Противоположности

      Раздражение щекочет нервы слишком острым для пера краем. Что вы знаете о ненависти? Это что-то липкое и холодное, что тянет свои лапки к самым важным артериям, перекрывая кислород, постоянно придушившая и лишь изредка давая возможность вдохнуть, словно играет с тобой, как с самой любимой игрушкой. Ненависть не женского рода, это именно «оно», то, чему нельзя дать точного объяснения или понятия — это совершенно непредсказуемое существо, заселившееся в душе. Оно выбирает правило игры, оно решает, как себя вести. Как этим управлять? Никак. Есть только слабая надежда, что более сильная душа протянет тебе руку для спасения.       — Пошёл вон, — спокойный тон. Взгляд Ли с руки, запрещающей хлопнуть дверью прямо перед её владельцем, проскользнул к ехидному выражению лица, что сейчас так пронзительно осматривало её с ног до головы. О чём он думает? Она уже давно утеряла попытки понять, а копнуть глубже брезгливо и хлопотно.       — Я тоже рад тебя видеть, — сарказм, долбаный едкий сарказм. Мин словно чиркает спичкой внутри неё, дожидаясь сладкого момента, когда этот упрямый фитилёк вспыхнет, разрушая её внутреннюю сдержанность, вместе со стеной, выстроившей вокруг себя. Пойдёт на таран. Она упряма — он пробивная сила. У каждого есть слабые места, а фальшь лишь глупая иллюзия. — Ли Нара, — тянет слова, распаляя зарождающийся огонёк, сверкнувший в глазах, — как невежливо было с твоей стороны «забыть» меня пригласить.       — Тебя здесь никто не ждёт, — отпускает, наконец, ручку двери, скрестив их перед собой на груди, приняв бессмысленность действий, попытавшись ещё раз закрыть дверь.       — Кроме одной змеи, брызжущей ядом, не принимающей моего существования в принципе, я не знаю здесь таких людей, — играет, мстит, наслаждается, но она сама виновата. За что он получил подобное отношение к себе? Не приняла, отвергла с самого начала, не давая вставить и слова, а вопросы утонули во времени, принимая факт.       — Твои зубы, Мин, скоро перестанут иметь ровный счёт, — вызов принят, всегда его принимала, заранее наточив коготки. Вот и сейчас готова броситься на жертву дикой львицей, но сдержанность — сверхспособность, не врождённая, но натренированная годами.       А этот засранец продолжает наступление, ступая всё ближе, оказавшись на пороге, прямо напротив, позволяя глазам непозволительно проникать вглубь неё, выискивая, вынуждая на прямоту. Он выше ростом, но она поднимет голову, не позволяя ему отвести свой взгляд, приподнимая горделивый носик, как и тогда, в детстве, при первой встрече. Ему хочется невольно улыбнуться на этот жест, но сейчас не тот случай. Противостояние полов.       — Тебе не запугать меня, мелкая, — снова ухмылочка, от которой она сжимает зубы, неприятно скрипнув эмалью. — Запомни, Нара, — наклоняется к женскому уху, щекоча мочку дыханием, — я знаю тебя намного лучше, чем ты думаешь.       — Юнги? — женский голос, принадлежавший матери Нары, прерывает некое подобие диалога в опасном напряжении, которое уже вот-вот, и готово было порваться, выплеснув всё говно друг на друга. — Что же ты стоишь, проходи, мы тебя уже ждём, — госпожа Ли добродушно поманила гостя за собой, немного не понимая, почему дочь держит его на пороге.       Юнги отрывает взгляд от своей жертвы и улыбается женщине, которая всегда действительно искренна с ним и принимала его даже после детских проделок. Вообще, странное сочетание, слишком дружные семьи и совершенно не воспринимающие друг друга дети. В «Ромео и Джульетте» всё совершенно наоборот, но они сами выстроили свою жизнь и отношения, а теперь питаются плодами того, что взрастили. Горько, неприятно, муторно, но такова жизнь. Смириться или попытаться исправить — решает только человек, а пока они лишь осознают стороны противоречий и скалятся, пытаясь понять смысл во всём этом.       — Рад вас видеть, госпожа Ли, — делает шаг навстречу зовущей его женщине, но маленькая ладошка перехватывает запястье, снова напоминая о себе.       — Ты не посмеешь, — произнесено одними губами еле уловимым шёпотом.       — Уже посмел, — тот же тембр, тот же голосовой диапазон, но лишь чуток больше издёвки, вынимая руку, уходя, пока её глаза теперь сверлили входную дверь.       — Козёл, — прикрывает дверь, еле сдерживаясь, чтобы не хлопнуть ею со всей дури, и направляется в гостиную, где уже скрылась мать с «дорогим гостем».       Семейный день, трепетно ожидаемый Ли, сейчас наталкивал на мысли, когда всё это кончится и можно будет прикурить сигарету, чей никотин не попадал в лёгкие с самого утра. Да она и не нуждалась в нём, пока особь мужского пола, сейчас сидевшая рядом с ней, а их колени практически соприкасались, не появилась в их доме.       К чертям нервы! К чертям покой!       Коленка под столом начинала подёргиваться, видя счастливые лица родителей напротив. Действительно рады видеть Юнги, судя по тому, как отец долго не выпускал его руку из рукопожатий в знак приветствия, утверждая в крепкости, что приобрёл, а мать светилась, когда он позволял потрепать его щёки и улыбнулся от заявления откормить его худое тельце. Родители любили сына их лучших друзей, но, кажется, чем сильнее, тем больше Нара не воспринимала его. Каждое его движение как личное отрицание. Он демон раздражения. ЕЁ ДЕМОН.       Сейчас прибор девушки чуть сильнее скрипит о поверхность тарелки, пытаясь создавать видимость приёма пищи, именно приёма, просто акта, потому что приятное времяпровождение с семьей с треском разрушено, пока Мин бросал косые взгляды, которые она ловила все до единого, и на каждый мысленно вонзала вилку в самый зрачок.       — Жалко, что твои родители работают сегодня, было бы здорово собраться так, как раньше, — голос госпожи Ли звучал с ностальгией, осматривая теперь уже повзрослевших детей, пока чуть не задерживается на дочери. — Не правда ли, Нара?       До девушки не сразу доходит, что обращаются к ней, пока листик салата казался чем-то вроде произведения искусства, лишь бы посильнее отстраниться от парня рядом, периодически задевающим, специально-нет, её ногу своей, и вот новое прикосновение приводит в чувства, и отнимает взгляд от тарелки, ловя материнский вопрос:       — А-а, д-да, да, здорово, — произносит, скорее, на автомате, не задумываясь над смыслом, лишь бы поскорее вернуться к листику и не пересекаться с Мином, но он настырно это делает, вынуждая посмотреть и тут же пожалеть, ощутив странное волнение. Насколько искренняя твоя улыбка, Мин Юнги?       — А ты почему, Юнги, стал к нам так редко заглядывать? Вы с Нарой так хорошо общались, а сейчас практически не видитесь, — вопросы матери ставили в тупик обоих.       — Просто у Юнги столько «важных» дел, удивляюсь, как он выкроил время, чтобы посетить нас, — прищур Ли и сарказм режут по нервам Мина, и он натягивает ответную улыбочку, чуть обнажая зубы.       — Да нет, просто Нара у нас такой пример для подражания, каждый доклад, как научное исследование, что рядом с ней боишься упасть лицом в грязь. У нас слегка разные взгляды на жизнь, вот и всего-то.       Скрипучее чувство, как от несмазанного косяка, терзает внутренности, ощущая ЕГО рядом. Слишком близко, слишком напряжённо, слишком по Мин Юнги. Тяжёлое дыхание уже слабо помогало, а пускать в ход уничтожающий взгляд опасно, и он это знает. Пользуется, ублюдок. Натянутые улыбки, каждого из которых тошнит от данного действия, и её нога незаметно, но больно опускается на его ступню, сильнее придавливая к полу. Не подаёт вида, хотя одна мышца всё же дёрнулась, еле заметно, но дёрнулась, а в её глазах проблеснул азарт. Не сдастся, не с той ты играешь. Она не очередная дурнушка с пустыми глазами, которую ты запросто затащишь в постель и в дурмане доведёшь до экстаза. Она та, кто будет пытать, мучить, уничтожать…       Остаток вечера даже пройдёт в спокойствии, позволяя Ли хотя бы немного, но расслабиться, хоть переглядки и не прекращались. Непринуждённые отстранённые разговоры на общие темы можно стерпеть и даже прокусанный язык, чтобы не выбросить колкость. Пускай родители пообщаются с ним, ради них всё. А фирменный мамин лимонный пирог сгладит обстановку, ненадолго позволив забыться и улыбнутся — вот в чём магия материнской выпечки.       