***
Вокруг было темно. Где-то рядом журчала вода, а еще поодаль слышались трели незнакомых птиц. Пахло сырой землей, воздухом после грозы и чем-то сладковатым, но приторность аромата не отягощала дыхание, а даже, наоборот, пропитывала все вокруг свежестью. Тамаре казалось, что она невесома. Она почувствовала как мокрая ткань прилипала к телу. Вокруг нее была вода. Шею чуть-чуть щекотали прибрежный тростник. Однако женщина не спешила открыть глаза. Ей казалось, что если она сделает это, то все это в тот же миг исчезнет, и опять будет тот же бункер с тяжелым, затхлым воздухом и противными желтыми лампами, которые вот-вот перегорят. Ей хотелось задержать это мгновение подольше, чтобы напиться сполна этими звуками и запахами, по которым Тамара уже успела истосковаться. Шелест сухой травы. Кто-то подошел к берегу, еле слышно переставляя ноги. Женщина затихла, стараясь не дышать. Она инстинктивно не желала быть обнаруженной. Шаги приближались, и с ними стал слышен шелест чьих-то длинных подолов. Тамару грызло любопытство, но веки были такие тяжелые, что поднять их не было сил. В тело все быстрее обретало легкость, тягучесть. Подхваченная водой, она незаметно колыхалась на волнах. Вдруг идущий остановился, и ей на мгновение показалось, что он видит ее. Но женщина не спешила спрятаться, она оставалась все такой же недвижимой. — Кто ты, дух? — Гладкий, чуть басистый мужской голос прозвучал полушепотом. — Я? Я не знаю. — В голову совершенно ничего не приходило. — Откуда ты? — Я из мира, который много страшнее этого. Там уже не поют сладкоголосые птицы, не растет сочная трава. Там остались лишь зола и огонь. — Куда ты направляешься, дух? — Голос незнакомца сливался с колыханием тросника. — Мне некуда идти. У меня нет дороги, а если и была, то потерялась. — Почему ты лежишь в воде? — Я здесь появилась, и, пока я в воде, я существую. Наверное, если я покину эти заросли, то исчезну. — Почему же ты не откроешь глаза? — Если я открою глаза, то этот мир пропадет и я снова окажусь в своем. Я не хочу уходить, но и остаться, наверное не смогу. Поднялся легкий ветерок, всколыхнувший заводь, в которой лежала Тамара. Кусочки кожи, которых вода касалась лишь слегка, начали зябнуть. Она невольно поежилась. Громко запела одинокая птица. Ее протяжная, монотонная песня обежала округу. Помимо колыхания тростника и трав, послышался шелест листьев. Женщина глубоко выдохнула, и ее грудь потащило вниз. Дно оказалось совсем близко, и ее спина уперлась в мягкий, склизкий ил. — Хочешь, я помогу тебе выйти из воды? — Послышалось несколько шагов, совсем близко. Затем раздался небольшой плюх и по водной глади прошлась еле ощутимая рябь. — Протяни руку. Тамара послушно вытянула отяжелевшую руку. Она почувствовала как чужие жесткие, но горячие пальцы коснулись ее кисти. Незнакомец бережно вложил ее ладонь в свою. Он помог женщине подняться и вывел ее на берег. Трава под босыми ногами казалась жутко колючей и сухой. Она неприятно щекотала успевшую отвыкнуть от прикосновений мозолистую кожу стоп. Вне воды было холодно. Тамара почти незаметно вздернула плечами, стараясь разогнать загустевшую кровь. Тело отдавало легким ознобом. Она провела ногой по земле, стараясь впитать в себя ее свежую, живую прохладу. — Твои ладони. Они… — Женщина немного замялась. — Грубые? — Нет. Я немного не то хотела сказать. — Ее голос чуть отяжелел от непонимания и смущения. — Я совсем отвыкла от общения. Я нисколько не хотела тебя смутить. — Все впорядке. — Она услышала, небольшой, сдавленный, но приятный смешок. — Разве у духов совсем не принято разговаривать? — Почему же? — она заметно повеселела. — Мы часто и довольно много разговариваем. Наверное, даже слишком много. — Но тебя все еще, что-то тревожит. Прости, если говорю слишком прямо. Просто ты выглядишь такой растерянной, даже когда весела. — Мужской голос стал чуть тише, но не потерял кротости и чего-то умиротворяющего, родного. — Если есть желание, то можешь все рассказать мне. Добрые люди говорят, что рассказать незнакомцу порой легче, чем близкому человеку. — Мой спутник. Порой мне кажется, что я совсем не понимаю его. В один момент он может говорить о вселенском милосердии, о кротости и доброте, но тут же может превратиться в ослепленного гневом и гордыней монстра. — Тамара невольно сжала руки. — Я боюсь его. Он дал миру сгореть, чтобы «возродить» на его прахе свет и благодетель. Ветер становился ощутимее. Его жесткие крылья колыхали стебли травы. Шуршали развивающиеся подолы. Кроны деревьев стонали все шумней. Женщина прислушивалась к каждому перешептыванию встревоженной природы. — Твой друг добрый человек, но он никогда не видел доброты в мире, вот и понимает ее как может. Не суди его за это. — Голос незнакомца стал постепенно заглушаться ветром. — Не видя чего-то нельзя понять его полностью. Вот и дай ему почувствовать доброту вашего мира. Я уверен, она там есть. Если он захочет увидеть ее и посмотреть на мир глазами, незамутненными гневом, то он примет ее. Добро оно везде. Просто нужно научиться его видеть. — Спасибо тебе, незнакомец! — ветер все нагнетал свой неумолимый бег, сливая все звуки в одно мощное горнило. — Как тебя … Она не успела договорить, как поднялся тысячи трубный вой. В ноги, в тело, в грудь ударило что-то тяжелое и вострое. Огромный поток холодного воздуха, как парящая громадина, сносил все на своем пути. Тамара еле-еле держалась на ногах. Ветер все сильнее и сильнее бил острыми плетьми ее ноги. Казалось, что вот-вот он поднимет ее над землей и разобьет о купол небес. Она распахнула глаза. Вокруг нее бесновалось серое марево, трубившее неистовую какофонию из протяжного гула труб. Женщина закрывала лицо, руками, чтобы защититься от комьев холодного тумана, летящих в нее. Вдруг твердь ушла у нее из-под ног. Она закричала.6. Чужая Галилея
10 апреля 2018 г. в 22:26
Прошло несколько дней, возможно, неделя, с момента их рокового разговора.
