Хорошо смеется тот, кто стреляет первым!

Чудесный белохвостый олень бредет по траве, осторожно и абсолютно неслышно касаясь ее копытцами. На светло-серой шерсти ближе к хвосту - россыпь белых пятнышек, а рога еще совсем мелкие. Наверное, сбросил не так давно. На морде, у самого носа, черного, любопытно обнюхивающего пожухлую траву, белая кромка, будто животное опустило нос в блюдце с молоком. Уши оленя подрагивают, слыша шорох травы, чтобы, в случае опасности зверь бросился прочь в чащу леса. Я тоже иду неслышно. Человеческий запах олени ассоциируют с опасностью, но, на мое счастье, день выдался тихим и безветренным. В ветках над головой щебечут птицы, а откуда-то неподалеку слышно журчание ручья. Все мысли из головы улетучились, уступая место охотничьим привычкам - не думать, рассчитывать. В ветреный день олень не любит много перемещаться в лесу, поскольку теряет из-за ветра один или два своих ключевых чувства - обоняние и слух. Зато сейчас может сорваться в любой момент. Что и происходит - услышав треск ветки под моей ногой, олень вскидывает голову, навострив уши и я уже вижу, как он тянется грудью вперед, чтобы сигануть прямо через кусты. Щелкнув языком, спускаю стрелу, но животное уже сорвалось с места, и вместо шеи стрела попадает ему в бок. Это плохо - не смертельно раненое животное будет бежать из последних сил, пока не остановится, убедившись, что преследователей нет, или не свалится на землю в судорогах. На другой стороне поляны прямо через колючие засохшие кусты, за которыми просидел невесть сколько времени, царапая голые руки о ветки, выбегает Дерил. Его новый арбалет позволяет охотиться на любой вид дичи. С самым недовольным выражением на лице Диксон стреляет. Раньше я думала, что отдача у арбалета не хуже, чем у огнестрела, но однажды сам охотник развеял это мнение, дав подержать свое оружие в руках. Я тогда не попала, с большим удовольствием отдав ощутимо тяжелый арбалет обратно в руки владельцу. Нет, лук решительно легче и лучше. Олень падает, раненый в лопатку, и Дерил с каким-то победным звуком, средним между вздохом и воскликом, уже спешит вперед, чтобы сократить его мучения, если это потребуется. Но тут же убирает нож обратно, убедившись, что он не понадобится. Я приседаю на корточки перед животным, исподлобья глядя на Дерила: - Я бы добила. - Да, я видел, каким метким был первый выстрел. Он прав - если не попал один раз, то потом, за доли секунды, пока олень набирает скорость, чтобы уйти, в одиночку его уже не собьешь. Мы на охоте уже целый день. В спине меж лопатками - ноющая боль из-за времени, проведенного в согнутом положении. Невесть сколько времени, маскируясь и используя естественные укрытия, мы старались приблизиться к оленям, и в конце концов, просто найдя оленью тропу, засели там, готовясь ждать. Дерил виртуозно читает следы зверей и отменно знает их повадки. Первое время мне даже неловко было ходить вместе с ним. Чувствовала себя какой-то девочкой, которую лесник взял с собой прогулять в лес. А потом привыкла. Даже перестала огрызаться, когда он весьма сварливо выговаривал мне о неправильности методов выслеживания или установке силков. Впрочем, очень быстро выяснилось, что в этом он сам не силен. Он предпочитал "нормальную" охоту. Мужикам лишь бы с оружием побегать да пострелять. Я сказала ему, что порой ловушки гарантируют лучший исход охоты, нежели облава, и даже удалось показать это на примере - тогда в сетку угодил упитанный кролик. Я научила Дерила тому, что знала, но багаж моих знаний не идет ни в какое сравнение с тем, что мне пришлось узнать от него. - Запомни, Эвердин, никогда не целься куда попало, раненый зверь - все еще пугливый зверь. Он сорвется, и вряд ли тебе удастся его нагнать. Только зверю вред причинишь. Легкие, сердце, шея. Держи на мушке и целься туда. А я, слушая монотонную, чисто "Дериловской" интонации речь, способной любой интересный рассказ превратить в наискучнейший, сдерживала желание прицелиться в него. Как всегда, результат охоты зависит от старшего в команде - если бы не Диксон, не видать нам оленинки сегодня. Иметь в напарниках Диксона - сплошная удача. Отличный охотник, молчаливый, лишнего слова не скажет. Правда, и на него нападает порой желание поговорить, и тогда он просто, найдя повод, брюзжит на меня с полчаса, и после этого мы возвращаемся обратно ни с чем, оба злые, как черти. Но в остальное время он тихий, пробормочет о постановке ловушек, месте, куда пойдем сегодня, и все, замолкает и мне говорит, чтобы молчала. Будто, приходя в лес, он хочет стать его полноценной частью. Было трудно привыкать. К этой манере глотать окончания, отрывистым фразам, бормотанию под нос или наоборот, воплю или внезапному