Тяжело поднимающаяся грудная клетка от дыхания сопровождает поход на кухню, пока Нара отправила мать отдыхать, взяв заботы по уборке на себя. Грязные тарелки опущены в мойку, а руки опускаются на холодный край раковины, ещё один тяжелый выдох, и тело ломит, словно она таскала мешки с цементом. Сколько сил уходит держать милую личность, пока истинная беснуется, требуя выхода. Это он виноват! Всегда твердит и будет утверждать. Ведь всегда проще обвинить кого-то, чем попытаться понять себя, но так же проще, тем более, он провоцирует.       Несколько прядок из привычного хвоста выбиваются, спадая на лицо, слегка щекоча ресницы. Не спешит их убирать, пускай хоть немного отвлекут от мыслей, раздражая уже другие рецепторы.       — Тебе помочь? — скрипучий низкий голос звучит совсем рядом, практически пуская прохладное дыхание в затылок, вызвав порыв мурашек по телу.       Нара резко разворачивается, но понимает, что тут же оказывается в плену, прижимаясь уже поясницей к раковине. Он захватил незаметно, пока блуждала на своей волне, и теперь его руки расставлены по краям стола, пока глаза приковывают к месту. Устала, Мин. Что ещё тебе надо?       — Не нуждаюсь в твоей помощи, как, в принципе, и присутствии рядом, — прищуренный холодный взгляд огревает, но не горячо, а слишком отстранёно.       — Даже в такой мелочи ты отталкиваешь. Невозможно, Нара, всю жизнь быть одиночкой — завоешь от терзаний и самообмана.       Близко, очень, и не отводит взгляда. Улыбки нет, а лишь серьёзность, словно пытается донести смысл до самых глубин, пробиться сквозь кокон, но она не слышит его. Никогда не слышала. Или просто боится услышать и согласиться с правотой, принять обстоятельства, о которых и сама знает. Зачем задевает самое щемящее?       — Будь добр, отъебись от меня, — губы подёргиваются, видя, как необъяснимая его улыбка, она не лукавая, не язвительная, но и спокойствием не отдаёт, скорее, уставшая, касается его губ, а голова опускается, отрицательно покачиваясь, пока не поднимет её обратно. Мин обжигает, заставляя нервно сглотнуть. Снова он скользит взглядом по контуру девичьих губ. Жестокая.       — Ты всегда так делаешь, когда тебе страшно. Прячешь свой страх за нападением и резкими словами. Но, — он слишком внимательно изучает черты её лица, словно каждый раз запоминает заново, боясь забыть, и её это смущает, каждый раз, но никогда не покажет, не выдаст себя. Она камень, не лёд, который может растаять от первых лучей солнца, именно камень, непробиваемая и твёрдая. Закалила себя от общества, — в то же время всегда принимаешь меня, — что он хочет сказать? Что пытается донести? И зачем? Ли молча выслушивает, не спуская серьёзность и даже пытаясь вдуматься. Мин имел черту порой говорить что-то странное, загадочное, известное только ему. — Даже сейчас, если я притронусь к тебе, — правая рука парня приподнялась, потянувшись к лицу девушки, — чтобы убрать выбившую прядь, — и кончики пальцев едва касаются щеки, захватывая мягкие волоски, бережно убирая за ухо, — ты не отстранишься и не оттолкнёшь, — словно констатирует факт, который только что произошёл.       Действительно, стоит смирно. Она раньше не замечала, но, ведь и правда, всегда его пускала в своё пространство. Его одного. Он был единственным раздражителем внутренних просторов, но также единственным, кто прикасался к ним позволительно легко. Когда-то спокойное сердце издало нервный удар. Один. Но мощный. Неожиданное действие заставило впить ногти в твёрдую железную поверхность, чуть скрипнув ими по неё.       — Пошёл вон, — как угроза. Пытается вызвать слабость, но как он знает её, так и она знает его.       Усмешка на лице парня — доказательство. Ненавидит, и это неизменно. Отчаянные люди всегда будут барахтаться в собственной пучине. Шторм внутренностей — катастрофа для чувств. Маски — лишь защита.       — Я бы с радостью, малышка, но обещал твоему отцу сыграть с ним в нарды, — его яд намного крепче и жёстче, даже в обычных будничных словах, когда на каждую попытку отвечает с такой пренебрежительностью. Глупо пускать иголки на правду, которую не желает слышать. Упрямится, не понимая, что страх сковывает. А ему всего лишь стоит довериться, чтобы уловить суть, и он уйдёт сам по себе, как пыль, поблёскивающая в лучах, но Ли всегда проще принять грязные частички, пускай осядут, пускай создадут пласт, который уже сложно просто вытереть тряпкой.

