Эвакуация

Омнибус высадил их около моста Сандзё Охаши. В девятом часу утра тут уже царила невообразимая толчея. В основном из-за груженных провиантом повозок, подъезжающих со стороны тракта Токайдо. Сандзё считался конечной станцией на длинном маршруте, начинавшемся от моста Нихонбаси в Токио. Испытывая смешанные чувства, Кеншин огляделся. Вполне себе милая картинка утреннего хаоса, в структуре своей очень даже упорядоченного. Киото потреблял тонны риса, овощей, мяса, рыбы, горы муки, сахара, масла… Ежедневно всё это завозилось в столицу и распределялось по бесчисленным лавочкам, ресторанчикам, гостиницам и домохозяйствам. Город жил этими хлопотами даже в самые страшные свои периоды. Что тут скажешь. Места немилые, хоть и родные. Кеншин провёл в Киото и окрестностях в общей сложности пять лет, без учёта коротких отлучек в Чоушу и Симоносеки. С какой стороны не посмотри — именно старая столица останется в его биографии городом мятежной юности. Местом, где ему пришлось так скоро повзрослеть: найти себя, потерять и в конце-концов — снова найти. Каору тронула его за рукав. — Ты как-то вдруг изменился в лице, Кеншин, — заметила она. — Всё в порядке? — Всё хорошо, Каору-доно. Просто ваш покорный слуга вдруг попытался припомнить сколько раз он проходил, пробегал и даже проползал через Сандзё, — криво усмехнулся мечник. «А уж сколько раз приходилось здесь драться с бойцами из самых различных отрядов киотского ополчения, — додумал он про себя. —  Помнится именно здесь мы сошлись с Сайто, то ли во втором, то ли в третьем поединке. Однако в год Гэндзи, в год террора, я держался от этого места подальше. Слишком уж многолюдное». — Киото всегда заставляет вспоминать тебя о прошлом, которое ты все эти годы хочешь забыть, — с сочувствием в голосе проговорила она. Кеншин присмотрелся к девушке. Каору казалась спокойной и собранной, но он чувствовал едва заметную и хорошо подавляемую тревожность. Как понять, что она чувствует на самом деле? Как вернуть её уверенность в себе? Нужно побыстрее закончить этот день и вернуться обратно в Токио. Восстановление додзё — сейчас это их первостепенная задача. Чем быстрее они вернутся к обычной жизни, тем будет лучше для Каору. Она не тренировалась уже больше месяца. Он знал, что её это точит изнутри. Кеншин вдруг засомневался в правильности принятого решения — стоит ли вести её на могилу покойной возлюбленной? Не выглядит ли это очередной его слабостью, которую она может интерпретировать в своей парадоксальной манере? — Город казался мне ловушкой, где я обречён убивать, — признался он. — Поэтому я был рад покинуть его. Все десять лет странствий ваш покорный слуга обходил Кансай стороной… Но — Но тебе пришлось вернуться ради важнейшей битвы твоей жизни, — в голосе Каору уже не было и намёка на неуверенность. — Ради сражения, которое объяснило тебе, кто ты есть на самом деле, Кеншин, не так ли? Он в изумлении поднял голову, испытав неожиданный душевный подъём. Как внезапно и как точно! Они никогда в подробностях не обсуждали историю с Шишио. Хоть она и поучаствовала в сражении с бойцами из Десяти мечей, ударная группа заговорщика обошла её и Яхико стороной. Она ведь даже никогда не видела Шишио Макото — этого перебинтованного дьявола, ставшего его кривым зеркалом. Битва с Шишио действительно стала поворотным эпизодом в его жизни. Но как об этом догадалась семнадцатилетняя девочка? — Да, последний визит придал мне уверенности, — тихо проговорил он. — Сейчас нет никакой причины возлагать напраслину на Киото, Каору-доно. Но всё равно здесь как-то…неуютно. — Я тоже с прошлого раза не слишком-то жалую Киото, — призналась Каору. — Хотя, тут так много исторических достопримечательностей… Говорят, что Золотой павильон в садах Рокуондзи открыли для посещений…и Зал сиреневых облаков… Учительница