свисту - приманке птиц. Но человек привыкает ко всему, даже к пренебрежительному к себе отношению, вот и я привыкла, даже считала совместную охоту с опытным охотником чем-то вроде достижения - Дерил туго сходится с людьми в принципе, подозрительный, и мало чем можно заслужить малую толику его доверия. Я и не знала, что он жестокий. И совершенно не брезгливый. Наверное, это лучшие качества для нашего мира. Однажды, когда несколько недель назад он подстрелил косулю, которых здесь развелось большое количество, и зверь упал на землю, дергая ногами и силясь встать, Диксон равнодушно констатировал: "В позвонок попала", и быстрым движением сорвав с ремня нож, прикончил его. Меня он быстро отучил от "любви к милым зверькам". Помнится, даже слезы на глаза навернулись, когда в первый день охоты мы обнаружили мертвого олененка, на половину съеденного. - Это не домашние питомцы, Эвердин. Дикие звери. И наша еда. Хватит разводить сырость. Я никогда до того времени не охотилась на животных. Поначалу даже выворачивало, когда Дерил с таким видом, будто делает что-то обыденное, например, трет морковь для салата, свежевал крупную дичь. Это совсем не так, как с мелкими зверями, наверное, потому что они в разделанном виде больше напоминают человека. - Эй, хватит сидеть. Пошли? Я склоняюсь над убитым оленем, осматривая добычу. Крупный. На губах животного - крупинки соли. Олени очень любят ее и, не находя в природе, с удовольствием слизывают приготовленное угощение с земли. В грустных черных глазах оленя отражается все - деревья, листья, краешек неба и даже я. Дерил методично собирает стрелы, я поправляю лук. Сегодня уже вряд ли улыбнется удача, а оставлять добычу нельзя - ходячие мертвецы не меньше нас любят свежее мясо. *** Прошло два месяца с тех пор, как мы с Прим приняли решение остаться до весны. К моему удивлению, ничто не омрачало мирную жизнь в укрепленной тюрьме. Может, потому что за последнюю неделю перед зимой случилось слишком много событий, которые мелькали, сменяя друг друга быстро, как картинки в калейдоскопе, из-за чего появлялось чувство подозрения - почему с нами не происходит ничего ужасного? Ходить по территории тюрьмы, осознавая одну вещь - теперь ты часть группы, коллектива, было необыкновенным ощущением. Я бы сказала, пьянящим. Хотелось сказать этим людям, как сильно я им благодарна за их теплое общение с Прим, за то, что они общаются с ней как с давно знакомым человеком. Но я только ходила по корпусам и улице, пряча лицо в воротнике куртки и молчала, сдерживая необъяснимое чувство легкости, которое не покидало меня еще несколько недель. Тревоги за еду, укрытие, безопасность, которые не отпускали меня весь год, наконец исчезли. После того, как мы с Дерилом возвращаемся с охоты, на которую последние недели убиваем львиную долю свободного времени, и расходимся по своим обычным углам, отдав женщинам добытое мясо, я решаю сходить к Карлу. Уже давно нужен нож - свой, данный мне Риком из запаса группы, я умудрилась потерять вместе с креплением у ручья, когда остановилась умываться. Это помнится точно, потому что об этом я узнала, пройдя только половину пути до тюрьмы. Что самое интересное, вернувшись туда и тщательно все обыскав, я не обнаружила ни того, ни другого. Рик разрешил вылазки в лес крайне неохотно. Но насчет его небезопасности он был прав - ходячие встречаются, и не редко. Но охотнику с оружием разобраться со встречными довольно легко, если это, конечно, не толпа. Да и не прогуливаться мы ходим в лес, а обеспечивать группу мясом, вкус которого люди почти позабыли с лета - единственный охотник, Дерил, не изъявлял желания путешествовать в подлеске в одиночку. По дороге к хранилищу оружия я встречаю Мэгги. Она в теплом пальто и в широких сапогах, в которых ее ноги болтаются, как спички. Не знаю, появился ли у нее уже животик, проблематично заметить это под несколькими слоями верхней одежды. Когда наши пути пересекаются, мы киваем друг другу. В руках Мэгги - коробочка с ножницами, нитками и всякими полезными вещами. Гленн не разрешает ей носить что-то, по весу превышающее размер тарелку с супом, за что она постоянно выпускает на него иголки. Но в ее положении разрешается быть немного нервной. Кольцо поблескивает в тусклом свете хмурого дня. Карл явно недоволен, что я обратилась именно к нему. Я тоже не горю желанием выпрашивать оружие у мальчишки, но Рик вместе с Гленном расчищают крышу, где, как выяснилось, была оборудована еще одна прогулочная площадка для особых заключенных, и мне не хочется отрывать его от дела. Надо же, до сих пор, даже вроде как получив одобрение лидера группы, я стараюсь обходить стороной принятие важных решений, делающих погоду в группе, или заходить