***

      Сумерки накатывали сегодня необычно быстро, пуская пронизывающую прохладу под кофту и вынуждая поёжиться от мурашек, но девушку всё устраивает, ей комфортно, хоть и укуталась посильнее в серую толстовку. Пальцы скользят у корней распущенных волос. Крыша дома, куда она часто незаметно прошмыгивала через чердак. Тихо, и здесь незаметна для окружающих. Её территория одиночества и покоя.       Ли прикрывает глаза, одновременно совершая затяжку сигареты, словно смакуя горьковатый привкус на языке, опуская его в лёгкие и выдыхая в воздух остатки, которыми можно полюбоваться, как создателем. Она нуждалась в этом — это необходимость. Зависима от маленького дымка яда. Пристрастие, которое боится отпустить. Маленькая радость её настоящей. Капелька счастья, не нуждающаяся в замене, но она и не искала замену — удовлетворена. Ведь даже несмотря на все воспоминания вечера и до сих пор присутствие Мина в её доме, сейчас она расслаблена. Выслушав истории матери о весёлых деньках молодости, просмотрев игру отца с Юнги и каждый раз хмыкнув, как парень специально поддавался, позволяя его обыгрывать, она могла уединиться. Нашла своё время, позволяющее скрыться без упрёков. Тем более, прекрасно зная, что родители после задремлют на диване в гостиной под дораму девяностых. Крыша дома, как убежище от всего, что давит за целый день. Тонкая грань объединения души и тела — она та, кто есть. Взрывная, упрямая, хладнокровная, разрушающая свой организм никотином и собственным ядом и в то же время уставшая и опустошённая от всего этого. Боится принять новые чувства, потому что неведомы. Боится боли. Боль — это слёзы и разрыв души, которая и так гниёт, а потерять остатки равно бесчеловечности. Она кричит о помощи, никто не слышит, или она слишком слепа от очевидного. Пожалуйста, кто-нибудь — стон, скрывающийся в сероватом дымке, исходившей из лёгких.       — Так и знал, что ты здесь, — его голос, но она даже не обернётся посмотреть, как пролезает наверх, лишь немного скривит губы, почувствовав, когда усядется рядом, соприкасаясь плечами. — Всегда здесь скрываешься, когда совсем хреново.       — Если знаешь, зачем припёрся и бесишь сильнее? — по-прежнему не смотрит, предпочитая сравнивать его с надоедливой мошкой и совершить последнюю затяжку почти затухшей сигареты.       — Сама знаешь, я тебя отвлекаю от саморазъедания, — он смотрит на неё, как всегда, изучающе, подмечает её смешок, срывающийся с губ, и как после краешек губы приподнимается в усмешке. Считает его самоуверенным, но в каком-то плане так и есть. С ней нужно быть именно таким.       Ли Нара тушит сигарету о кирпичную кладь трубы камина, выходившей в крыше, и складывает бычок в баночку, когда-то притащившую сюда и покоившуюся теперь, как на своём месте, именно для таких вылазок девушки. Её голова мягко опускается на ладонь опиравшейся руки об колено, и молчит, как-то спокойно, и даже во взгляде нет прежнего презрения. Непривычно для Мина, сбивает с мыслей, но ему нравится этот омут, в который опустила его. Тонкий, глубокий и опасный, словно пытается посмотреть на него по-другому, увидеть новое и прикоснуться к непозволительному. Почему она не понимает, что ей даже не надо просить? Он позволит, сам откроет и впустит — ей дозволено.       — Ты странный, Мин Юнги. Неужели тебе не проще оставить меня? Мы слишком разные, зачем ты продолжаешь находиться рядом? Противоположности — точное определение для нас двоих, — отнимает лицо от руки и смотрит на темнеющие поверхности крыш соседних домов.       — Противоположности? — словно пробует на вкус данное слово, пытаясь подстроить под них. Его глаза смотрят теперь с Нарой в одном направлении, позволяя чувствовать друг друга, а не искать подсказки в жестах. — Ты куришь, но не пьёшь, — звучит, как аргумент, резко и неожиданно.       — А ты пьёшь, но не куришь.       — Вот видишь, не такие уж мы с тобой и разные противоположности, — привлекает внимание, и Ли поворачивает голову, чтобы лучше присмотреться и дослушать мысль, которую не станет тянуть. — Ты называешь нас противоположностями, но не учитываешь, что каждому человеку свойственно ошибаться. Именно ошибка, рано или поздно, но приведёт к точке, в которой противоположные параллели пересекаются, Ли Нара.       