Печать молчания

Город, окутанный пеленой сна в столь ранний час, город непривычно пустынный и молчаливый — он раскрывался перед Адрианом, будто цветок, пока машина уносила его вглубь Парижа, петляя среди многочисленных извилистых улочек. Приблизившись к окну автомобиля, юноша вглядывался в проносящиеся мимо него пейзажи, пытаясь воздержаться от очередного зевка. Дремота всё ещё властвовала над ним, растекаясь слабостью в мышцах да туманя рассудок, и мерная неторопливая поездка лишь сильнее убаюкивала его; кофе, выпитый минут за десять до выхода, не спасал. Адриан бросил осторожный взгляд на Гориллу, личного водителя Агрестов — мужчина равнодушно направлял машину в нужную сторону, мыслями явно находясь за мириады миль отсюда, — и вздохнул, потерев переносицу. Отец настоял, чтобы юноша всегда прибывал в школу пораньше, ведь опаздывать на занятия было бы неприлично, да и оставило бы пятно на репутации, — а оттого теперь его встречали лишь сонные улицы и бесконечные мили пути. Адриан попытался представить, как далеко он сейчас находится от коллежа, ориентируясь по своим смутным воспоминаниям, но мозг отказывался анализировать ситуацию; обрывки мыслей едва ли задерживались на склонах сознания. Всё это по-прежнему было непривычно: и ранние поездки, и утренний, пропитанный свежестью Париж, и сотня новых лиц, и это неуверенное взаимодействие с коллективом, попытки отыскать ключик хоть к чьей-либо душе, — но ныне это как будто померкло, отошло на второй план. Он всё ещё чувствовал себя неуверенно из-за изменившихся устоев жизни, но вчера вечером произошло нечто, поразившее его сильнее, чем всё минувшее. Вчера вечером с ним вновь заговорила его родственная душа. Он услышал её голос, когда разбирал старые бумаги, о чём-то отвлечённо раздумывая; в сознании мелькнула лишь тень чужих слов, призрачная и неуловимая. Адриан в неверии замер, убеждённый, что ему это почудилось. Он помнил, как взволнованно и болезненно застучало его сердце, как оборвалось дыхание; всё его естество в одночасье напряглось и сосредоточилось только на одном: отыскать её где-то внутри себя. Это было всё так странно, немыслимо: неужели опять, неужели спустя годы молчания?.. Мгновенье ускользало одно за другим, и Адриан думал, что никогда прежде тишина, пустая и звенящая, не угнетала его так сильно; надежда медленно угасала. Он никогда не знал, кто эта девушка, предназначенная ему судьбой, связанная с ним невидимой нитью, — но когда-то он был рад каждому её слову, каждой безответной тираде; незнакомка невольно спасала его от одиночества, разрушала застывшее в доме молчание. Он не помнил, как много дней прошло, когда её голос нередко звенел в его сознании, но однажды девушка умолкла и больше не говорила совсем, и теперь Адриан был отделён от неё и её жизни безграничной непреодолимой пропастью; она пропала. Кем бы ни была таинственная незнакомка, она не выносила его молчания. Он бы и сам, наверно, утратил всякую надежду, окажись на её месте; он бы и сам в себе разуверился. Адриан глубоко вздохнул и попытался смириться с тем, что её голос он всё-таки сам вообразил. Вряд ли бы его родственная душа, долгие годы зовущая его и не получающая ответа, вновь бы обратилась к нему; в этом не было бы прока. Она теперь наверняка была убеждена, что его либо нет на свете, либо он редкостный подлец, а это… Тонкий девичий голос вновь прорезался сквозь вереницу мыслей, и Адриан невольно вздрогнул, почувствовав, как нечто внутри, доселе стянутое в тугой комок, наконец разжимается. Непонятно, нелепо, поразительно, но она действительно была здесь, её голос слишком настойчиво вклинивался в его