Хигути так интересно рассказывала про эти сокровища на уроках истории по периоду Муромати. Я бы хотела посмотреть при других обстоятельствах, — застенчиво добавила она. Подумать только, а ведь за все эти полгода он ни разу не поинтересовался, где Каору получила начальное и среднее образование! Девочка, несмотря на свою специфическую профессию, была на редкость эрудированной, не чета ему в его шестнадцать. Ну-ка, посчитаем. В эпоху Гэндзи, когда он так лихо резал сторонников Бакуфу, ей едва-едва исполнилось три года. В школу она пошла как раз в первый год Мэйдзи… Неспокойное было время. Сразу после низложения сёгуна начались бесконечные гражданские войны. Но кто-то же в это время находил возможность рассказывать ей про культурное наследие Хэйан и Муромати… Нужно расспросить её о школьных годах, как только они вернутся в Токио. Он так мало интересовался её семьёй и корнями. Ну да, в анамнезе имелся отец. Камия-сенсей, создавший этот странный стиль — Камия Кашшин. Сначала он посчитал его лёгкой итерацией спортивного фехтования для благородных. Но со временем, наблюдая за неистовостью и упорством Каору, не желающей предавать отцовское дело, рассмотрел в нём нечто большее. Пожалуй, Камия Кашшин в некоторых положениях был куда убедительнее его обожаемого и ненавидимого Хитен Мицуруги. Погруженный в свои мысли, он, тем не менее, уверенно пробирался вперёд. Каору семенила следом, стараясь не сбавлять взятого им темпа. Но он видел, что в этом элегантном шёлковом кимоно ей было не совсем удобно. Одежда оказалась слишком узкой не давала возможности сделать широкий шаг. Он притормозил. Очевидно его взгляд был слишком уж выжидающим. Она виновато потупилась. — Глупо было надевать это кимоно, — оправдываясь прошептала она. — Но я…я хотела — она окончательно смутилась. Снова, как и на корабле, предприняла попытку разорвать в клочья тряпичные ручки своей сумочки. Ты хотела быть такой же эффектной как она, понял Кеншин. Всё это время ей рассказывали про элегантность и красоту Томоэ. Он сам говорил об этом не единожды. Томоэ и вправду была такой. В ней не было ни тени вульгарности. Аккуратные, плавные, но вместе с тем, отточенные движения. В одежде сочеталось только три цвета — и ничего сверх того. Кожа, казалось, светилась. При этом, Томоэ ничем не походила на ухоженных гейш Гиона. Раскованность удивительным образом гармонировала в ней со сдержанностью. Она привлекала внимание, её невозможно было забыть. Но разве так уж необходимо сравнивать подземный родник с горным водопадом? Что общего между первым утренним лучом и полуденным светом? Томоэ дарила редкие крупицы тепла, Каору изливает его без какой-либо экономии. — Вы сегодня прекрасны, Каору-доно, — ободряюще сказал он. — Вашему покорному слуге впервые неловко за его синяки и перевязки. Она закатила глаза и сделалась сердитой. — Не говори глупостей, Кеншин, — она попрыгала на своих дзори для разминки. — Пойдём уже. Ведь нужно ещё купить цветов. Было десять часов утра, когда они наконец добрались до уединённого святилища Шинден-дзи. Пришлось потратить некоторое время, чтобы подняться на гору, где он находился. На маленьком кладбище этого святилища он тринадцать лет назад похоронил Томоэ. Прихрамовая территория выглядела необитаемой. Впрочем, насколько он помнил, она всегда была такой. В зарослях дикой вишни и магнолий шуршала какая-то птица. Утреннее солнце только начало медленно разогреваться и Кеншин ещё ощущал влажный воздух ушедшей ночи. Они остановились перед небольшой молельной. Каору с интересом рассматривала потемневшие орнаменты на карнизах. Шинден-дзи, один из многочисленных, но далеко не самый известный храм течения Рокудэн, по какой-то причине (вероятно за эту вот уединённость) любила Томоэ. Именно она привела его сюда в первый раз. Кеншин ничего не понимал в