Victims of love

Это очень странный, неторопливый контакт, и я, определённо, никогда не делала это так — уютно устроившись на боку. Дорогой мой Накахара всегда предпочитал более агрессивные тактики с закидыванием ног на плечи, вымещая на мне свою недолюбленность, будто только так он мог сделать меня своей больше, чем на эти влажные сантиметры. С Юдзу всё иначе. Он даёт мне возможность подстроиться, проходясь ласкающей ладонью вдоль моей ноги, от ягодицы и до чувствительной ямочки под коленом. Подхватывает и почти что страхует. Он оглушительно нежен, и мне хочется плакать от щемящего ответного чувства в груди. Юдзуру смотрит на меня, чуть щурясь, и мне хочется касаться его лица, собирая тонкий перламутр выступившей испарины с его высокого лба. Ночник у него за спиной, и его рассеянный свет кажется мне почти нимбом поверх тёмных волос моего, ставшего совсем-совсем взрослым, мальчика. Обнимаю его за плечи, придвигаясь совсем тесно, чтобы впустить его максимально глубоко. И мы почти синхронно задерживаем дыхание, потому что ещё ни разу мы не были близки так, как сейчас. — Моя принцесса… — выдыхает Юдзу первым, прикусывая нижнюю губу, притормаживая. Да что там, почти останавливаясь, словно привыкая или давая привыкнуть мне. Это шершавое осязание его внутри меня даётся нелегко — как всегда даётся исполнение заветных желаний. И я шепчу в ответ: «Только твоя», тут же пряча лицо у него на груди. Его кожа под моими губами такая горячая и солёная, что этот вкус хочется запить сладкой газировкой и сохранить в памяти до самого последнего дня. Вместе с этим дивным чувством заполненности, наконец, осознанным мной окончательно. Щекотно ныряю кончиком языка в уютную впадинку между его ключицами, в то время как Юдзуру прихватывает меня за талию, удерживая. Мальчик-с-фолликулярной-ангиной, много кому казавшийся скромным из-за своего хорошего воспитания. Мальчик, почти бесконтактно обнимающий коллег-фигуристок, вкладывающий формулы вежливости даже в положение собственных пальцев, замирающих в сантиметрах от их жаждущих прикосновений плеч. Мой мальчик, которому так нравится касаться меня… Он удерживает меня, подаваясь бёдрами назад, и я готова умолять его остановиться. Нет, Юдзу… Не уходи! Вместо этого я только громко дышу, выхолаживая следы от моих же поцелуев до мурашек на его тонкой коже. Почти выйдя, он входит снова — чуть более резко, оттого почти что нащупывая шероховатое донышко, и я закусываю его пониже ключицы, тут же целуя набухающий, явно болезненный след. И мне хочется, чтобы он продолжал. Потому что от каждого его толчка внутри под моей кожей танцуют жаркие искры. Нам обоим нужно больше, и я безотчётно тяну его на себя, чтобы оказаться распластанной на лопатках под приятной тяжестью его гладкой груди. И пусть он тут же вскидывает себя на руки, практически, вставая в планку, мне не хочется отпускать это ощущение. Поддеваю пальцем три шнурка, на которых Юдзу носит свои талисманы, притягивая его к себе. Он улыбается, опускаясь на локти и перехватывая губами мой выдох. Начиная всё с начала, мы не теряем энтузиазма. Скорее, наоборот: аппетит приходит во время еды, и хочется не просто угомонить внутренний жар возвратно-поступательными движениями. Хочется сделать это частью пронзительно-чувственной игры, в которой имеет значение всё, даже простое прикосновение. Как будто мы только сейчас поняли, что спешить нам некуда абсолютно. Юдзуру накатывает волной, раз за разом упруго ударяясь в мой податливый берег. Где же ты был, мальчик? Где была я? Почему всё это время мы были не вместе? И как же мне отпустить тебя утром, когда это самое жестокое утро настанет? Прихватываю его за плечи, стараясь не особенно усердствовать с ногтями, но он подаётся навстречу, зарываясь лицом в мои волосы. Позволяя мне почти что сомкнуть ладони у него над лопатками и делая слияние наших тел почти что взаимопроникновением. — Можешь там хоть своё имя нацарапать, Сэцуко… — выдаёт он, едва слышно. Вместо подобных вольностей, целую его в шею, одновременно чувствуя, как движения Юдзуру становятся резче и быстрее. Роняю ладони ниже, проскальзывая крутой изгиб его поясницы. Удержать его, не обгоняющего, но ведущего меня за собой, практически невозможно. Его сердце вот-вот выпрыгнет из груди, и я подныриваю так, чтобы прижаться губами к тому месту, где этот гулкий пульс слышно особенно отчётливо. Расписывая мой живот жемчужными брызгами, он смотрит на меня, закусывая губу. Заваливаясь на бок со вздохом лёгкого сожаления, но с абсолютно одуревшими глазами. — Видишь, я какой… — говорит он, будто бы забывая слова и плавая в интонациях. Касаюсь его лица ласкающим жестом, и он жмурится, сглатывая всё то, что собирался добавить. «Быстрый» — Ты позволишь? — интересуется Ханю, прежде чем