разум. Она была здесь, и она разговаривала с ним. Затаив дыхание, юноша напряжённо вслушивался в её обрывистые слова, исполненные какого-то раздражения и даже грусти. Голос её был слабым, непередаваемо далёким — он прорывался сквозь пространство неуверенно, терялся среди собственных мыслей Адриана, подчас пропадая, как звук работающего с перебоями радио. Постепенно из клочков мыслей выстраивались целые, а вскоре юноша сумел услышать её речь полностью. «Я пишу тебе… снова… не жду … нет, не так, я абсолютно убеждена… не могу довериться тебе… такой, чтобы я тебе всё рассказывала? Ты никогда не откликался на мой зов, потому что…» Она беседовала с ним, а он в это время, прикрыв глаза, стоял возле собственного стола, опершись о него, будто бы силы неожиданно покинули его. Впервые за долгие годы молчания и одиночества, впервые за всё время тоски его соулмейт вновь была совсем близко, возникала и пропадала, как пустынный мираж. Казалось, стоит протянуть руку — и он столкнётся с ней. Это было возможно: ему всего лишь требовалось откликнуться на её слова, заговорить с ней, и они бы перекинули через эту пропасть мост, и они бы… Но именно этого он и не мог сделать. Он был нем, и собственного голоса, каким он мог бы общаться как вживую, так и мысленно, у него не было. Обида вскипела в нём, разъедая душу, и Адриан в беспамятстве треснул кулаком по столу; руку тотчас же объяла боль. Проклятое чувство беспомощности! Проклятая система соулмейтов! Почему из всех возможных миров он жил именно в том, где связаться с родственной душой можно было только благодаря тому, чего он лишён? Почему из всех существующих людей именно он удостоился такой участи? «Это не моя вина, — безлико подумал он, то ли убеждая самого себя, то ли адресуя свои мысли той, которая их не услышит. — Если бы я мог… Да если бы это действительно была моя вина, то всё было бы иначе, всё проще…» В тот вечер он лёг спать совсем запутавшийся и поникший; незнакомка уже распрощалась с ним, вновь оставляя его во власти неприступного безмолвия. Её монолог, рассказ в никуда пробудил в нём старые увядшие воспоминания да бесчисленные вопросы, на которые Адриан не мог отыскать ответы. Ради чего всё это было? Почему она вновь с ним заговорила, если знала, что он не откликнется? Отчего решила рассказать ему о сегодняшнем дне, зачем стала ворошить прошлое, почему… Он уснул, пленённый тревожными думами, и во сне её высокий голос следовал за ним, звал его к себе; а он бродил среди безликих стен, каждый раз сбиваясь с пути и оказываясь в сердце лабиринта, но не в силах вымолить подсказку; и снова ненавистное чувство беспомощности, и снова… Мягкий толчок, известивший о прибытии машины к коллежу, вернул Адриана к реальности, разогнав недавние воспоминания; он несколько раз ошалело моргнул, будто бы пробуждаясь после сна. Глянув в затонированное окно автомобиля и увидев возвышающее над ним учебное заведение, юноша коротко кивнул Горилле и выбрался из салона, полной грудью вдыхая свежий воздух. Машина, помедлив несколько мгновений, отъехала, и он остался совершенно один, предоставленный самому себе. Улица подействовала на него умиротворяюще: тревожные мысли в сознании рассеялись и упрятались, сердце застучало спокойно, размеренно; глаза больше не слипались. Адриан оглянулся. Нынешний день обещал быть тёплым и приятным: солнце уже вовсю сияло в небосводе, заливая парижские улицы золотистым светом, а ночная прохлада не спешила уступать место дневной духоте. Блаженно потянувшись, Адриан зашагал к коллежу, который уже постепенно заполнялся расслабленными студентами и суетливыми преподавателями. День только начинался.

