Эвакуация

Осознание произошедшего догнало не сразу. Белым облаком качался он в ласковых волнах безучастности и восхитительной пустоты. Мощный гул и нестерпимое давление, предшествовавшие этой эфирной свободе, чуть было не лишили его слуха и зрения. Но здесь, в облачном ковчеге, симптомы безумия начали ослабевать, а потом и вовсе исчезли, сменившись едва осязаемым шелестом. А потом кто-то щёлкнул пальцами и сказал: — Я догадывался, что рано или поздно ты сорвёшься, но и подумать не мог, что таким чудовищным способом. Поздравляю! Сегодня ты превзошёл сам себя, ублюдок. Кеншин с некоторой болезненностью ощутил, что сквозь океан белых облаков начинает просачиваться тонкая струйка морозной тревоги. Самоосознание, от которого он, казалось, отделился, извергнув из себя весь накопившийся лёд и морок, нагоняло с беспощадной неотвратимостью. Он снова тут. Как не узнать этот холодный, препарирующий, по-быкновению обличающий, голос. Рурони. Объявился. А где, собственно говоря, ты был всё это время?! Четыре дня ни слуху ни духу. Исчез как водный пар. Впрочем, не очень-то он его и искал. В последнее время они не слишком ладили. Хотя бы вспомнить недавнюю перепалку, в которую чуть было не вовлёкся бывший капитан Третьего подразделения Шинсенгуми. Но что бы Сайто себе не придумывал про его раздвоение личности, он вряд ли смог бы осмыслить альтер-эго экс-хитокири. Рурони был лучшей, можно сказать, идеальной версией Химуры Кеншина. Его чрезвычайным и полномочным представителем во внешнем мире. Они пришли к взаимопониманию достаточно давно. Сначала конечно конфликтовали. По молодости, еще не научившись толком контролировать свои эмоции, Кеншин был склонен впадать в гнев, когда Рурони властно вытеснял его с передовой сознания. Но со временем пришлось уступить. Это было правильно: Рурони оказался куда более психологически устойчивым и вызывающим доверие, нежели он сам. Когда-то Рурони сказал — я единственое основание твоей адекватности, Химура. Как выходной хаори для праздника ханами. Сам по себе ты ходячий деструктив и отчаяние. Так стоит ли, путешествуя по дорогам родины, пугать мирных жителей? Лучше доверься мне. И он доверился. Рурони утвердился в своих правах где-то на второй год его искупительного странствия. Примерно в это же время Кеншин наконец-то научился управляться с сакабато. То ещё было времечко. Меч, подаренный ему киотским кузнецом Шакку Арайи по началу только изматывал. Кеншин прятал его в чехол из ткани и вешал за спину, чтобы избавиться от привычки хвататься за рукоять по каждому пустячному поводу. К тому же это был очень неудобный меч. Приходилось прилагать усилия, чтобы в бою держать баланс, тогда как старую свою катану он ощущал как продолжение руки, что, в свою очередь, давало ему ощущение раскрепощённости даже в самой сложной схватке. Сакабато наоборот — жил сам по себе и поначалу не был ему ни другом, ни защитником. Первая же серьёзная заварушка, кажется он гонял банду речных бандитов, грабивших барки в окрестностях Ниигаты, оказалась полным кошмаром в плане соблюдения обета. Пытаясь вернуть похищенный у его случайных попутчиков груз, Кеншин увлёкся и чуть было не отсёк голову вожаку банды, а его самому свирепому приспешнику перебил правую кисть. Если бы не тупой клинок, оба были бы мертвы. А так — остались глубокими инвалидами. После этого случая, Кеншин пару недель отсиживался в лесном шалаше, пытаясь научиться ослаблять захват и регулировать силу удара, не теряя в скорости. Он как раз отрабатывал с сакабато Рю-Кан-Сен — удар с разворота в затылок — когда на тренировочную полянку выскочили двое подростков с корзинами