только если выпьем напару цианистый калий, — в тон ему ответила я. Финн засмеялся и погладил меня по голове. «Моя школа». Да уж, твоя-то школа — юмор почерней и проказы позаковыристей.       Мы уснули вместе, крепко обнявшись, как в тот раз, когда только прибыли в это время из прошлого. Но теперь мы уснули в умиротворении, а не от смертельной усталости. Тот альбом так и не сожгли, а наши рисовательные состязания так и не закончились. Нам пришлось купить мольберт, потому что скатерти стало мало, да и вообще не очень-то она удобная для такого. Так что уходя на работу, Финн с утра (в его паспорте значилось, что ему якобы двадцать) успевал начать, я продолжала, вечером снова он прикладывал руку, и так мы потихоньку наваяли с десяток рисунков на ватмане, потом перешли на холст, акрил, и перепрыгнули на акварель.       Я посетила несколько занятий в секции фехтования, которую вел Локвуд, чтобы посмотреть, как там дела обстоят. За три десятка лет принципиально ничего не поменялось, разве что Локвуд и некоторые другие мастера изобрели несколько новых приемов. Мне самой только предстояло им научиться, поэтому я сделалась тренером для начинающих групп.       Не могу сказать, что было сложно, но и не совсем уж просто. С детьми, например, трудно сладить, они много отвлекаются и балуются, а взрослые относятся с предубеждением. Все слышали обо мне, и знают, кто я, но когда видят перед собой молодую девчонку, невольно начинают сомневаться в моих навыках. У некоторых сомнение просто написано на лице, а другие не чураются комментариев, которые я, впрочем, быстро пресекаю. Возможно, мои слова плохо сочетаются с маркетинговой составляющей и то, что всякие менеджеры по продажам именуют сервисом, но мы занялись секцией не ради денег, а ради себя в первую очередь. Кого-то не устраивает — выход там же, где и вход. Примерно так я обычно и говорю. В фехтовальной секции Энтони Локвуда нет некомпетентных сотрудников. Здесь преподает он сам (очевидно), Фло (факультативно), талантливый выпускник международной академии (он приехал с Ближнего Востока) и я.       Я долго думала, чем же хочу заниматься, и выбор казался таким сложным. Мы, не привыкшие к жизни, которой живет большинство нормальных людей, вечно ищем чего-то… другого. Риска, новизны, движения, того, что, даже повторяясь изо дня в день, нет-нет да выстрелит, иначе, чем что-либо еще. Наверное, так же чувствуют себя ветераны войн, отгремевших когда-то, люди, которые убивали людей, видели смерть, и рядом с ними взрывались бомбы и на их глазах рушились города. Если ты видел нечто, выходящее за рамки обыкновенного, и позволил ему просочиться в тебя, то возврата нет. В призраках не было ничего хорошего, хоть они сами в том не виноваты — ведь никто из них не хотел застревать между измерениями. Мало приятного в бессонных ночах, в сдающих нервах, ползучем страхе и смертельном риске. Однако в особняке на Портленд-Роу до сих пор хранятся, и останутся там еще долго, свидетельства наших битв. Страх, жуть, опасность, а еще — ни с чем не сравнимое чувство успеха и победы. Наше агентство было лучшим, я твердо в это верю. Оно, навсегда скрепленное узами дружбы, перестало существовать, и мы будем еще много раз вспоминать о том, что пережили вместе.