Лук для дочери маркграфа

      Малвайн Оллард улыбалась искусно раскрашенными губами на восковом лице. Прозрачные глаза из голубого хрусталя, не отрываясь, смотрели на бумагу, по которой обтянутая кожей рука вела перо. Чернила кончились; механическая рука довела перо до конца строки, и внутри у куклы тихо заскрежетало. Она подняла голову, протянула руку и обмакнула перо в чернильницу. Раздался ещё один тихий щелчок, и острый кончик вывел на бумаге очередную волнистую линию.       Хлопнула дверь, и вошёл Оллард, неся чуть на отлёте руку с отвоёванным ножом. Такко вжался в диван, но маркграф, не дойдя до него пары шагов, уселся на ближайший стул, перекрыв проход к двери.       — Давно я так не бегал, — заявил он, утирая бисеринки пота со лба. — Ты определённо скрасил мне сегодняшнюю ночь… Зажги светильник, не стесняйся!       Опасливо косясь на маркграфа, Такко зажёг пятисвечник, стоявший между ними на низком столике, и почувствовал себя чуть-чуть увереннее за этой символической преградой. Оллард одобрительно кивнул и указал на куклу:       — Любуйся! Ты и не догадался, верно?       Сейчас, при ярком свете и сидя вплотную, Такко видел щели в суставах пальцев и под подбородком, тонкую линию в углах рта, где нижняя челюсть крепилась к верхней, и слышал тихие щелчки, когда рука возвращалась к краю бумаги. Но распознать подделку в полумраке, да ещё предполагая, что Малвайн больна и её движениям позволительна некоторая неестественность, было невозможно.       Он медленно уселся на пол, устраиваясь поудобнее. Оллард как будто не спешил тащить бывшего ученика в подвал и потрошить, и можно было рассматривать куклу, следя за маркграфом краем глаза. Страх постепенно уступал место жгучему любопытству. Как же это сделано? Механическая рука снова потянулась к чернильнице плавным, почти естественным движением, и Такко живо представил, как внутри деревянного корпуса повернулся вал и разжались пружины.       — Хорошая работа, — заявил Оллард. — Самым трудным было заставить двигаться обе половины тела, верхнюю и нижнюю. Слишком мало места, чтобы разместить все узлы. Тогда я не смог решить эту задачу, поэтому пришлось использовать кресло на колёсах. Неудача обернулась преимуществом — ни у кого не возникло вопросов, отчего Малвайн не покидает своих покоев.       — А когда?.. — Такко поспешил задать вопрос, оттягивая время. — То есть она не всегда…       — Разумеется, женился я на живой женщине. Вынашивать младенцев мои механизмы не умеют, да и… в общем, я жил с настоящей живой Малвайн. Она вела хозяйство, сводила знакомства с местными, пользовалась всеобщей любовью, и я не предполагал, что вскоре её заменит кукла.       В комнате было натоплено, и после холодной мастерской клонило в сон. Потрескивали свечи, скрипело перо, и на какой-то миг Такко показалось, что вот-вот откроется дверь, войдёт Агнет в сопровождении Катерины, и всё станет, как раньше. Маркграф посадит его играть с дочерью в шахматы, сам выслушает отчёт Катерины, а потом и Малвайн отложит письмо и спросит, как дочь провела день. Он тряхнул головой, отгоняя морок и сонливость, и оглядел комнату в поисках хоть какого-то оружия. Как прежде никогда уже не будет.       — Малвайн сильно сдала после охоты, — негромко продолжал Оллард. — Я тогда сделал всё, чтобы отвести от семьи подозрение. Императорские люди прочесали лес, осмотрели даже некоторые помещения замка и охотничий домик — я сам этого потребовал. Больше всего я был озабочен тем, чтобы гости не напугали и не смутили своими разговорами Агнет. Её болезнь и без того обострялась осенью, как и нервное расстройство Малвайн. Я не знал, что сама Малвайн жила в постоянном страхе. Много позже я связал самодовольные взгляды лекарей и богатые подарки, что делала им Малвайн. Они-то знали, кто разорил первую могилу. В действительности они не представляли угрозы — доказательств не было, а если бы и нашли, я бы выставил их самих соучастниками. Не знаю, какие слова эти подлецы нашли для Малвайн, но она поверила, что меня могут осудить, а она снова лишится имени, богатства и вернётся к прежней жизни приживалки. Масла в огонь подливала Катерина, которая не упускала случая поделиться своими выдумками. Та осень оказалась очень трудной.       