Противоположности

      «Зачем я это сделала?»       Дура… дура… дура…       Одна и та же мысль, сверлившая голову до щекочущего чувства по нервам.       Ли Нара стояла возле двери дома Юнги, не способная даже поскрестись в неё, просто мялась с ноги на ногу, чувствуя дрожь в пальцах.       Разве смеет вот так являться, когда самолично резко и без объяснения причины отдалилась от семьи, не переступая порог дома больше пяти лет? Такая напуганная, готовая котёнком забиться в угол, услышав посторонние звуки. Но этот дом словно помнил её, потому что по-прежнему отдавал уют, а причина была только в ней, зашуганной девочке, ищущей хоть кого-нибудь виноватого, пытаясь так оправдаться перед самой собой. Но всё тщетно, она больше не маленькая девочка, по-прежнему упрямая и всё так же дико неуверенная в себе, с постоянной борьбой внутреннего «я».       Она должна хотя бы попытаться отпустить себя на немного. Давай же, Ли, ты справишься.       Постучав в двери, сама же готова шарахнуться от собственных действий, надеясь, что всё же никого не будет дома, пока сжимает поломанные ногти в кожаную куртку Юнги.       Двери распахнулись, усиливая её волнение в тысячу крат сильнее, а на пороге стояла миниатюрная женщина, у которой проглядывала редкая седина в волосах, но её глаза по-прежнему были такие же молодые, а улыбка… как у «него».       — Нара, — выдохнула женщина, прошептав имя, уже отчаявшись увидеть её в их доме. Её глаза округлились, и они заблестели, борясь с нахлынувшими чувствами.       — Здравствуйте, — она правда улыбнулась, без грамма наигранности, смотря на госпожу Мин, потому что, чёрт возьми, соскучилась, да так, что сердце заныло. Тёплая солнечная женщина спокойна и справедливая, всегда умело подбирающая слова, когда в них так нуждаешься. А она дрянь, что оставила их семью, но сама-то мучилась от этого, считая себя великой мученицей.       И всё же эгоистка…       — Боже мой, — едва договорив, госпожа Мин вцепляется в Нару, заключая в крепкие объятья, боясь, что сейчас она сбежит, исчезнет, испарится, всё, что угодно, что могло бы подтвердить, что это было слишком ярким воображением. Но нет, она не пропала, а обняла женщину в ответ и прижалась крепче сама, ощущая всю тоску, ломающуюся с громким треском, приоткрывая подгнившие задворки её чопорности. Стена немного пошатнулась в тёплых ладонях матери Юнги. — Я думала, ты уже никогда…       Женщина осеклась и отстранилась, но не выпустила из рук Нару, придерживая её руку, а свою опустила на щёку девушки и улыбнулась так по-семейному, что сердце Ли вновь сжалось. И ненависть к себе окутала холодными и колким лапками, утверждая, что это всё она, всегда была она виновата, а не окружающие.       — Я так рада вас видеть, — она не сдерживается, утопая в потерянной по собственной глупости теплоте.       — Ох, что же мы, заходи, милая, — спохватывается женщина, утягивая её за собой в дом.       Буквально пять минут времени, а Нара уже ёжится смущённо на стуле, наблюдая за суетливыми движениями госпожи Мин, пока кипел чайник, а она быстро нарезала фрукты и готовила вкусностей к чаю. Нара хотела помочь, но её посадили на стул и приказали ни о чём не беспокоиться, поэтому только и оставалось поджимать губы, вдыхая знакомый аромат ванильного чая и рассматривать такие до боли родные стены, в которых проводила детство.       А ничего не изменилось, даже всё те же слегка желтоватые пятна на обоях, которые госпожа Мин и её мать так спорчески выбирали в магазине, от капель жира возле плиты. Люстра, лампочку в которой она разбила когда-то мячом, а Юнги всё так же взял вину на себя, видя её напуганные глаза и боясь, что тётушка здорово разозлится на неё. Серый холодильник, покрытый магнитами не из посещаемых стран, а просто так, потому что они очень нравились госпоже Мин, и Нара даже видит в той коллекции свой. Она до сих пор помнит, как выбирала его из многочисленного выбора женщине подарок на день рождение, и что-то ёкнуло, стоило увидеть белого кролика. Он казался ей таким настоящим, что, не скупясь, отдала накопленные карманные деньги и ничуть не пожалела, увидев блеск в глазах и улыбку госпожи Мин.       