***

Когда Маринетт оказалась в классе, многие ребята уже были в сборе. По мере того, как время неуловимо подползало к началу урока, помещение всё более и более заполнялось людьми. Их бесчисленные разговоры, сплетаясь в единое целое, образовывали жужжащий неравномерный шум, то взвивающийся на особенно высоких нотках чьего-то голоса, то опускающийся до неясного бормотания. Из-за раннего часа воздух в кабинете ещё не был душен и спёрт, а пробудившееся солнце жадно заглядывало в большие окна, протягивая золотистые лучи, и слепило глаза. Отыскав взглядом Алью, которая уже расположилась за их общей партой и теперь что-то увлечённо печатала в телефоне, Маринетт проскользнула к ней и с облегчённым вздохом сбросила с плеч рюкзак; тело блаженно расслабилось. Оторвавшись от мобильного, Алья чуть насмешливо поглядела на подругу, сосредоточенно копающуюся в своей сумке. — Как ты рано сегодня! Ждать ещё чего-то необычного? Фыркнув, Маринетт неопределённо тряхнула головой, отбрасывая назад загораживающие обзор пряди волос. — Очень смешно, — отозвалась она, скользя пальцем по корешку учебников и тетрадей. — У нас же сейчас история, верно? — Она самая, — Алья отложила телефон на парту и мгновение помедлила, прежде чем заговорить; голос её исполнился задумчивости. — Слушай, а ты видела вчера… О, привет, Адриан. Прозвучавшее имя смутной тенью затрепетало на границах сознания, и Маринетт невольно вскинула голову, тотчас же встретившись взглядом с пронзительными травянисто-зелёными глазами. В класс вошёл тот самый юноша, с которым она так неосторожно столкнулась вчера в дверном проёме, когда нервно спешила на занятия, боясь опять опоздать и схлопотать наказание от преподавателя; они едва не сбили друг друга с ног. Меж ними тогда воцарилось неуютное молчание, затрещавшее неловкостью, растерянностью и невозможностью подобрать правильные слова, способные разрешить нелепую ситуацию. Однако буквально через пару минут к ним подскочила Хлоя, оказавшаяся старой знакомой молчаливого юноши, и напряжение развеялось, как дым по ветру. Вот только в память отчего-то врезалось то мгновение, когда при встрече с незнакомцем по его лицу скользнула странная тень — хотя, возможно, это лишь показалось. В то утро заглянувшая к ним мадам Бюстье поспешила представить классу новенького, и ребята вполне дружелюбно его приняли; наваждение рассеялось. Вырвавшись из пелены воспоминаний, Маринетт заметила, как Адриан отрывисто кивнул обеим подругам, занимая парту перед ними, и торопливо заговорила, намереваясь тоже поприветствовать новоявленного одноклассника. — Да, привет, как твои… — её внезапно охватило смущение, и уверенно начатая фраза оборвалась на полуслове; её немое окончание повисло в воздухе. Девушка почувствовала себя неловко. Она мало что знала о перешедшем к ним в коллеж Адриане Агресте, но вот то, что он был нем, ребятам стало известно практически сразу же. К ней вдруг закралась мысль о том, как она собралась с ним беседовать, если ни он не мог выразить свои мысли устно, ни она языком глухонемых не владела? Маринетт в смятении заморгала, а в глазах Адриана полыхнуло странное, незнакомое ей чувство. Но вот мгновение — и он расплылся в спокойной, невозмутимой улыбке и неопределённо повёл плечами — мол, дела мои вполне неплохи; неожиданно он кивком головы указал на девушек и вопросительно приподнял брови. Растерявшись, Маринетт резко вздохнула, соображая, что ответить, но в это время к необычной беседе подключилась Алья, доселе внимательно наблюдавшая за ними. — У нас тоже всё замечательно, правда, Маринетт? — беспечно обратилась она к подруге, и та согласно закивала. Алья же с любопытством рассматривала светловолосого юношу, с которым их классу теперь предстояло разделить учебные годы. — Видимо, тебе придётся обучить нас своему языку, дабы мы могли лучше понимать друг друга, — хмыкнула она. Адриан лишь неловко усмехнулся в ответ. Прикусив губу, Маринетт окинула его взглядом и вдруг подумала, что в своём живом воплощении он как-то призрачно, малоуловимо, но отличался от снимков в журнале, которые нередко печатала пресса. Как человек, хорошо разбирающийся в индустрии моды, она не единожды слышала о широко известном дизайнере Габриэле Агресте, а его сына — видела на фотографиях как представителя очередной коллекции или же самой фамилии. Несмотря на то что она невольно, на