буддизме (как впрочем и в синтоизме), но для Томоэ обряды имели значение. Перед их отправлением в Оцу сумрачный монах-смотритель Шинден-дзи скрепил его с Томоэ брачный союз, пробормотав какие-то непонятные слова и сунув ему в руку листок с тремя короткими клятвами. Свадебное сакэ, предложенное этим же монахом, они пили из одной чашки. Церемония была скомканной, но он помнил, как выходил из храма с горящим лицом и спутанными мыслями. Томоэ, напротив, казалась на редкость умиротворённой. В то время для него это было лучшим из подарков. Их отношения развивались на фоне кровавого ада Бакумацу и были окрашены изрядным флёром безумия. После церемонии в Шинден-дзи, казалось, жизнь вошла в более спокойное, упорядоченное русло. Хотя не обходилось и без странностей. На людях Томоэ вдруг стала называть его отто-сан (уважаемый муж), как будто всему миру хотела рассказать о том, что она приличная женщина, а не залётная любовница хитокири. Такая нарочитость удивляла и местами настораживала, но он не считал нужным что-либо ей говорить. Мир женщины был для слишком сложен и у него хватало своих душевных тяжестей. Через восемь месяцев после свадьбы он пришёл в Шинден-дзи, прижимая к груди тяжёлый кипарисовый кубок с её прахом. Он не перекинулся и двумя словами с мрачным монахом, как тот все понял. Кеншин вспомнил как они вместе копали мёрзлую землю могилы, как он разбивал в кровь едва зажившие пальцы, выбивая на сером камне имя Химура Томоэ… Была середина января и он только-только оклемался после схватки у горной хижины. Ему не довелось присутствовать на церемонии сожжения тела. После бойни в Лесу преград он неделю провалялся в забытьи, ослепший и оглохший. Погребальную урну ему позже вручил Кацура, извинившись за экстренность церемонии. Конспирация была необходимым условием их тогдашней жизни. На какое-то время Шинден-дзи стал для него чуть ли не вторым домом. Первый год после её гибели, Кеншин фактически ночевал на месте упокоения жены — такой опустошительной ощущалась потеря. Но на второй год тоска стала вытесняться ледяной усталостью, раны зарубцовывались, сердце облачалось в броню. После разгрома при Тоба и Фушими он ушёл из Киото, попрощавшись с Томоэ навсегда. Он был готов к тому, что больше не увидит этой скромной, но такой кричащей могилы. Он старался не будить в себе воспоминаний о Томоэ, когда судьба вновь принесла его в старую столицу спустя десять лет. Охота за приспешниками Шишио, встреча с наставником, обретение Амакакеру Рю Но Хирамеки и завершение обучения, чудесное возвращение в его жизнь Каору, финальный поединок с Шишио, обернувшийся самым серьёзным личностным кризисом. Да…в последний приезд он пережил слишком много сильных чувств, чтобы ещё раз замкнуться на воспоминаниях об их жизни с Томоэ… Но по окончании всех хлопот, он всё-таки нашёл в себе силы прийти в Шинден-дзи и переброситься с парой слов с погибшей женой. «Я снова здесь, Томоэ… Тебе могло показаться, что я забыл о тебе, но это неправда. Частичка тебя всегда живёт внутри меня. Она нечасто даёт о себе знать, но я рад, что она есть. Я перестал убивать, Томоэ, но не расстался с мечом, как ты хотела. Раньше я думал, что меч — это моя слабость, мой костыль. Но сейчас я близок к тому, чтобы принять его как часть самого себя. А ещё, Томоэ, я встретил девушку… И она дорога мне также, как когда-то была дорога ты. Она дарит ощущение тепла и свежести. Я хотел бы остаться с ней на долгие годы. Но не знаю имею ли право…» — Ой, Кеншин, смотри, кто-то был здесь! — громкий шёпот Каору вернул его в настоящее. Каким-то мистическим образом она без его помощи нашла серый камень с истёртой надписью и размахивала рукой, призывая его подойти поближе. Он подошёл и нахмурился. Могила, которую он два месяца назад прибрал и почистил, выглядела так, как будто её с тех пор