В коридоре всё так же скрипит одна половица, и она даже усмехнулась, наступив на неё, услышав такой знакомый, наполненный воспоминаниями звук — такая мелочь, но ей всё это так дорого именно сейчас, пытаясь максимально впитать до самых кончиков потерянную частичку жизни.       Глаза Ли жадно бегают по деревянной мебели и интерьеру, боясь упустить хоть самую малость, и застывают возле настенного горшка с вьюнком, рядом с которым висела в рамке фотография её и Юнги в одиннадцать лет. Такие нескладные дети, оба смущены, хоть и пытались сделать вид непринуждённости, держась за руки. У Юнги с самого детства были такие холодные руки, но она помнит, как быстро его ладонь согревалась в её. А ведь они правда были близки, как никто другой, хоть она сама и упрямилась постоянно, вредничала, капризничала, и всё же… наверно… таким способом, она скрыла свою привязанность к мальчику со скверным характером и повышенной ворчливостью. Но они всё же были вместе, обижались, порой говорили гадости, но стоило отдалиться, как начинали скучать друг по другу.       Сердце Нары ноет, заставляя ощущать себя древней старушкой с подорванным здоровьем, но воспоминания сегодня её уничтожают, дробят на мелкие кусочки и пускают в воды мыслей, закручиваясь в водовороты просыпавшихся чувств.       Она и сама не замечает, как медленно поднимается и уже протягивает руку к рамке. Осторожно, боясь разбить тонкое стекло своей колкостью, проводит подушечкой пальца по контуру Юнги и сегодня подозрительно хочется улыбаться, особенно представляя, как он наверняка ворчал на маму, прося убрать это «позорное» фото, а госпожа Мин лишь отмахивалась от сына, утверждая, что здесь они такие милые.       — Нара, — Ли аж вздрагивает, услышав за спиной голос тётушки, слишком уплыв глубоко в собственные мысли, — садись, дорогая, — женщина указывает ей присесть за стол, на котором парил горячий чай, стояла большая тарелка с фруктами и такой аппетитный вишнёвый пирог. Нара не хотела есть ещё с утра, но сейчас желудок даже заныл.       Она присаживается напротив госпожи Мин и не сдерживается, вдыхая аромат чая, прикрывая глаза, пока женщина, улыбаясь, наблюдала за ней — она отстранилась ото всех, но всё же такая же внутри.       — Расскажи, как ты сейчас? — тётушка придерживала кружку и подула на горячую жидкость, остужая её, но словно боялась свести с девушки глаз. — Мы так давно не виделись.       Нара опускает взгляд с женщины на собственный чай, ощущая острую вину. Она их избегала, даже когда приходили к ним домой, просто запиралась к комнате или уходила из дома. Она не знает причину, просто сбегала как можно дальше, выстраивая толстую стену испуга. После аварии её психика пошатнулась — закрылась в себе. Она больше не приходила в их дом, а страх к бедной Герде вводил в панику, их семья неповинно стала повинной в её глубокой боли. А госпожа и господин Мин просто не хотели давить на девочку, которой пришлось перенести многое для её тонкого душевного состояния, расстраиваясь, но не обижаясь, принимая её состояние. И если родители Юнги приняли её желание, то он продолжал борьбу, цеплялся за любую возможность и не отпускал её, но она, как назло, отстранялась всё дальше, погружая его в чёрную дыру бессмысленных попыток.       Юнги, ты слишком морально силён, ведь даже саму себя она не переносит.       — Простите меня, — голос предательски дрогнул, выдавая в нём приступ слёз, и ей приходилось глубоко дышать, чтобы проглотить эти тягучие чувства глубоко в себе. Снова вздрагивает, ощущая тёплую ладонь, накрывшую её руку.       