полными ягод. Последнее, чего хотел Кеншин — пугать их до смерти и привлекать внимание местных властей. Вот тогда-то впервые на сцене появился Рурони с его сияющим взглядом, мягкой улыбкой и умением убеждать. Позже он обзавёлся дополнительным арсеналом обезоруживающих приёмов: словечком «оро», умением делать брови домиком, сладко и покладисто улыбаться, почёсывать затылок, тянуть междометия и говорить проникновенным грудным голосом. — Когда ты хочешь уйти от ответственности, всегда предаёшься воспоминаниям о том как я тебя заместил, — Рурони был суров. — Тебе снова жаль прежнего себя? Видно, что пора напомнить, что в тебе дремлет, Химура. Открой наконец глаза и осознай глубину своего падения. А после этого мы разберёмся, что с тобой делать дальше. — О чём ты опять? — голос Кешина был слаб. И он очень не хотел покидать свой облачный дворец. Но Рурони любил донимать его обличительными нравоучениями, он даже выработал к ним определенный иммунитет. — Каору-доно! Что ты с ней только что сделал?! — рявкнул Рурони. И тут Кеншин кубарем покатился куда-то вниз, через чёрные всполохи и искры, подпрыгнул и обнаружил себя на футоне, в комнате, залитой равнодушным лунным светом. Он был в полном беспорядке. Если не считать сбившихся бинтов на предплечье и свежего пластыря на бедре, он был полностью обнажён. Картину оргаистического хаоса довершали спутанные волосы и влажная простыня перекрученная через колено. Он поднял дрожащую руку и коснулся лица — на скулах высыхали дорожки от слёз. Что, чёрт возьми… Кеншин резко подскочил и… увидел её. Облитая лунным светом, словно сахарной глазурью, девочка лежала на боку, протянув в его сторону левую руку. Вторую она почему-то прижимала к животу. Также как и он сам — Каору была совершенно (о, Боги!) голой. Глаза её были открыты и в них плескалась та же блаженная пустота, которой Кеншин наслаждался секунды назад. Калейдоскоп из ярких картинок и недавно пережитых эмоций замелькал перед ним с необычайной скоростью. Вот он лежит на этом же футоне, трясётся и пытается переосмыслить её рассказ. Давление нарастает, иглы слов буравят мозг. Она говорит про Эниши — мальчишку с седыми волосами, которого он когда-то, всего лишь одним взмахом меча, отправил в ад на долгие тринадцать лет. И как-то вдруг от описания свалившихся на него скорбей, переключается на историю своего островного заключения. Он сделал вывод, что Эниши соблазнял девочку по-серьёзному. Не принуждал, а именно, что совращал… Может быть даже и без задней мысли, на одном лишь проклятом вожделении… А Каору? Она же так хороша… Её невинные губы произносили слова, значение которых он кажется уже забыл, если вообще знал. Его Каору, его сладкая и единственная мечта, очарована ласками другого мужчины. Что за дичь? Неужели он должен был до этого дожить? Следующая вспышка — он понимает, что теряет её. Она удаляется куда-то далеко-далеко. Прочь от своего токийского додзё, от меланхоличной бесчувственности Рурони, от рассеянной мрачности Химуры, да и даже от самой Японии… Она улетает в синюю даль экватора, к чужим странам и бескрайним степям — к мальчишке с седыми волосами и яркими глазами, который имеет силы и желание любить её… И тут приходит осознание: да они же похожи! И Эниши, презирающий меч, но теряющий волю перед пароходами, и Каору, рассказывающая ему о фотографии и железной дороге. Любопытные дети Мэйдзи. Это ли не зов будущего, в котором ему — жалкому, презренному убийце попросту нет места? Есть ли у него право тащить в новую эпоху своих реликтовых призраков? Небеса уже посылали тебе счастье, Химура — ты не смог его удержать. Кто ты, в самом