Вскоре после отъезда дознавателей я увёз жену в столицу. Там ей подтвердили серьёзное нервное расстройство и назначили лечение, но намекнули, что полного выздоровления ждать не стоит. Когда ей стало легче, мы вернулись домой. Тем же вечером я пошёл в мастерскую и забыл, попросту забыл запереть дверь… Я любил Малвайн. Держал подальше от всего этого. Она и не подозревала, что старинная легенда о неупокоенных костях под башней совпадёт с действительностью.       Перед глазами Такко мелькали картины: холодная мастерская, кости на столах, светлые волосы в крови… Очевидно, что-то отразилось на его лице, потому что Оллард покачал головой:       — Я не хотел. Я лишь обошёлся с ней грубее, чем следовало. Не рассчитал силу.       В наступившей тишине отчётливо щёлкнуло — кукла снова окунула перо в чернила. От негромкого звука вздрогнули и Такко, и маркграф.       — Проклятая шестерня… — пробормотал Оллард. — Лопнула за ужином, при Агнет… Хорошо, удалось обставить как припадок. Я чуть не разломал её тогда, так Агнет испугалась… Новая шестерня не совсем подходит и работает громче предыдущей. Жаль, что тебе не удалось починить её там, в кузнице. А спицы ты выпрямил хорошо, их я не менял. О чём я говорил?.. Да, Малвайн явилась ко мне в мастерскую и с ней случился настоящий припадок. Что я мог сделать?.. Она кричала на весь замок, царапала двери… Что бы ты сделал на моём месте?       Такко лишь покачал головой. Впрочем, Оллард и не ждал ответа.       — Но главную ошибку я совершил позже, — продолжал он, — когда не заявил о её смерти.       — Почему?       — Малвайн была вся в синяках. Я не смог бы скрыть убийство. Проклятая осень… В это время трудно принимать верные решения. Когда я понял, что привести Малвайн в чувство не удастся, я растерялся. Стоял над ней и думал, что делать.       К счастью, Вейнир был в замке, и я пошёл к нему. Верный друг! Разумеется, он был готов взять вину на себя. Разумеется, я отказался. Мы сидели над телом, думали, и я всё яснее понимал — в это дело вцепятся все придворные стервятники. Предложение Вейнира обставить всё так, будто я застал их вместе и убил жену за неверность, я отверг сразу — нельзя было подставлять друга и давать пищу для сплетен. Вынести тело на кладбище и свалить вину на непойманных копателей тоже было рискованно — нас могли заметить и узнать. Мы перебирали решения одно за другим, и ни одно не годилось. Но больше всего меня угнетал неизбежный разговор с Агнет.       В конце концов я решил скрыть смерть Малвайн. Мы перенесли тело в усыпальницу и захоронили как полагается. Затем я объявил слугам, что хозяйку нельзя беспокоить, а сам взялся заканчивать куклу, благо заготовка у меня была. Непростительная ошибка!       — А как вы сделали лицо, руки?.. — Такко не мог оторвать взгляд от немигающих глаз куклы.       — Ты не видел восковых портретов? — удивился Оллард. — Хотя где ты мог видеть… При дворе они в большой моде. Их используют на похоронах — в жаркую погоду выставлять тело для прощания весьма затруднительно, поэтому кладут восковые модели. При жизни же они служат развлечением и показывают состоятельность семьи. Нынче при дворе работают несколько мастеров, которые делают такие портреты, и я заказал для Малвайн и Агнет.       «Малвайн не любит, когда жарко» — пояснял Оллард, когда просил Такко разворошить дрова в пылающем камине столовой. Тогда, сразу после отъезда сватов, он впервые увидел маркграфиню в кресле на колёсах, и, конечно, не мог и представить, что черты её прекрасного лица могут расплыться от близости огня, а яркий свет — выдать их неподвижность.       — С руками пришлось повозиться, — Оллард всё говорил; ему явно недоставало слушателя все эти годы. — Чтобы пальцы гнулись, как настоящие, пришлось выточить каждую фалангу отдельно, а чтобы крепко держали ложку и перо — обтянуть кожей. Я перебрал несколько видов кожи, но подошла только человеческая. Не помню уже, чьими руками мы воспользовались… Кажется, Рик: у него были самые тонкие пальцы. Затем я выбрал платье попышнее, чтобы скрыть погрешности в изготовлении тела, и, как видишь, никто не заметил подмены. Агнет знала, что мать нельзя волновать, и не искала встреч с ней. Катерине я доходчиво объяснил, что это её сказки довели Малвайн до такого состояния, и она тоже не приближалась к госпоже. Куклу видели и судья, и бургомистр — так же, как ты, мельком и в полумраке. Теперь понимаешь, что Вилларды со своей глупой жалобой попали в точку, вслепую угадали единственное слабое место? Как и Катерина со своей болтовнёй о жертвах под башней?..       — Но теперь все узнают, — проговорил Такко.       — Нет, — Оллард едва не вогнал нож в подлокотник кресла, но в последний момент пожалел дорогое дерево. — Императорский подарок должен быть единственным, поэтому всё остальные механизмы я уничтожу.       — Но горожане же видели куклу, и слуги видели, и Агнет!..       — Слуги не скажут ничего, в этом на них можно положиться. Они — часть замка, родились здесь и здесь умрут. Тебе не понять, но они не предадут. Да и не знают они ничего, что могло бы мне повредить. А горожане сами не смогут решить, кого видели — Малвайн или её призрак. Пусть думают, что я скрывал смерть Малвайн, потому что не мог смириться с этим.       — А что вы скажете Агнет?.. — Такко было не по себе от мыслей о кончине Малвайн, но ещё хуже становилось, когда он пытался представить себе лицо наследницы. Как она вскинет голову и сделает вид, что достойно приняла известие о смерти матери, а потом будет выплакивать своё горе в одиночестве, и некому будет её утешить.       — Я уничтожу оба механизма и кости тоже, — твёрдо повторил Оллард, не ответив. — Сегодня. Потому и завёл их — в последний раз. Глупо, но они столько лет скрашивали моё одиночество…       Маркграф снова замолчал. Он смотрел в темноту невидящим взглядом; губы были плотно сжаты, лицо мелко подёргивалось, будто он сдерживался из последних сил. Такко всё оглядывал украдкой комнату и не находил ничего, чем можно было бы защититься. Прикинул расстояние до окна — слишком далеко, и ставни заперты. Перо в руках куклы было детской игрушкой против ножа. Подсвечник стоял слишком близко к Олларду, он точно успеет перехватить… Такко поморщился от ноющей боли в боку и от воспоминания, как легко, играючи его приложили об стол. Нет, сражаться с маркграфом было плохой идеей. Но и надежды договориться не было: лицо Олларда снова приобретало то скорбно-отчаянное выражение, поразившее Такко в подземелье, и снова верилось, что заботы последних дней оказались слишком тяжелы для его рассудка.       — Так она не из костей? — полуутвердительно сказал Такко, оттягивая время.       — А? — встрепенулся Оллард. — Эта кукла? О нет. Она сделана из металла и дерева. Я не смог бы прикоснуться к Малвайн.       Он устало провёл рукой по лицу и со вздохом оглядел куклу из-под воспалённых век.       — Этот механизм я собрал совсем для другой цели, в очередной раз отчаявшись сотворить что-то дельное из костей. Пока собирал, понял, в чём была ошибка, и вернулся к скелетам, а эта заготовка осталась. Заменить куклой Малвайн я не собирался. Только Агнет.       — Агнет?!. — у Такко перехватило дыхание, будто его облили ледяной водой.       — Она болела. Не ходила. Не ездила верхом, не танцевала, не играла в положенные детям её возраста игры, — Оллард говорил коротко, отрывисто, вертя в пальцах нож и не замечая остроты лезвия. — Вообще не участвовала в детских забавах. Даже не пела — не хватало дыхания. Когда приезжали гости, она сидела в своём кресле, а я смотрел, как чужие дочери и сыновья красуются на своих пони и стреляют из луков. Тогда я собрал совсем простой механизм на колёсах, который мог только передвигаться. Можно было представить, что это Агнет идёт мне навстречу, что она здорова… Глупая была затея, но, как ни странно, помогла мне пережить тот трудный год.       Такко смотрел на него недоуменно и растерянно, и Оллард махнул рукой:       — А, не бери в голову! Учил ты живую Агнет, в этом не сомневайся. Та кукла пригодилась лишь для розыгрышей.       Он снова замолчал и опустил глаза. Такко на всякий случай перебрал в памяти мельчайшие детали облика наследницы: голубые прожилки вен, синева вокруг губ, глаза в оправе золотистых ресниц. Вспомнил и ощущение прохладной, чуть дрожащей руки под скользким шёлком… Нет, Агнет несомненно была живой. Кукла, пожалуй, стреляла бы получше. А Оллард, вероятно, заговаривается от усталости.       — А зачем императору скелет? — задал Такко вопрос, мучивший его столько времени.       — Скелет — лишь основа, — охотно отозвался Оллард. — Сверху его прикроют дерево, воск, кожа — всё как полагается. На мой взгляд, кости достаточно красивы, чтобы не прятать их, но не все разделят это убеждение.       — Тогда зачем вообще брать кости?.. — Такко спрашивал быстро, замечая, как лицо Олларда разглаживается, а в голосе звучит прежняя доброжелательность.       — Скажи, ты задумывался, за что платят придворным живописцам? Они зарабатывают побольше, чем ты у меня. Память, Танкварт, память ценится в нашем мире выше всего. Поэтому у трона держат художников и поэтов, умеющих увековечить людские дела и лица. Поэтому привечают чучельников, сохраняющих облик любимых животных и охотничьих трофеев — и помяни моё слово, это искусство ещё ждёт своего расцвета. А обычай бальзамировать тела? А любовь к восковым портретам? Ты не представляешь, на какие ухищрения идут придворные, чтобы сохранить память о себе и близких.       — Но… заводной скелет?.. — Такко попытался представить себе дворец, где среди звериных чучел бродит поблёскивающий латунью человеческий остов, и растерянно уставился на маркграфа.       — Гораздо лучше, чем убогие набальзамированные туши, которые всё равно прячут в гробы! — уверенно заявил Оллард. — Лучше, чем портреты, которые надо беречь от солнца и сырости, и всё равно они не передают, каким человек был при жизни. Если уж браться сохранять облик ушедших, нужно делать это как следует. Конечно, не все пожелают механизировать кости полностью — можно повторить пару характерных движений, это будет быстрее и дешевле. Затем восковых дел мастер изготовит голову и парик, столяры выточат корпус, портные подгонят одежду…       Такко недоверчиво всматривался в лицо маркграфа, пытаясь понять, шутит тот или всё-таки тронулся рассудком. А Оллард всё говорил, увлёкшись:       — Я с детства ненавидел наш похоронный обычай. Если уж нам не хватает духу сжечь своих мёртвых, стоит увековечить память о них более достойным образом, чем отдавать червям. Попомни моё слово, люди ещё оценят красоту костей! Я так и вижу, как расчищают старые кладбища под поля и селения, а из костей складывают усыпальницы, где могилами послужат стены! Только представь: светильники из рёбер и черепов… Говорю тебе, кости самой природой предназначены служить долго, и глупо закапывать их! Куклы из скелетов — не большая странность, чем восковые портреты и чучела охотничьей добычи. Я так и вижу почтенных вдовушек, кичащихся стоимостью кукол, которые они заказали изготовить из безвременно почивших супругов! А так же отцов семейств, завещающих после смерти механизировать свой скелет, чтобы служил утешением и назиданием потомкам…       Такко попытался представить себе эту картину и почему-то увидел Дитмара-лучника, восседающего на лучшем месте в своей мастерской. А что, этот точно не откажется грозить подмастерьям и после смерти!.. Такко даже мотнул головой, пытаясь избавиться от живо нарисовавшейся картины, но Оллард уже не казался безумцем, и верилось, что при дворе он найдёт сторонников. Уговорит, уболтает придворных, зачарует, как Крысолов своей музыкой…       — Я бы не хотел, чтобы в моём доме был скелет, — заявил Такко решительно. — И сам не хочу таким быть.       Маркграф вздохнул и устроился в кресле удобнее, готовясь к долгой беседе: закинул ногу на ногу, облокотился на подлокотник:       — Я перепугал тебя там внизу, понимаю. Не стоило так прямо тебе всё выкладывать, но теперь уже поздно сожалеть.       — Я не хочу быть куклой, — торопливо повторил Такко, — и вы обещали отпустить меня весной.       — Я сказал, что весной ты покинешь замок, если захочешь, — пожал плечами Оллард. — Мы не уговаривались, сможешь ли ты высказать своё желание и в каком виде ты его покинешь. Танкварт, давай рассуждать здраво. Как ты собирался устроить свою жизнь?       