Кажется, тётушка не перестанет сегодня улыбаться, успокаивая её, такую напуганную. А ведь она действительно напугана, ведь всё же возвращается в истинное состояние, которое скрывала за фальшивой улыбкой. И страшно заново принимать себя и привыкать к постоянно бьющемуся сердцу. Но она не знает, справится с этим или только всё уничтожит, сгорит без остатка, забыв о собственном имени.       — Ты так и не ответила, девочка моя, — спокойно продолжает женщина, совершая глоток чая, указывая, что ей не за что извиняться, она будет принята в их доме всегда.       Нара благодарна ей за такое понимая без раздирания души. Простое молчание, но с полным пониманием действий, от которых девушке легче. Правда, легче.       — Всё нормально, госпожа Мин. Как всегда, в учёбе и хочу потом уехать куда-нибудь, правда, пока не знаю, куда именно.       — Ты всегда хотела уехать.       — И я придерживаюсь своих планов.       — Никогда не переставала удивляться твоей целеустремленности, — женщина помешала ложечкой в кружке. — Жаль, в Юнги нет такого качества, — тётушка мялась, а Нара подмечает, что ей хочется выговориться и именно ей. Она молчит, дожидаясь продолжения. — Он никогда не был примерным ребёнком, — госпожа Мин усмехается, словно только что вспомнила каждую его детскую, а может, уже и не детскую выходку. — Да-а, он здорово потрепал мне нервишек. А в последнее время и вовсе стал неуправляемым. Я подозреваю, что он во что-то впутался, именно это меня беспокоит.       Нара поджимает губы, ей хочется сползти под стол и там провалиться в яму.       Вляпался, госпожа Мин, и ещё как. Юнги играет в опасную игру боёв и денег, что чистым уйти оттуда не так просто, а она настолько жалкая, что ничего не может с этим сделать.       Или может?       Уже поздно…       И всё же она частично виновата в его поступках. Мин Юнги слишком вспыльчив, а она откровенно поджигала спичку и подносила к пороху его терпения. Одно её дыхание, и он пылает в огне ярости. Нара губительна для него… Он ошибочно ищет в ней покой, ведь эта девушка поднимет осадок со дна, сдерёт старые раны и нанесёт новые. Личная пытка, возросшая из детской привязанности.       Частично виновата?       Полностью, Ли Нара, полностью!       Ли хочет успокоить женщину, да что она может?       — Госпожа Мин, Юнги… он, — мнётся, пытаясь найти слова, подобрать их правильно, только самой дурно думать о нём.       Она же думает о нём.       Думает, и настолько часто, что не сознаётся в этом самой себе.       — И поэтому я поражалась, — тётушка продолжала, словно и не слыша её. Её взгляд сфокусирован на кусочке пирога, а веки практически бездействовали, унося женщину на просторы мыслей. — Как тебе удаётся воздействовать на него? Он слушает только тебя. И только ты могла повлиять на него. Нара, — снова смотрит на девушку напротив, у которой была полнейшая растерянность, — пожалуйста, присмотри за ним.       Рот Ли приоткрывается, но звуков не поступает. Язык онемел, и как-то соображалка стала тягучей, как испорченная жвачка.       Если бы всё было так просто, то она сейчас бы просто разбежалась и прыгнула бы в пучину безмятежности. Интересно, а ведь родители так и не знают, какая война между их детьми. Каждый день — это новая борьба противоречий. Отворачивают голову и всё равно краем глаз следят друг за другом. Между ними бронированное стекло, в которое они бегут навстречу и расшибают лбы о препятствие, при этом больно ушибаясь. Они не слышат друг друга через него, и от этого блоки обиды выстраивают дополнительное укрытие, и скоро эта стена расширится настолько, что они не увидят лиц, не протянут руку, отвернутся, потеряв надежду и разойдясь в разные стороны, окунаясь в одиночество.       