деле, такой? Бессмысленный осколок Бакумацу — глупой войны муравьёв, против пушек. Смирись. Но, чёрт возьми, как он устал смиряться! И тут же что-то обрушивается в нём и рвётся наружу, подобно грязевому потоку с вулкана: долгое странствие, которое последние три года не давало никакой пищи для ума и духа, а только выматывало и иссушало, редкие моменты слабости, когда он, очередной сырой осенью, не найдя крова и горячего супа, вынужден коротать ночь прислонившись к каменным валунам, обхватив себя руками и стараясь не разрыдаться, и бесконечное самоотречение, и постоянный контроль над эмоциями. Это было невыносимо. Что-то внутри него молило дать выход и скопившимся чёрным чувствам. Собственническому инстинкту, например. В конце-концов, это он нашёл девочку: вытащил из пут предательского заговора и сохранил её обожаемое додзё. Это он топил ей баню и буквально кормил с ложечки, страшась зайти в своих фантазиях дальше любования её редкими веснушками… А что сказать про гнев? Удушающее чёрное чувство, всколыхнувшееся в нём несколько дней назад — в квартале Ига. Эниши, этот побеждённый враг, нарушитель спокойствия, ублюдок, вознамерившийся вовлечь в свою месть всех, кто был ему дорог, покусившийся на его любимую… Почему он всё ещё здесь? Его меч сломан, и у него нет никаких моральных оснований… Но нет. Вот он здесь, гладит её голые плечи, с той же навязчивой мыслью — отнять него Каору. А ведь есть ещё и обида… Да, чёрт возьми — именно она. Оказывается он может ощущать едкое, разъедающее чувство несправедливости. Каору, как могла ты отдаться ему? После того как… …А что как? После того, как ты рассказал ей про Томоэ и одарил жалкой улыбочкой? Что она знает о твоих чувствах к ней? Что, в конце-концов, ты сам о них знаешь? — И когда градус истерии достиг наивысшей точки, ты потянул к ней свои грязные лапы и изнасиловал! — выплюнул Рурони. — Клянусь, в этой игре я отдаю карту Эниши. Он оказался куда тактичнее. Тебя нужно держать в клетке, Химура Кеншин. И я позабочусь, чтобы ты больше никогда из неё не выбрался! Вот этот момент истины: он играет с ней — до странности слабенькой, но гибкой и постанывающей, мучает ее, рвёт пальцами нежную кожу, придавливает к футону, буквально вбивает её в себя, стараясь проникнуть как можно глубже и оставить внутри нее своего как можно больше. То вдруг преисполнившись жалостью, начинает обсасывать мочки ее ушей, облизывать влажные ключицы… Он и пиковый момент явственно помнит — когда они сравнялись друг с другом, потеряли все барьеры, сцепились, извергая из себя восторги, и полетели приближаясь, приближаясь к облачному ковчегу, а потом стали удалятся друг от друга — каждый на свой осколок звезды. — От этого ещё никто не умирал, — внезапно возразил он Рурони. — О чём ты говоришь! — тот кажется даже задохнулся от ярости. — Ты же фактически надругался над ней! Взял её силой и не остановился, когда понял, что она невинна! Рурони умел давить аргументами, когда хотел лишний раз акцентироваться на его ненормальности. Кеншин прикрыл глаза, стараясь утихомирить сердцебиение. — Но она здесь…и в её глазах нет страха. Не слишком ли рано ты пытаешься подстелить соломы? — Она останется с Рурони даже если ты будешь снимать с неё кожу. Тебе ли не знать об этом Химура? — С Рурони?! По-моему ты спятил, братец. Иди-ка ты сейчас к дьяволу. И затолкав своё обличающее альтер-эго куда подальше, Кеншин склонился над девочкой. Концы его длинных волос упали ей на лицо. Она задрожала и сфокусировала на на нём взгляд. — Каору, миленькая, — он сухо сглотнул, мечтая о стакане холодной воды. — Как ты? Она тут же потянулась к нему, вся затрепетав, как