в места вроде хранилища припасов или оружия. Карл раскладывает на столе ножи, и я пару минут примериваюсь к каждому, и в конце концов выбираю подходящий. Мы с мальчиком выходим за дверь, и Карл запирает дверь. Она без решетки, даже Леди внутрь не прошмыгнет. Однажды Дерил взял ее с собой на охоту, но она совершенно не подошла на роль охотничьей собаки - лает, носится меж деревьями, чувствуя свободу и безопасность именно под деревьями, а не за оградой тюремного забора. - Я в лес, пока не стемнело. Передай Рику? - Ладно. Мой круг передвижений освоения тюрьмы и ее окрестностей постепенно расширился - от вышки и лазарета до леса, где я только рада проводить свободное время. Диксона с собой не зову. Хватит, все утро компостировал мне мозги своим молчанием, которое иногда даже хуже, чем пустая болтовня. Странно, вроде за все это время я уже привыкла, что из него слова клещами не вытянешь, а сегодня снова появилось чувство раздражения. Сапоги до колена, толстая куртка, в которой даже худой человек напоминает раздутого хомяка, с луком и запасом стрел я бегу через внутренний двор, уставленный рядом из машин, открываю ворота и бегу по тропке, петляющей к лесу. Несколько зомби вдалеке поворачивают головы, но я не трачу на них стрелы - стоит только скрыться из их поля зрения и прекратить шуметь, как те вернутся к рассматриванию земли под ногами. Странное чувство - под кронами деревьев действительно не преследует чувство опасности. Наверное, это не очень хорошо, ведь инстинкт самосохранения из-за этого временно перестает давать о себе знать. Следуя трусцой по знакомым дорогам, я останавливаюсь и вырезаю замысловатые вензеля на коре ближайшего дерева, пробуя новый нож. Хороший, конечно, но к старому я больше привыкла. Куда он мог исчезнуть? Когда я, держа ладони вблизи оружия, дохожу до негласного окончания территории леса - большого оврага с крутыми склонами, дальше которого мы никогда не заходили, останавливаюсь и приседаю прямо на траву. Это мое любимое место - оттуда, где сижу я, видно открытое пространство на двадцать шагов в любую сторону, ни один ходячий незаметно не подберется. Сортирую ягоды и чуть-чуть орехов, собранных по дороге, высыпав их на штанины, затем осторожно убираю запасы в небольшую походную сумку через плечо, которую мне одолжила Бэт. Сумка была на удивление чистая, и девушка пояснила, что нашла ее еще до тюрьмы, когда они все время проводили в вечных поисках, да только пристроить вещицу никуда не удалось. А мне вот очень пригодилась. Я бы сама не поверила, что спустя почти два месяца то самое странное чувство, заставляющее меня саму усомниться в своем психическом здоровье, вернется. Потому что я снова слышу доносимый ветром отцовский свист. Я хотела бы твердо заявить, что он не реален, даже добровольно подтвердила бы, что страдаю видением галлюцинаций. Но отчетливый резкий звук с легким эхом, немного отличающийся от тех, что я слышала раньше, принесших мне столько бед, слышится снова. Совсем близко. Вскидываю голову и бегаю взглядом по кромке леса, которая расположилась вкруг излюбленного мной пустыря. Слышимые раньше далекие звуки, лишь напоминавшие мне отцовскую мелодию и поэтому подозреваемые в нереальности, теперь превращаются в отчетливые ноты. Мне даже кажется, что я могу представить, как человек, издающий их, складывает губы, меняя тональность своего свиста. - Эй! Выходи, я знаю, что ты здесь! Разумеется, я не знаю. Даже не представляю, кому понадобилось мучить меня все те дни, заставляя сомневаться в своей нормальности. Вспоминая об этом, чувствую, как на меня накатывает злость. - Довольно этих шуток! Вскидываю лук, вцепляясь в оперение стрелы так, что даже пальцы белеют. Сумка с ягодами, не сложенными до конца, падает с колен, когда я вскакиваю. Это уже действительно не смешно. Осторожно ступая по влажной холодной земле, я стараюсь не выпускать из глаз ничто - землю, деревья, даже тяжелое свинцовое небо, хотя знаю, что уж там преследователь точно не может быть. За одним деревом, скрытая в тени листьев, виднеется тень. Я по-прежнему стою на пустыре, не решаясь ступить под кроны. Липкий страх ползет по позвоночнику. Я могу выстрелить и даже, скорее всего, попасть, но и любопытство, будь оно проклято, не отпускает. Если я застрелю этого человека, то как мне узнать, откуда он знает песню отца? Но я предупреждаю: - Выстрелить у меня рука не дрогнет, слышите? Блеф в моем голосе так очевиден, что даже сама морщусь. Дурацкое положение. И уйти с пустыря я не могу никак, кроме как этой дорогой. А что, если это ловушка, и меня загнали в угол? Человек в пол-оборота выходит из-за деревьев, держа в вытянутой руке пистолет. Целится мне в голову, и это понятно сразу.