И всё же Нара прикусывает внутреннюю сторону щеки и, соглашаясь, кивает, а внутренне уже истязая себя, понимая, что не сможет сдержать данного обещания, ведь даже данные себе она не может выполнить.       Лгунья.       Лай собаки за входной дверью выводит женщину и девушку из их атмосферы, и им кажется, что они только очнулись, вернулись в реальность из мирка понимания и принятия. Госпожа Мин быстро проговаривает Наре «Я сейчас, милая» и уходит в коридор, щёлкая замком двери.       Герда ощутила запах гостьи и быстро рванула в дом, прошмыгивает в кухню, едва не срывая напуганного вдоха девушки.       Нара замерла на месте, не сводя немигающего взгляда с собаки, что так быстро махала хвостом, отчего могла закружиться голова.       Герда стояла рядом и всё же сдерживалась, не притрагиваясь к ней, словно она виновата и не имела на это право.       Протяни руку, и Ли сможет погладить макушку собаки, но её сердце бьётся, видя перед собой не Герду, а утерянного Кая. Даже точно такое же пятно, как у него за правым ухом, в виде маленького сердечка. А ведь собака права, Нара обвиняла её за то, что она так похожа на брата. Обвиняла, потому что ложно считала, что так станет легче. Все были виноваты, даже беззащитное существо — именно так она прятала собственную вину, не способную заглушить не одно успокоительное, которые она глотала тоннами. Забывалась, хотелось сдохнуть, но вина душила, сжимая горло тонкими верёвками, которые Юнги пытался развязать с её шеи, постоянно находясь рядом и удерживая её руку. Но это было зря, Юнги, ты обозлил Нару, которая сама хотела себя истязать, чтобы ей не жилось спокойно, чтобы каждый день был пыткой, напоминая, что она натворила. Именно Юнги и Герда стали первыми жертвами обвинения. Слабые звенья в её истерике души.       Ты отвратительна, Нара, обвинять того, кто потерял не меньше тебя.       Неловкость перед четвероногим другом, что не смела приблизиться к ней, окутывала не хуже и придушивала, что когда-то с ней делал вина. Да и сейчас она виновата, видимо, это её удел, выложенный собственными руками и укреплённый словами.       — Герда, быстро в комнату, — госпожа Мин вбежала следом и не слабо испугалась, увидев питомца рядом с Нарой, боясь, что это поспособствует приступу. Она указывает собаке убираться, пока та виновато посмотрела на неё, а потом снова на Нару.       — Нет, не надо, — просит Ли. — Иди сюда, — уже обращается к собаке, сдерживающую свой порыв, чтобы не запрыгнуть на девушку и облизать лицо, показывая всю степень, как скучала.       Но собака всё знала, всё чувствовала — надо быть осторожной, не торопиться, позволить заново привыкнуть к себе. Герда мягко опускает мордочку на её колено, не переставая вилять хвостом и виновато приподнимать взгляд.       Нара чувствует тепло животного и сама мягко прикасается к макушке, ощущая жестковатую шерсть, проскальзывая по ней ладонью, словно заново изучая эти чувства — каково это, когда друг рядом и его сердце бьётся от радости. Она повторяет действия плавно, чувствуя размеренное дыхание собаки и своё собственное.       — Мам, я не нашёл листья сельдерея, поэтому взял просто салат, но всё остальное купил, как и просила, — Юнги зашёл быстро, смотря в содержимое пакета, пока никто его словно и не ждал, погружаясь в идиллию человека с животным и даже не слыша звука его шагов и голоса, что ещё начал звучать с коридора.       Парень замер, словно пустив корни в пол, не смея шелохнуться, безотрывно впечатав взгляд на девушку в кухне. Растерялся не хуже Нары, ощущая сухость во рту, от которой хочется прочистить горло и совершить глоток воды. А она умела его поражать, вот сейчас его, видимо, хорошенечко долбанули битой, а он даже и не подозревал об этом. Она не должна была быть здесь. Нет, он не готов. Готов был к «придурку», но точно не такому спокойствию девушки, и это, мягко говоря, выводит из равновесия, которого и так, сука, нет. Он плохо спал, кожа приобрела сероватый оттенок на бледном лице, и без того украшенном ссадинами. Он призрак с давящими висками, из-за которых хотелось оторвать голову и не мучиться, а она… сидит и смотрит своими большими глазами и какая-то слишком… милая.       