Темнота добралась до их фигур, накрывая покрывалом, с единственной подсветкой в виде звёзд. Сегодняшний день, парень рядом и зудящее чувство внутри — всё это странно. Ли впервые в жизни не знает, что ответить, она просто смотрит на человека напротив слишком долго и, кажется, не хочет отводить паршивый взгляд, который к тому же и не слушается. Её очередь изучать. Просто тишина, просто ночь, но впервые не просто Мин Юнги. Пугает. Чего добивается?       Это неправильно. Скрывая лицо за прядями, дрожащие пальцы то ли от холода, то ли от новых странных чувств, тянутся к карману толстовки, доставая пачку сигарет. Ещё затяжку. Одну. Всего одну, чтобы прогнать эту дурноту, что нагнал на неё. Впервые хочет вернуть прежнее раздражение, отогнав спокойствие рядом, что успела уловить. Крышка упаковки откидывается, и тут же пустая коробочка сминается в женских руках. Где она, справедливость? Неужели много просила? Но нет, ни одной сигареты не завалялось. Поджимает губы от обиды.       — Ты, кажется, ментоловые предпочитаешь? — протянутая рука со спасительной пачкой, появившейся из кармана того, чьё лицо хотела исказить в никотиновом облаке.       На днях, заглядывая в круглосуточный магазин, Юнги на глаза попалась знакомая пачка. Сигареты, что мелькали в руках своенравной строптивицы, наталкивают мысли о ней, вызывая улыбку, совершенно забыв, что его ожидает подцепленная очередная дурочка на ночь. Он оставляет эту особу возле полок без объяснений, бросая деньги на кассу и бережно убирая пачку в карман, пусть будут, он уверен в встрече с Ли. Накинув капюшон на голову, предпочёл отправиться к Чимину и зарубиться на ночь в видеоигру.       Нара фыркает, наконец обретя прежде утерянную в его странном поведении уверенность. Вырывает пачку, сдирая целлофановую обёртку.       — Не делай вид, будто знаешь меня, — звучит вместо «спасибо», но грубо и отчётливо. В её роли, в её стихии.       Мужские руки перехватывают холодные женские пальцы, ещё не успевшие открыть пачку до конца. Руки Юнги такие же холодные, но он крепко держит хватку, возвращая её взгляд обратно, хватаясь за ниточку понимания, теперь ускользающую слишком быстро.       — Я уже говорил, что знаю. Может, хватит кусаться, Нара? За что ты так со мной? — каждое слово приближает его ближе к лицу слегка растерянной девушки.       Почему только с ним она чувствует себя слабой и неуверенной? Он вынуждает на это. Специально? Играет? Но по каким правилам? Пытается выяснить? Но что?       Он рядом, и Ли может рассмотреть каждую ресничку, ощутить тепло, что начинает зарождаться от близости. Всегда поражалась цепкости его пальцев. Если он удерживает, то вырваться нет шансов. А чужое дыхание на губах неестественно завораживает. Нельзя такой близости быть. Она не для них. Ли всё помнит, каждую стычку, как и её бирюзовое платье, по чьей вине было открыто нижнее белье. Ни черта ты, Мин, не знаешь!       Лисий взгляд девушки, и нога резко дёргается, ударяя по бедру парня, сталкивая его с надёжного места на уклон, с которого он с матом резко покатился вниз, не успевая зацепиться за край крыши.       Нара спокойна, она ждёт.       — Блять, скажи, что ты знала, что здесь козырёк! — слышит разъярённый голос парня и улыбается себе под нос.       Девушка приподнимается и аккуратно спускается, заглядывая с края на злого парня, сидевшего на козырьке веранды, потирающего ушибленный бок, вполне возможно, что будет пополнение в его коллекции синяков.       — Может, знала, а может, и нет, — хитрит она, едва сдерживая то удовольствие, что получила за маленькую месть. — Видишь ли, в чём твоя проблема, Юнги? Ты думаешь, что всё знаешь, всё можешь, но ты слишком хреновый психолог.       Видит, как на его лице играют желваки раздражения, а губы приоткрываются, произнося шёпотом бранные фразы.       — Может, поможешь мне? — фыркает Юнги, поднимаясь на ноги.       — У меня руки заняты.       — И чем же?       — Вот, — демонстративные средние пальцы на обеих руках с сопровождающейся усмешкой в глазах. — Упс, как неловко, видимо, тебе придётся самому, — она поджимает губки, как дитя, «я же нечаянно».       Пряди волос Ли блеснули под светом луны, демонстрируя спину, покидающую крышу.       — Стерва! — кричит вслед, но тут же смеётся. Чувствует себя обезумевшим. Ли Нара как контраст чувств и эмоций для него. Именно стерва, как её назвал, но для каждого существует своя особенная стерва, подходящая, пускай она ещё и сама этого не понимает.       Ли Нара — личный демон, который спасает, дарит надежду, открывает смысл, но, дав ощутить все дары, топчет их, не раздумывая, разрушая мир, внушая об иллюзии улыбкой к жалкой наивности.