Ты слишком честолюбив, чтобы удовлетвориться малым, но у тебя не тот нрав, чтобы добиться большего. Ты во многом талантлив, но тебе не хватает терпения и смирения. Чуть что тебе не по нутру — сразу бросаешь. Ремесленника из тебя не выйдет — не уживёшься ни с одним мастером. Твоя военная карьера была бы яркой, но до обидного короткой — ты поразительно неосторожен, удивительно, как ты вообще дожил до своих лет. Глядя, как ты умеешь наживать врагов, могу сказать, что самое позднее через пару лет ты найдёшь себе безымянную могилу где-нибудь в лесу. Сейчас тебя ещё щадят за молодость, но это продлится недолго.       Оллард говорил уверенно, и Такко невольно вспомнил свои уличные стычки — с Дитмаровыми подмастерьями, с другими охранниками, просто с горожанами, не терпящими чужаков на своих улицах. И правда, кто мешал им воткнуть мальчишке нож под ребро и бросить в ближайшую выгребную яму? Всё равно никто не стал бы искать.       — Я бы ещё сомневался, — продолжал Оллард, — будь ты единственным наследником своего имени, но, напомни, сколько у твоего отца братьев? Пятеро, шестеро? Целый клан, и наверняка там найдутся наследники достойнее тебя! А тебя с твоей неразборчивостью рано или поздно затащит в ратушу самая бойкая, с которой ты наплодишь полукровок, обречённых на нищету — ведь нести ответственность за других ты тоже не умеешь.       — Я не… — Такко запнулся на полуслове и не нашёл, что возразить.       — Как видишь, будущее у тебя безрадостное — заключил Оллард. — Не надеюсь, что ты со мной согласишься, но со временем ты бы привык к мысли, что отдать свое тело для одного из величайших изобретений нашего времени — лучшая доля для тебя.       — Со временем? — переспросил Такко, уверенный, что на этот раз точно ослышался.       — Конечно. Ты слишком много сделал для Агнет и для меня, чтобы не посвятить тебя в мои планы. Я собирался показать тебе мастерскую ближе к зиме, а к весне ты и сам бы понял, что нет лучшего способа прославить своё имя, чем встать рядом с Вейниром. Если помнишь, я обещал, что помогу тебе сделать карьеру в Империи. Поверь, я сделаю всё, чтобы сдержать обещание.       — Вот это честь, — Такко ещё раз окинул взглядом комнату и убедился, что ничего похожего на оружие здесь нет. От этого внутри росло странное оживление, как у загнанного в угол животного. Азарт, предвкушение схватки рвались наружу. Такко поднял глаза на маркграфа и встретился со взглядом, в котором плескалось сожаление.       — Как жаль, что ты оказался предателем, — искренне сказал Оллард.       — Я искал Агнет, — твёрдо ответил Такко.       — Лжёшь, — отозвался Оллард. — Она не покидала западного крыла. И ты не подходил к ней.       Маркграф задумчиво играл ножом, а Такко цепко следил за его взглядом, всё яснее понимая, что его противник ни разу не отнимал чужую жизнь — намеренно, глядя жертве в глаза. Сражаться с Оллардом было безумием, он всегда выигрывал — в схватке на мечах или за шахматной доской — но в его совершенной технике была слабина. Пусть она подарит лишь миг нерешительности — этого будет достаточно. Такко поднялся на колено, чувствуя, что внутри будто распрямляется тугая пружина.       — Вам вынесут приговор, — уверенно сказал он. Отвлечь внимание, расшевелить Короля, надеясь даже не на неверный ход — лишь на миг промедления.       — Я сделаю всё, чтобы его смягчили, — усмехнулся Оллард.       — Ваш замок разрушат.       — Построю новый.       — Ваш род погибнет! — бросил Такко, собирая силы для последнего шага.       — Не тебе об этом судить, — недобро усмехнулся Оллард. Он поднялся, и за его спиной выросла огромная, закрывшая половину расписного потолка тень, а пламя свечей дёрнулось, будто склоняясь перед хозяином: — С чего ты взял, что только Агнет может продолжить мой род? Малвайн мертва, и теперь я могу жениться снова!       Не дослушав, Такко нанёс единственный доступный ему удар — с силой толкнул куклу в спину, навалившись всем своим невеликим весом.       Она оказалась даже легче, чем можно было подумать, и рухнула на пол, увлекая за собой стол. Оллард рванулся к ней, Такко вскочил, и маркграф в тот же миг повернулся к нему. В наступившей темноте Такко успел проклясть своё невезение и нечеловеческую удачу маркграфа, как снова посветлело: богатая причёска куклы вспыхнула от упавшего подсвечника.       С грохотом упал стул; Оллард развернулся, сдёрнул со стола какую-то ткань и набросил на огонь. Такко хватило этих мгновений, чтобы оказаться у двери и в следующий миг — в коридоре.