Двенадцать

      Спроси меня, Мария, Как вышел из огня, Мария, И почему на каждый шаг я вижу свет, Хотя твердят — его в помине нет.

      Если бы Тамаре когда-нибудь тогда сказали, что ей придется пройти огонь и воду, устроить кровавое месиво в Богом забытом округе, где-то в Монтане, пережить локальный конец света и, в феерическом довершении, будет делить скромное ложе с отцом основателем христосоцентристкой секты, то она бы отреагировала на это своим сдержанным, игривым смешком и через некоторое время просто выпустила бы эту мысль из головы. Но сейчас, когда все вышеперечисленное уже свершилось, она, нисколько не смутясь, оценивала происходящее как само собой разумеющееся, даже должное. Женщину нисколько не смущало прошлое, словно оно осталось там, за бетонной толщей стен их скромного прибежища. Там же упокоились и ее ночные кошмары о криках и реках крови. В неизвестности исчезли гнев, презрение к всему сущему. В застенках бункера, сравнимого с небольшим монастырем, вырезанном в толще горной породы, она чувствовала себя спокойной, но не живой.       Наверное, ей бы хотелось оставить все на своих местах, заморозить это состояние в янтаре, оставить вне времени. Ей хотелось зарыться поглубже в тепло чужого обнаженного тела, упиться ленным горячим удушливым маревом, растекшимся перед ее глазами. Даже желтый, приглушенный свет не казался ей мерзким. Тамаре нравилось осознание первобытной близости. Ведь когда-то люди могли просто, без причуд и условностей, без мнимых грехов и лишних пошлостей лежать, вот так, рядом, не скрываясь от слишком пытливых глаз. Почему нельзя жить так, как хочется? Не играть хитросплетением слов на публику, не молчать, пуская лживую слезу, когда хочется смеяться заливисто и чисто. Почему людям нужно столько рамок, ограничений, которые возводят стены между ними.        А если бы не было всего этого, то, наверное, не было всего, что произошло с ней в ближайшие недели. Да и самой ее, наверное, тоже бы не было.       Женщина положила голову на вытянутую руку Джозефа. Он спал мирно и крепко. Куда-то пропал весь клубок нервов и проблем, окружавший его все это время. Он был спокоен, как ребенок. В его виде не было никаких намеков, что перед ней, растянувшись в легкой неге, спит деспотичный диктатор, держащий в благоговении целый округ, пророк, предсказавший конец света. В нем исчезала та жестокость, холодность. Он уже не был похож на садиста и манипулятора, терзавшего людские сознания, кроившего их как заправский мясник. Смотря на безмятежное лицо Сида, в голову к ней пришла невольная, но слишком заманчивая мысль: ” А ведь когда-то Магдалина смотрела точно-так же на своего Иисуса.».       Тамара провела рукой по его щеке, вдоль шеи, переходя к татуировкам на торсе. Вот он лежит перед ней материальный, живой. Через столетия такие люди становятся недосягаемой историей, собранием фактов, деяний. Они обрастают сказаниями и мифами, лишаясь всего простого, человеческого. Время не щадит их, стирая до кучки событий, решений. От них остаётся столь мало, что за всей недоступностью, отрешенностью от настоящего теряется само понятие «человек».       Джозеф дышит, тихонько посапывая. Его глаза перемещаются под тяжёлыми веками. Он видит сны или одно из своих откровений, хотя нет никакой разницы. Отчасти, каждый сон — пророчество, личностная реликвия. Время и место, порожденные собственной сущностью. Сон роднит человека с Богом, позволяет хоть на мгновение неосознанно прикоснуться к акту творения, полноценному и живому. Вот и он для себя сам где-то Бог.       Тамара прижалась к Сиду, спрятав лицо на его груди. Ей нравилось слушать мерный бой бестрепетного сердца, лишнее убеждение, того, что перед ней живой человек, волевой, харизматичный лидер, но в тоже время беззащитный, как ребенок. — Не спишь? — Тяжелая мужская рука мягко прошлась вдоль спины, чуть ощутимо стискивая кожу. — Как видишь, нет. — Она немного поежилась, и ее губы расплылись в полу-улыбке. — Добилась своего? — Лицо Сида стало постепенно принимать обыденное выражение. — Как видишь, почти. — Она вальяжно потянулась. — Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. А вот кто из нас Магомет, а кто гора? — Вера, даже размером с пшеничное зернышко, способна сокрушать горы. — Значит ты видишь мое спасение только в моем поражении? — Она села. Мускулы-пружины моментально напряглись, наделяя спину горделивой, княжеской осанкой. Тамара смотрела на него сверху вниз, и во взгляде читался немой, вяжущий укор. — И снова ты не желаешь принять смирение и кротость. Не забывай, что Господь позволит пройти через врата только праведникам. — Сид приподнялся на локтях. — Я не допущу, чтобы ты утопила свою душу в гордости и похоти. — Я не твоя супруга, чтобы подчиняться тебе и раболепствовать. — Густые дуги бровей презрительно изогнулись. — Да и мужем своим я тебя никогда не приму. Тамара, не одеваясь, вышла из комнаты.