Пытка.       Блядская пытка, от которой он так устал.       — Я принесла твою куртку, — Ли оправдывается, отвечая на его молчание и ощущая ещё большую неловкость, но продолжает наблюдать, как его взгляд опустился на собаку и снова на неё, задавая новый немой вопрос. — Всё в порядке, — и она снова отвечает, на удивление, сегодня так тонко его чувствуя.       Юнги проходит мимо, сдерживая подёргивания рук, крепко сжимая ручки пакета и ставя его на кухонный стол. Его напряжение можно измерить, вычислив угол выступающих лопаток по уровню сжатия плеч. Он растерян, не зная, как может вести себя. Как она позволит. После случившего он и так разбит. Сколько можно его уже мучить? Ли героин, избавившись от которого, начинается ломка, доводящая до безумия.       — Мам, Герда хочет пить, напои, пожалуйста, её, — он хрипит голосом, смотря на мать, и она кивает, подзывая собаку к себе. — Пойдём, — теперь он протягивает руку Ли и смотрит прямо.       Нара прикусывает губу, растерянно посмотрев на его жест. Уж если прогоняет, то пусть лучше схватит за шкирку и вышвырнет за дверь. Так даже будет проще и легче, чем необъяснимо протянутая его рука.       Она чувствует, как вспотели её ладони, и она их сжимает в кулак, хотя всё же одну аккуратно вкладывает в его ладонь и глубоко вдыхает, когда он мягко сомкнул пальцы, приподнимая её и уводя за собой. Его руки по-прежнему холодны, но ей тепло. Она ощущает ещё не успевшую зажить за такой короткий срок рваную поверхность рук после драки и видит побитые костяшки. Сегодня что-то не так, она чувствует и теряется от этого. Не так с ними обоими. Смотрит на взлохмаченный затылок Юнги, уводящего её наверх по лестнице и открывающего дверь в его комнату, и плотнее сжимает ладонь, чтобы почувствовать его острее и унять собственное сердцебиение.       Юнги заводит её внутрь, отпускает девичью ладонь и закрывает двери, облокачиваясь о неё спиной, наблюдая за девушкой.       Нара осматривает стены, складывая руки перед собой. Практически ничего не изменилось, всё так, как помнит она. Комната парня никогда не имела порядок и в то же время не захламлена, но её это не смущало, как и не смущает сейчас. Тёмно-зелёные стены, широкое окно, стол с кучей каких-то записей и большая полка с книгами, парочка которых раскрытыми валялись на кровати. Юнги всегда любил читать. Он далеко не глуп, и если бы постарался, мог бы давно превзойти её в учёбе. Она соглашается с преподавателями, что он просто губит свой потенциал. А те лежавшие книги лишь подтверждают, что он не бросил своё любимое занятие.       — Зачем ты привёл меня сюда? — задаёт вопрос, повернувшись к Мину лицом.       — Захотел, — пожимает он плечами и отталкивается от двери, подходя к ней вплотную, так близко, что хочется невольно отстраниться от него. — А вот зачем ты пришла?       — Я уже говорила, вернуть твою куртку, — Ли смотрит ему в глаза и почему-то впервые не выдерживает его взгляда, опуская свой в пол.       Юнги приподнимает её подбородок, возвращая девичий взгляд:       — Я тебя знаю, Ли, как бы ты это не отрицала, — он дышит, и она чувствует его дыхание, которое проскальзывает по коже холодком.       Дурно, очень дурно.       Её дыхание участилось, а он только выпускает её, отходит в сторону полки, на которой стояли папки.       — Я хочу тебе кое-что показать, — Юнги достал синюю папку и положил её на стол, подзывая Нару ближе.       