цветок орхидеи летним утром. Тёплая ладонь коснулась его запястья. Слова тут же застряли у него в глотке, готовые вырваться криком, хрипом, воем… Рурони мерцал где-то на тёмной стороне сознания, угрожающе скалясь. Кеншин взял её лицо в ладони. Щеки Каору были мокрыми, губы вспухшими, под глазами образовались гигантские тёмные круги. Но она смотрела на него как на чудо. Возможно ли такое вообще? — Тебе больно, любимая? Как тебе больно, должно быть, — стараясь сдержать предательский всхлип, он коснулся руки, которой она всё ещё прикрывала живот. — Наполовину, — она ответила словами, которые он сам произнёс, увидев её три месяца назад в хижине наставника, — Но другая моя половина поёт от счастья, Кеншин. А боль…она пройдёт. Ведь так и должно быть сначала, да? Он не знал как должно быть сначала. Прежде он никого не лишал невинности. С Томоэ всё было по-другому. Чёрт, причём здесь Томоэ, выругался он про себя. Перед тобой Каору. Судьба твоя и надежда. И ты сделаешь всё, чтобы не потерять её доверия. Он аккуратно развернул её на спину, внутренне ахнув от красоты и совершенной женственности её груди, которую, только сейчас, кажется и разглядел. Стараясь не задеть чувствительных точек, Кеншин легко пробежался ладонями по её телу. Она была идеальной — стройной, аппетитной, с плоским животом, крепкими покатыми бёдрами и круглыми коленками… У него появилось сумасшедшее желание перевернуть её и изучить обратную сторону — затылок, лопатки, попку (интересно у неё есть ямочки на пояснице?)…тонкие икры…маленькие стопы? Он тут же себя одёрнул, уловив едва слышное шипение Рурони. Вместо этого, Кеншин взял её руки в свои и заговорил плохо сдерживаемой горячностью. — То, что сейчас произошло — не должно было произойти так, Каору! Я был сволочью и совсем не думал о тебе. Снова всё делаю неправильно и заставляю тебя страдать. Я не подумал насколько шокирует тебя рассказ про Томоэ и у тебя начались кошмары. Я не был нежен с тобой в твой первый раз… Ками-сама, да я просто ходячая катастрофа для тебя… — Не говори так, — она осторожно села на простынях, не отталкивая его от себя. — Ты — это ты. Что тут ещё можно обсуждать? Моё тело…я не подозревала, что оно будет настолько зависимо от тебя, Кеншин. — Зависимо? — потрясённо повторил он. — Что ты имеешь в виду? Она задумалась, видно пытаясь найти правильные слова. Но у нее не получилось и она просто обхватила его двумя руками, прижавшись всё ещё немного влажным подбородком к той части груди, где не было бинтов. Кеншин поразился её внутреннему жару. — Я…не знаю, — проговорила она ему в плечо. — Просто я всегда хочу быть рядом с тобой, Кеншин. Он улыбнулся, послал в нокдаун Рурони и нежно поглаживая мочки её ушей, стал целовать глаза, нос, шею пока не добрался до губ и не захватил их полностью, с замиранием проникая глубже и радуясь, что она начинает отвечать — сначала несмело, а потом всё настойчивее и эмоциональнее. Он впервые чувствовал её сладость и свежесть и не находил в себе сил оторваться. На вкус она оказалась ровно такой, какой он и представлял — что-то среднее между дождевой водой и виноградом. — Прости, — шептал он ей в перерывах между поцелуями. — Прости мою грубость. Этого больше не повторится. Обещаю, теперь ты растаешь в моей нежности, Каору. Я так долго к тебе шёл…через Революцию и Реставрацию. Я почти перестал быть собой, поэтому не смог вовремя услышать…почувствовать. Она продолжала к нему льнуть, зарываться в его волосы, учащённо дышать, уже отбросив все имеющиеся барьеры. Он снова ощутил как в нём нарастает желание. Но оно было вызвано не тёмной волной страха и беспомощности, которыми