навещали каждый день. Букет сочной, розово-вишнёвой шибазакуры резко, почти вызывающе, контрастировал со строгостью одинокого гранита. — Это мог быть…- начала Каору. — Эниши? — не дал он ей договорить. — Да, похоже на него. Кеншина не обрадовала эта новость. Они расстались с Эниши полтора дня назад. Как быстро он успел заморочить голову начальникам Сайто, что его уже привезли в Киото? Впрочем, их с Каору это сейчас не касается. Но Каору, похоже, думала иначе. — Освободившись от неё, он не мог не прийти сюда за прощением, — прошептала она Что, чёрт возьми, она имеет в виду? Что этот псих… Нет не так. Что этот неуравновешенный парень ей наговорил? — Томоэ, — пояснила Каору, — Она слишком долго была с ним. Все эти годы он, по сути, предавал её, считая, что она направляет его ненависть. Мне кажется, он ещё только подобрался к раскаянию… И ему будет тяжело, ох как тяжело. Боже, да она же чуть не плачет. Сочувствует ему как дорогому, почти любимому, человеку. Кеншин зажмурился и опустил голову, чтобы скрыть внутреннее смятение. Ты знал, Химура, что она не останется равнодушной к мальчишке, что она примет его боль как свою. Тогда почему тебя душит … что? Неужели ревность? Он чувствовал, что им еще придется вернуться к разговору об Эниши. По крайней мере, у него оставались вопросы и он хотел получить на них ответы. Пытаясь успокоить расшатавшиеся нервы, Кеншин сфокусировал взгляд на могильном камне и вдруг заметил около него кое-что ещё. А именно — заколку с цветком ириса и флакон духов. Белая слива. Кеншин похолодел. Он знал о происхождении заколки — её когда-то подарил Томоэ Акира. Последний раз он видел её в ящике туалетного столика Томоэ, где обнаружил ее дневник с записями. Как он выяснил теперь уже из архива Мацуко, молодой Киёсато потратил на эту заколку чуть ли не все свои сбережения. Вещица была дорогой и то время стоила больше двадцати рё. Но откуда она здесь?! Неужели всё это время она была у Эниши? Этого просто не может быть. Кеншин чувствовал, что что-то упускает из виду. Какой-то, относительно недавний, эпизод, связанный с этими предметами — заколкой и флаконом духов. Духи Эниши использовал в качестве привлекающего манёвра…но потом было что-то ещё. Токийский город падших…или как говорили в Японии — исчезнувших. Ноги сами принесли его туда, после того как он увидел свою Каору, нанизанную на бесконечно длинный тачи. Он плавал в сером мареве безумия, но иногда до него доносились голоса. Кажется кричал Яхико, волны возмущения и ненависти исходили от кого-то сильно напоминающего Сано… Он не хотел их видеть и слышать. Без Каору все эти люди превратились в говорящих кукол. Но был ещё кто-то…с ним смутно ассоциировалась эта вот заколка и флакон. Кто-то похожий на Томоэ? Призрак-онрё? Что за дьявольщина происходит с его головой? И где, спрашивается, его хвалёное супер-эго, призванное держать в тонусе рассудок? Где чёртов Рурони? Кеншин глубоко вздохнул, вытащил из рукава белоснежный платок и вытер внезапно ставший влажным лоб. Надо посмотреть на девочку. Она — самое лучшее лекарство от душевного помутнения, везде и всегда. Он с усилием поднял голову и увидел деловито хлопочущую Каору. Аккуратно присев на носки, она разожгла ароматические палочки и погрузилась в поминальную молитву. Прошло некоторое время, прежде чем она встала и встретилась с ним робким взглядом. Он к тому времени совершенно пришёл в себя и просто любовался, окутывающей её аурой тепла и нежности. — Хотели бы вы что-нибудь сказать Томоэ, Каору-доно? — с легкой хрипотцой спросил он Она вздрогнула. В глазах на миг полыхнула паника, но тут же исчезла. — Я…- начала она неуверенно, — Не знаю… Наверное я должна сказать ей спасибо. Если бы не она, Эниши бы меня придушил на том острове. У него бывали припадки, но он всегда останавливался, когда смотрел на