пройтись по моей коже краешком простыни, стирая влажный след своего финиша. — Вообще-то, ты — самый лучший, Юдзуру. Прижимаясь к его плечу, почти безотчётно устраиваюсь максимально близко — так теплее. Так теснее… Зажимая его бедро между своими, я максимально разгружаю его травмированное колено. Это дико приятно, и я плавно двигаюсь, возвращая себе ощущение близкого пика. Тёмно-карие глаза напротив уже не смеются: эти влажные агатовые зрачки снова наполняются ночью. — Сэцуко… — выдыхает он, смаргивая, и мне хочется видеть только его лицо. Мои пальцы там, внизу, действуют ощупью. Обхватывая. Чуть сжимая. Взводя курки снова. Не давая ему остыть. Моя очередь кусать губы приходит тогда, когда Юдзу накрывает мою руку своей, вливая в моё запястье ещё немного уверенности. Добавляя моим движениям резкости. Скорости. Открывая для меня ещё один секретик Ханю Юдзуру вот так, запросто. Эта маленькая шалость вполне удалась, и мне сложно судить о том, что же заводит его больше: ощущение моей влажности у него на коже, наше совместное творчество у него в паху или бесстыдный диалог наших взглядов. — У тебя такие глаза… Ты плывёшь, принцесса. Мне хотелось бы уточнить, откуда он знает, как выглядят глаза у людей под кайфом, но я действительно плыву под действием эндорфинов — сильнейших природных наркотиков. — Это из-за тебя, Юдзу. Только из-за тебя… — слова собираются в осмысленную фразу с трудом, но я отчаянно пытаюсь сказать, что дело не в самом сексе. Не в притёртой синхронизации половых органов. Он сам, а не только его телодвижения, — источник моего удовольствия. Все эти одновременные разрядки — они бывают только в мыслях наивных школьниц, наверное. Сейчас, после нескольких подходов, любые сладкие моменты взаимодействия притупляются, растягиваясь во времени. Но, когда даже воздух напоминает расплавленную карамель, вливающуюся в лёгкие, все эти ёрзания не могут продолжаться до бесконечности — и на этот раз меня срывает первой. На мгновение прижимаюсь лбом к его плечу, выдыхая, а потом снова смотрю в лицо Юдзуру. Я просто хочу видеть, как ты взлетаешь, любимый. Его веки тяжёлые, словно у сонного ребёнка, и если внизу он всё ещё напряжён, то вверху — блаженно расслаблен, и мне хочется поцеловать его полуоткрытые губы. Будто чувствуя мой взгляд, Юдзу проходится кончиком языка по верхней. В том, как я сдерживаюсь, есть что-то от мазохизма, но больше — от желания не мешать… Он закрывает глаза, прежде чем окончательно уронить затылок в подушки, оставляя моему любопытному взгляду свой профиль. Сводит тёмные брови к переносице, задерживает дыхание — и на его виске отчётливо проступает лихорадочно пульсирующая жилка. — и я понимаю, что уже вот-вот… Отпуская себя, чтобы взлететь, наконец, Юдзуру отдаёт немного голоса в долгий выдох. Его дрожащие ресницы плотно прижаты к щекам. Моя рука всё ещё уютно лежит в его руке. Мы словно приклеены друг к другу, не в силах пошевелиться. И это так хорошо, что хочется умереть, оставаясь в этом мгновении навсегда. Я больше не сомневаюсь в реальности происходящего: здесь и сейчас Мальчик-с-фолликулярной-ангиной прижимается ко мне всем телом — так, будто между нами ещё ничего не было. Безотчётно раздувая тлеющий в нас обоих огонь. Аматэрасу спасает нас от бесконечных повторов, посылая целующий в глаза сон. Мир за окнами проваливается в небытие, ныряя за плотные шторы век, расписанные огненными световыми кругами. Уже в полусне я чувствую мягкое прикосновение одеяла, наброшенного на нас Юдзуру. Звук его дыхания рядом, прохладно ныряющего в мои волосы надо лбом, напоминает шум моря — и я проваливаюсь в дремоту, залипая в его тесных объятиях. Даже теперь он держит меня крепко. *** Просыпаюсь чуть за полночь, не сразу понимая, где я. Сажусь на постели, подбирая ноги под себя: ночник выключен, но с его ролью вполне справляется луна, заглядывающая в окно — её световая дорожка выстелена от сёдзи и до противоположной сены. Проследив взглядом этот короткий маршрут, обнаруживаю улыбающегося Юдзуру стоящим в конце светового луча. Он голый по пояс, потому что его бёдра обёрнуты белым махровым полотенцем. Странно, но при мысли, что он стоял вот так, просто глядя на то, как я сплю, мне становится жарко. — Привет… — как будто мы не виделись сегодня, но слово кажется мне уместным. — Доброй ночи, Сэцуко-химэ, — отзывается он, не сходя со своего места. Лунный свет прихотливо обтекает его, обрисовывая угольной тенью и без того чёткий силуэт. — Я не хотел тебя будить, но… Раз уж ты не спишь, может, составишь мне компанию? Офуро. Ну, конечно… Волосы Ханю мокрые, он уже успел и душ принять. Глядя на его улыбку, я всерьёз подумываю о том, что он планировал это заранее. И это лучше, чем поздний ужин в постель, хотя… Кофе мне выпить не помешало бы.