он накрыл её в первый раз. Сейчас это это скорее был восторг мальчишки, дорвавшегося до сладких глазированных шариков данго. Кеншин не мог отделаться от навязчивых ассоциаций его Каору со сладостями. Распаляясь, он снова непроизвольно сжал её бёдра. Она дёрнулась и прерывисто охнула. Кеншин в испуге отпрыгнул на другую сторону футона, ругая себя последними словами. — Умерь свою похоть, — Рурони оказывается никуда не исчез. — Совсем недавно ты чуть было не растерзал её! Будь осторожен, в конце-концов — она слишком юна и неопытна. Кеншин выдохнул. Натянул на юкату, зажёг фонарь, без дела стоявший у изголовья футона и решительно пододвинулся к своей маленькой женщине, следившей за ним с подозрением. — Каору, миленькая, — заговорил он голосом, каким обычно звал её на завтрак в додзё или корил за излишние траты на рынке. — Давай посмотрим, что там у тебя. Она забавно сморщилась, кажется сожалея, что поцелуи прекратились, но решила не дуться и тоже прикрылась юкатой. — Что конкретно ты имеешь в виду, Кеншин? — уточнила она сведя брови.- Там, это где? — Здесь, — он легко коснулся внутренней стороны её бедра. — Покажи, насколько всё плохо. Она вздрогнула и сначала хотела сопротивляться, но потом передумала и согнув одну ногу в коленке немного отвела бедро. О, чёрт! Кеншин еле удержался, чтобы не вскрикнуть. Всё выглядело ужасно: наливающиеся синяки на нежной коже, бурые пятна крови на внутренней стороне… Чёрт, как бы не пришлось отправлять её по приезду к Мегуми. Кеншин помрачнел, представив себе последствия визита. Вот и съездили помянуть покойную Томоэ… — Там…у тебя внутри, — сглотнув пробормотал он, — Там нет разрывов? Насколько больно? — Немного больно, но скорее жжётся, чем как порезе мечом — доверчиво поделилась она, уже переборов свою стеснительность, но ноги всё же свела — Ну и кровь ещё немного идёт кажется. — Она опустила голову. — Понятно, — коротко сказал он и встал на ноги. — Оставайся здесь, Каору. — Я сейчас вернусь. Кухня, куда он направлялся находилась на первом этаже. По прикидкам Кеншина, время сейчас было около трёх ночи. Так что маловероятно, что он кого-то встретит. Но было бы также неплохо, никого не разбудить. Служанки, работающие в таких усадьбах чаще всего размещались в комнатах, прилегающих к кухне. Однако всё обошлось. Он обрадовался, обнаружив на потухшей плите гигантский чан с горячей водой. Похоже, её кипятили с вечера и она ещё даже не успела остыть. Что ж, звёзды сегодня благоволят ему. Каору по-прежнему ждала его на футоне, закутавшись в халат, плотно сведя колени и занавесившись длинными волосами. Из своего опыта с Томоэ он запомнил, что нет ничего более интимного и прекрасного, чем наблюдать свою женщину после акта любви — когда румянец остывает на скулах и она погружается в сладкую дремоту. Кеншин посмотрел на деревянное ведро с тёплой водой в одной своей руке и маленькое полотенце - в другой. Похоже, в случае с Каору ему, кажется, придётся обзавестись совершенно новым опытом. Поискав глазами хоть какую-нибудь опору, он остановился на широком деревянном сундуке. Накрыл его чистой простыней (поутру нужно бы устроить стирку, не сдавать же хозяйке постельное бельё со столь кричащими следами), которую нашёл в этом же самом сундуке. Потом порылся в их с Каору дорожных вещах, выудил одну из склянок Мегуми. — Ну-ка, иди ко мне, — не обращая внимание на ноющее плечо, он подхватил девочку и понёс на импровизированный стол. Она доверчиво обвила его шею руками. — Что ты хочешь делать, Кеншин? — шепнула она ему в ухо, вызвав короткий, но болезненный залп желания. Её мягкие объятия ощущались слишком остро. Ты должен позаботиться о ней прямо сейчас! С трудом переведя дыхание, он устроил её на сундуке, попросив прислониться к стене и снова раздвинуть ноги. Она вспыхнула, сообразив, в чем заключались его намерения. — Ну, не так уж всё и плохо, — неуверенно промямлила она. — Давай, может я сама? — Ты ничего не увидишь при таком свете. Да и тебе же больно...