Девушка приглядывается к нему, пытаясь найти подвох, которого и в помине нет, но, кажется, слишком отвыкли так спокойно разговаривать друг с другом. И поэтому им обоим не по себе. Им страшно хотя бы попытаться сблизиться. Но сердца бьются, их они не обманут, но единственное, что смогут, так это удерживать оборону.       Просто идиоты…       Ли подходит, опуская руку на папку, обхватывает пальцами корочку и открывает её. Брови девушки приподнимаются от удивления, наблюдая за детскими рисунками, совершёнными её рукой. Хочется даже истерически усмехнуться. Поочерёдно переворачивая страницы, видны кривые линии, выводящие каких-то животных, и задерживается на рисунке девочки и мальчика с широким улыбками, по которым она проводит пальцами. Этот рисунок она подарила Юнги ещё совсем мелкой. Она помнит, как когда-то в детстве хотела стать художницей, но Бог обделил её этим талантом, но всё же она пыталась, хотя руки по-прежнему кривили всё, что бы она не пыталась нарисовать. Сейчас это смешно, а тогда она была серьёзна в своих намерениях. А Юнги поддерживал и одобрял каждую «каляку-маляку», выходящую из-под её тяжёлой руки. И лишь один вопрос, который доводит Нару до какого-то безумства от этих смешанных чувств, переворачивающих её жизнь с ног на голову:       — Зачем ты их сохранил? — она не оборачивается, а спрашивает, продолжая рассматривать рисунки. Понимает, что если посмотрит, то потеряется в нём. Это опасная связь, которая режет пополам их обоих. Они разные, как и их пути, но почему-то постоянно сами же сводят свои дорожки, возвращаясь друг к другу.       — Мне они нравятся. Когда ты рисовала, ты была такая серьёзная и в то же время такая настоящая. Я верил тебе и твоему желанию.       Нара готова была застонать от того, как в груди защемило с такой силой, либо на неё обрушилась бетонная плита, но при этом совершенно не больно. Каждое его слово пролилось в ней жгуче и терпко, как самый элитный алкоголь, от которого сносит крышу. Его тембр проник к сердцу, и без того ускоряющего ритм.       Почему сегодня?       Что изменилось, Мин?       Скажи ей.       Она больше так не может. Изнутри выходит воронка безумия, разрывая её тело, ломая упрямство, как тонкую ветвь в её дремучем мире, давно утерявшего свет. Если ты сгораешь, Юнги, она хочет с тобой. Окунуться в твой прожигающий холод и испариться. Разлететься материей в прозрачном воздухе и задохнуться от твоих прикосновений. Она признаёт сейчас, всего на секунду, но признаёт эту долбанную зависимость от него.       Ей кажется, что совсем не дышит и как напряжены участки тела, а чувства и вовсе сломали систему. Она разворачивается к нему быстро, резко и без предупреждения. Проскальзывает рукой по шее и притягивается к его губам, накрывая своими. Так жадно, как изголодавшийся зверь по своей добыче. Она хочет впитать его максимально в себя, прикусывая губы и даже введя его в растерянность, и всё же он прикрывает глаза, опуская ладони на её талию и притягивая плотно к себе, стараясь раствориться в отдаче. И они сходят с ума от дурманящей сладости до дрожи в теле. Нара утверждает, что это в последний раз, а сама не может оторваться от таких сухих губ, смоченных её слюной, продолжая жадный собственнический поцелуй. Льнёт, требуя ласку измождённым и соскучившимся телом. Ещё немного, Юнги, вы сгорите вместе.       А ему так страшно. Если это сон, пускай он никогда не проснётся, он готов пойти на это, лишь бы продолжать сжимать её талию, проводить пальцами по волосам и изнемогать от мягких губ. Упадёт на колени, моля, чтобы она принадлежала ему. Желает дьяволицу его сердца, позволяя съедать его по кусочкам — он сам отдался, уложив к её ногам измученную душу, как в знак преподношения. И сейчас она высасывает её из него и в то же время наполняет живительной влагой, даря желание жить.       