Чем больше Тамара думала о побеге, тем больше уходила в себя. Она без устали тайком проверяла оставшееся радио, все больше надеясь услышать что-то кроме белого шума. Она почти отказалась от сна и пищи, становясь похожей на тень, на прозрачный туман. Как бледное отражение слонялась она без цели, облаченная в белое, наспех скроенное одеяние из найденной в одном из ящиков белой, грубой материи. Тамара медленно превращалась в морок, бледную копию себя.
Джозеф уже перестал ее наказывать, только журил за непокаяние. И чем дольше он за ней наблюдал, тем больше шрамов появлялось на женской коже. И было в этом кротком и жестоком представление нечто нечеловеческое, пугающее. Тамара таяла, усыхала. Под ее черными, уже не блестящими, еле живыми глазами, осела слабая чернильная пелена. Из живого, пышущего злобой беса, она превратилась в гордую, молчаливую покойницу.
Тамара прошлась вдоль стены, оставляя сухой след плеча на бетонной, пыльной стене. Она медленно и вяло опустилась на пол, склонив голову на грудь. К ее большому негодованию, идиллия декаданса была прервана оказавшимся рядом самопровозглашенным пророком. Мужчина бережно поставил ее на ноги, поддерживая за предплечья, не давая ей упасть.
— Хватит понапрасну губить себя.
— Еще скажи, что Бог страдает, видя как я оскверню свое тело самоистязанием. — Женщина вздернула голову. — Посмотри на меня. Я почти рассыпалась. У меня внутри земля и кости. Того и гляди, надорвется кожа и вывалится перегной.
— У тебя жар. — Сид прижал ее к себе и приложил тыльную сторону ладони ко лбу больной. — Ты бредишь. Тебе немедленно нужно выспаться. — Голос его стал строже.
— В голове узелки завязаны. Все по швам трещит. Больно.
— Потерпи. Господь милосердный. — Джозеф подхватил Тамару и повел к ее комнате. — Сейчас доведу тебя до комнаты и поищу аптечку.
Женщина с трудом перебирала ноги, будто в них залили свинец. Каждый шаг был неестественным. Не смотря на свою слабость, она старалась оторваться от поддержки и идти самостоятельно.
Сид уложил ее на кушетку. Протертая, пружинистая материя прогнулась под весом девушки. Пророк уже собрался уходить, как вдруг его запястье неуверенно сжали холодные, тонкие пальцы.
— Не уходи. — Беззвучно шептала она. — Лучше прочти мне что-нибудь. Неважно что.
Мужчина достал с полки книгу в темном, потрепанном переплете и лег рядом. Тамара моментально свернулась калачиком у него под боком. Хотя ей и без того не хватало воздуха, но тепло чужого тела отвлекало от собственного озноба.
Сид читал с упоением. Его голос сильный, полный отскакивал от стен, окутывал все пространство комнаты. Для него не было разницы вещает ли он проповедь или зачитывает небольшой отрывок из писания. В каждом слове и звуке слышались отголоски того непостижимого, великого, что так сильно тянуло человека к Богу. И этот спокойный, возвышенный ритм уносил мелочные житейские тревоги куда-то далеко, за пределы человеческого восприятия, оставляя только умиротворение и надежду.
Тамара не могла разобрать ни слова, ее клонило в сон. Голос Джозефа убаюкивал ее. Голова наполнялась вязким туманом, а взор мутнел. Она почти ничего не слышала кроме отрывков слов, фраз, но уже не здесь, а где-то в окутанном дымом далеке, словно над ее головой была толща воды.