там - он чуть не покраснел…- Ну, вообще…доверься мне, Каору. Иначе завтра утром ты не сможешь сделать и шагу. Процедура заняла около двадцати минут, но ему показалось, что гораздо дольше. Что ж, смывать девственную кровь с бёдер любимой и обрабатывать синяки, которые сам же ей и посадил... В этом тоже есть какая-то своя извращённая тонкость, подумал он, легчайшим движением втирая остро пахнущую целебную мазь в у самого основания бёдер, стараясь не задевать паховой зоны. Каору едва дышала, но едва заметной дрожи он понял, что девушка снова возбудилась. Ну уж нет. С ласками придётся немного повременить. — Кеншин, — пробормотала она. — Ты…такой…такой… — Какой, Каору-доно? — усмехнулся он, завязывая пояс её юкаты и собираясь отнести обратно на постель. — Ещё днём ты был такой…далёкий от меня и даже боялся взять лишний раз за руку. А сейчас, — она зарделась. — Ты так быстро переменился. — Мне нужно показать себя в лучшем свете, — улыбнулся он. — В конце-концов, у меня же есть соперник. Она снова вспыхнула, но теперь гневно. — Нет у тебя никакого соперника, и не было. — тихо проговорила она. — Я знаю, что неправильно вела себя с ним… Но, было бы хуже, если бы я всё скрыла… — Не будем об этом, Каору, — он не удержался и снова стал целовать её. — Я конечно в ярости и при первом же удобном случае врежу мерзавцу промеж глаз, но с тобой мы больше не будем обсуждать притязания Эниши. Ты — моя и точка. И то, что между нами произошло сегодня… Даже не знаешь насколько это перевернуло всё. Только благодаря тебе из меня как будто вышло что-то неживое, все страхи и сомнения. Но…твой покорный слуга должен снова молить прощения, что был немного не в себе и причинил боль. Она снова прильнула к нему, обхватив руками где-то в районе талии. — Отец говорил, что всё прекрасное познаётся через боль, — проговорила она. — Я так счастлива, что уже могу просто обнимать тебя. О большем я и мечтать не могла… — Ну-ну, Каору-доно, — не без наслаждения он поцеловал её прямо во вздёрнутый носик, — У твоего покорного слуги совсем другие аппетиты и планы, но он полагает, что правильнее будет растянуть удовольствие. Он наконец уложил её на футоне, загасил фонарь и устроился рядом, всё ещё не в силах осмыслить перемену в своей жизни. Каору — она теперь по-настоящему его! Сейчас это событие казалось поважнее всех его эпических побед… Словно пытаясь лишнмй раз убедить его в этом, девочка придвинулась ближе и прижалась к нему всем телом. Некоторое время они лежали тихо, просто слушая дыхание друг-друга. — Кеншин? — сонно прошептала она — Мм? — его тоже изрядно клонило. Слишком много адреналиновых выбросов пережил он за последние часы. — А чем таким тебя сегодня расстроил наставник, что ты на обратном пути был как сам не свой? — полюбопытствовала она. — Я…это просто сбило меня с толку. Он улыбнулся в темноте и в который раз уже погладил её по лицу. — Наставник снова назвал меня дураком, Каору-доно. — Да вот ещё! — она экспрессивно дёрнулась в его объятиях. — Высокомерный павлин! — Я обычно не соглашаюсь с его оценками, но в этот раз он был совершенно прав. Я со всех сторон глупец и трус, поскольку слишком долго тянул с этими словами. — Какими ещё словами? — уже откровенно зевая пробормотала она. — Давайте жить вместе, Каору-доно?