Неожиданный лай собаки возле них, и они вздрагивают. Герда пробралась в комнату и теперь слишком рада, она требует их внимания и хочет поиграть, совершенно недоумевая от такого растерянного дурмана в глазах Нары и Юнги.       Ли отстраняется из его рук и отходит, резко ощутив холод, от которого пробрались мурашки под водолазку. Хочется вернуться к нему обратно. Уж если и холодит, то пускай от его ладоней по её коже. Вырвать бы сейчас сердце, в котором резко проснулся моторчик, выстукивая ритм, пробивающий рёбра и тревожа остальные органы.       Она больна?       Иначе почему так трясёт, что трудно устоять на ногах?       Она дура, нарушившая собственное данное слово, забывая чувство ненависти, выращенного в недрах души к Мин Юнги. Идиотка, решившая прийти сюда, чтобы совершить ошибку. Если она сейчас не убежит, то проклянет себя, вот только проклинать уже некуда, она отравилась его губами.       — Нара, — она слышит его шёпот.       — Мне пора, — резко обрывает, понимая, что если услышит хоть одно слово, сломается окончательно.       Ли подходит к двери, широко её распахивая, но останавливается, разворачиваясь вполоборота. Не может смотреть ему в глаза, в то время как окутал в свои. Не может сдаться, предательство, что однажды ты вонзил в неё острым наконечником стрелы в самую больную точку, до сих пор там и кровоточит, выкачивая жизненную энергию. Она всё помнит, Юнги. Всё! Каждую мелочь и деталь.       — Если тебе нужна помощь в докладе, я помогу.       — Я хочу сам справиться.       Такая уверенная фраза, и Нара даже сначала удивляется, а потом принимает, и даже за это можно гордиться.       Похвально, Юнги, похвально.       Она будет наблюдать за тобой, но только на расстоянии. Больше так близко не приблизится и не подпустит. Нара принимает его выбор, как он её желание покинуть его. Всё же, если человек желает уйти, он уйдёт, даже если ты запрёшь его или пристегнёшь наручниками к батарее, он будет пытаться сбежать, и если не физически, то морально точно покинет.       Нара быстро сбегает по лестнице, кланяется госпоже Мин, прощаясь с ней и давая обещание, что ещё обязательно заглянет на чай, а сейчас она должна бежать.       Бежать от самой себя на трясущихся ногах.       Свежий воздух немного помогает отрезвить разум, и она глубоко дышит, идя по длинной улице, укутываясь в воротник куртки. Истерика застряла в горле, срываясь странными смешками с губ.       Плохо. Очень плохо, Ли.       Что тебя сегодня укусило, что сама бросалась в его объятья и ещё что-то требовала в замен?       Совсем одичала.       И всё же она прожгла новые дыры его пламенем. Губы жгло сильнее, чем в прошлый раз, приложи к ним лёд — и он мигом испарится, исчезая в пространстве сумасшествия. Она притрагивается к нижней губе и снова смеётся над собой.       Поздравляю, Ли, сегодня ты официально сошла с ума, раз самолично захотела его поцелуя. Вскружило голову от его рук. И сейчас пелена застилает глаза, ей кажется, она ослепла в этом мире, раз не видит выхода от собственной глупости.       Руки сами потянулись к карману, доставая ментоловые сигареты. Чиркнув зажигалкой, прикрывая ладонью пламя от холодного ветра, поджигает табак. А ведь она за целый день так и не покурила, поэтому хочется окунуться в серую дымку, вот только не ощущает прежнего успокоения. Её душа по-прежнему захлёбывается, накрытая волнами сумасшедшей мании. Где этот сраный покой, когда так нужен? Остался с Юнги?       Ты бредишь, Нара.       Она чувствует холодную капельку, приземлившуюся на её нос, выдохнув дым из лёгких, она поднимает голову, смотря на серое небо, понимая, что это не дождь, а первый снег спускался под ноги и притормаживал на одежде прохожих. Он ещё чист, но скоро люди его осквернят, растаптывая грязными подошвами, сравнивая с грязью. Ли чувствует эту прохладу на лице от снежинок и прикрывает глаза…       «Прямо как руки Юнги».