меня. Думаю, я отчасти напоминала ему Томоэ… Возможно она так меня оберегала, не знаю. Она замолчала и посмотрела на него, словно пытаясь получить хоть какую-нибудь поддержку. Он, конечно, постарался послать ей самый ласковый из всех своих взглядов. Каору тут же приободрилась. — Я хочу попросить прощения…за неуверенность и ревность, — продолжила она уже более твёрдым голосом. — Когда ты рассказал какой замечательной она была, я почему-то почувствовала себя глупой, уродливой и ничтожной. Я никогда не смогу заменить её для тебя… Видно, что я очень много об этом думала… Так много, что сознание стало посылать мне эти сны. Но я знаю, что Томоэ была добра к тебе, Кеншин. Я знаю, что она спасла тебя. И за это ей моя огромная благодарность. За то, что ты есть. Здесь рядом со мной, живой и даже почти невредимый. Я искренне прошу прощения, но и позволения… — На этих словах она запнулась и внезапно порозовела. Она такая красивая, внезапно понял он. Она так чудесна в этой своей искренности. Даже это мрачное место, могила, где он провёл столько страшных дней, становится спокойно-торжественным, когда она здесь… Если бы я не был жалким трусом, то привёл бы её сюда ещё тогда — после всей этой истории с Шишио. Возможно, что и не было бы этого потрясения и Джинчу не обрушилось на нас с такой вымораживающий неотвратимостью. — И я прошу за Эниши, — тихо проговорила Каору и машинально поправила яркие флоксы. — Томоэ, не оставляй его. Живи в его сердце как светлый день, улыбайся ему, пусть он найдёт себя и своё странное счастье. Пусть он увидит степи Южного континента и построит самую быструю яхту в мире. Пожалуйста, оберегай своего младшего, Томоэ. Ты слишком рано оставила его одного… Южный континент? Яхта? Определённо она знает о нём что-то такое, чего не знает он. Ты хорошо справляешься, любовь моя, хотел сказать он. Однако вместо этого стиснул в кулак пальцы раненой руки. — Конечно она будет оберегать его, Каору-доно, — пришлось приложить усилие, чтобы его голос звучало нейтрально.- Он найдёт свой путь и попробует искупить все свои грехи. Она вздохнула, ещё раз поклонилась могиле и встала рядом с ним. Кеншин почувствовал, как тревожная аура, окружавшая её все эти дни постепенно тает. — А ты? — вдруг спохватилась девочка. — Ты что-нибудь скажешь, Кеншин? Он вдруг понял, что совсем не настроен говорить. Вообще-то его уже потянуло обратно — на шумные улицы Киото. Впервые в жизни он был готов покинуть Шинден-дзи без какого-либо сожаления. Впереди их ожидал целый день…а то и целая жизнь. Можно, наконец, сводить её в Кинкаку-дзи или к пятиэтажной пагоде. Он и сам там ни разу не был. А потом можно купить два билета в театр Сидзё-кавара, на спектакль со знаменитым Идзумо Десятым. Он представил как Каору будет рассказывать об этом приключении Тай, возможно она наконец засмеётся… — Что я скажу? — повторил он. — Вероятно тоже, что и вы, Каору-доно. Я скажу — прости. И прощай. «И отпусти нас, — мысленно добавил он. — Ты много страдала, но я верю, что на той стороне ты встретилась с Акирой и обрела покой. Прости, моя первая возлюбленная. И прощай». — Пойдёмте, Каору-доно. — Он протянул ей руку и уже без всякого сомнения в сердце увлёк её за собой. Впереди был долгий день. С горы они спустились быстрее, чем поднялись на неё. Кеншин ещё ощущал мистический холодок, но от ладошки Каору растекалось такое родное и солнечное тепло, что он позволил себе улыбнуться. — Меня немножко потряхивает, — призналась она, прежде чем они повернули в сторону одной из центральных улиц Киото. — Возможно нужно посидеть где-то в тишине… — Кладбище не самое весёлое место, Каору-доно. — кивнул он. — Но мы можем выпить чаю, в одном из маленьких ресторанчиков… — У меня была мысль сходить в «Широбеко» или «Аойю», — потянула она. — Но сейчас я думаю, что не готова встречаться ни с Окиной, ни с Сай… Однако у меня есть идея, Кеншин. — Ммм? — Мы могли бы сходить к твоему наставнику. Я уверена, до него доходили слухи о последних событиях. Что бы ты ни говорил про него, Хико Сейджуро искренне о тебе волнуется, хотя конечно не показывает виду. — Почему вы в этом так уверены, Каору-доно? — мысль о наставнике гирей повисла в его голове. Кеншин даже потёр висок, так он внезапно засвербил. — Навестить его конечно можно, но не факт, что он будет нам рад. — Не придумывай за него, — возразила она в своей темпераментной манере. — Я много разговаривала с ним, когда ты неделю лежал без сознания после битвы с Шишио. Он…на нём лица не было. А потом, когда ты уже выздоравливал, Хико Сейджуро объяснял мне про значимость Амакакеру Рю Но Хирамеки, которую ты освоил в последних тренировках… Так вот откуда её уверенность. Наставник рассказал ей почему сражение с Шишио было так важно для меня. Но надо думать, он снабдил это повествование своими кретинскими оценками, ввернул о танцующей звезде. Философ доморощенный. Но также теперь понятно, почему Хико заявился тогда на кладбище и чуть ли не пинками отправил своего нерадивого ученика в Токио… — Вы правы Каору-доно, будет свинством — уехать, не побывав у него, — решился Кеншин. — Но тогда нам придётся где-то заночевать, мы явно не успеем к восьмичасовому поезду. — Можем вернуться морем, — возразила она. — В ноль часов уходит ночной пароход. Уже завтра к вечеру мы будем в Токио. Купим нормальную каюту и ты, наконец, выспишься. Ему было радостно планировать с ней эти простые вещи. Оживлённо болтая, они дошли до ближайшего базарчика, разорились на кувшин коллекционного сакэ, докупили кое-какой снеди и двинулись в сторону горы Курама — именно в её чаще затерялась хижина Хико Сейджуро Тринадцатого. Мастера смертоносного стиля Хитен Мицуруги Рю. Путь занял чуть больше часа. Каору ворчала и обещала переодеться в дорожную одежду, как только они доберутся до жилища наставника. Он улыбался и подтрунивал над её походкой, называя Каору самой нерадивой ученицей утимата рю — традиционного стиля ходьбы японских аристократок, предполагающего перемещение носками во внутрь. Она злилась и сверкала глазами. Кеншину пришлось поклясться своим сакабато, что ничего нелепее утимата он ещё не видел. Потом они переключились на обсуждение Хико Сейджуро. Каору рассказала, что всех обитателей Аойи интересовало почему мастер меча так молодо выглядит. — Ты никогда не рассказывал как он тебя воспитывал, Кеншин, — заметила Каору. — Надеюсь, когда-нибудь мы об этом услышим. Не может же быть, так что единственный запоминающийся эпизод твоего детства заключается в том, как ты описал одеяло. У него хватило выдержки не покраснеть. Временами Каору ничем не отличалась от наставника. Очевидно их роднит сам фактор наставничества. — Возможно когда-нибудь, Каору-доно, я и расскажу, — усмехнулся он. — Когда буду достаточно беспристрастным. Скажу одно — ваш покорный слуга бегал у него как муравей. Очень часто хотелось подсыпать ему в сакэ инжирного слабительного порошка. Я даже его сам высушил… Они уже почти подошли к владениями Хико, как он внезапно почувствовал странно полыхающую энергию. Явственно ощущались два мощных ки. Одна — наставника, а вторая…женская? О, нет! — Там что-то происходит, Кеншин! — глаза Каору сделались как блюдца и она стремительно рванулась к хижине. — Там кто-то стонет! — Каору, нет! Но он не успел, девушка фактически высадила ногой дверь и ворвалась в дом. Схватившись за голову, Кеншин кинулся следом, надеясь, что последствия вторжения будут минимально травматичными. Обнажённая пара, поза наездницы (почему-то женщины с опытом её обожают), разметавшиеся волосы и конечно-же перекошённое от ярости лицо Хико Сейджуро. Кеншин схватил Каору в охапку и опрометью бросился вон.