уровне подсознания, запомнила, что Агрест-младший юн, светловолос и зеленоглаз, при личной встрече признать его удалось не сразу. Быть может, она была тогда слишком взвинчена и сбита с толку, быть может, сыграла свою роль его неожиданная реакция — или же вся причина была в том, что все те бесчисленные красочные фотографии не несли в себе ни крупицы информации о нём самом как о человеке? Её размышления, однако, были прерваны стуком брошенного на парту рюкзака, когда перед ней внезапно вырос Нино, чему-то довольно улыбающийся и поправляющий съехавшую набок кепку. — А я вот знаю немного из языка жестов, — беззаботно заявил он, зайдя в класс только что и услышав, вероятно, лишь последнюю реплику Альи; та сопроводила его скептическим взглядом. Плюхнувшись на стул, юноша на мгновение замер, а затем приложил кончики пальцев к подбородку и, изобразив в воздухе полукруг, плавно опустил руку. — Вот этот жест — это, кажется, «спасибо», да, чувак? На лице Адриана, наблюдающего за своим соседом по парте, отразилось неподдельное удивление; он часто-часто закивал. Нино же, явно удовлетворённый произведённым эффектом, безмятежно откинулся на спинку стула, сплетая пальцы позади шеи и забрасывая ногу на ногу. Алья, тоже теперь разглядывающая его, недоверчиво вскинула брови: — На этом всё? — и одноклассник, встрепенувшись, вновь вернулся в нормальное положение. — Разумеется, нет! — возмутился он и поглядел на свои ладони; меж его сведённых к переносице бровей залегла маленькая морщинка. — Сейчас… «Не могли бы вы мне помочь?» — это выглядит как-то так… Призывая на помощь все свои знания, юноша принялся вырисовывать в воздухе безмолвную просьбу о помощи, сбиваясь и что-то бормоча себе под нос, а Маринетт вдруг припомнилась давняя статья, на которую она как-то наткнулась в интернете. Она тогда, преисполненная любопытства, разглядывала различные жесты, которыми можно было выразить как отдельные буквы, так и целые слова или фразы, но теперь ей, как назло, не удавалось припомнить ни один из них; в памяти было раздражающе пусто. Она резко выдохнула, отчего Алья в недоумении покосилась на неё, и, прервав потуги Нино, заговорила: — Насколько я знаю, наш язык жестов схож с американским, с амсленом? — её голос прозвучал несколько неуверенно. Она действительно вычитала такой факт на одном из сайтов, но всерьёз этим никогда не интересовалась, а потому не была досконально уверена в своих словах. Адриан, вновь взглянувший на неё, согласно кивнул, а Алья, задумчиво постукивая пальцами по столешнице, неожиданно оживилась. — О, я слышала, что французский, американский и, кажется, русский считаются родственными жестовыми языками, — промолвила она, чуть прищуриваясь, будто бы пытаясь разглядеть что-то. — А вот американский и британский, напротив, сильно отличаются друг от друга. Реплика Альи пробудила воспоминания о сведениях, которые когда-то открылись Маринетт, но из-за ненадобности упрятались среди тёмных закоулков памяти; теперь же она припомнила, что ситуация действительно обстоит именно так. Вновь посмотрев на Адриана, который переводил взгляд с одного лица на другое, время от времени кивая или качая головой, Маринетт вдруг задалась вопросом о том, как давно он живёт без голоса: с рождения или же меньше? Долго ли учил язык жестов, который стал его помощников в выражении своих мыслей, сложно ли это было? Она поджала губы, старательно отгоняя эти мысли. Они пока толком и знакомы-то не были, поэтому ей не казалось правильным задавать ему подобные вопросы. — Вот если бы мы все владели жестовым языком, то могли бы понимать друг друга с полуслова, так сказать, — негромко пробормотал Нино, устремляя задумчивый взгляд куда-то поверх головы Адриана и ни на чём конкретно не фокусируясь. — Как какие-нибудь родственные души. Маринетт почувствовала, как внутри что-то сжалось, и едва заметно поморщилась; слово кольнуло слух. Не то чтобы о соулмейтах так уж редко заговаривали, ведь многие люди свято верили в дарованное им предназначение и порой тратили годы на поиски человека, который был связан с ними судьбой, но всякий раз, стоило ей услышать об этом, прятала взгляд и умолкала. Поначалу слово взывало к старым, пронизанным тоской воспоминаниям, теперь же оно ассоциативно было связано с дневником, который Маринетт, не ведая зачем, адресовала «родственной душе». И отчего-то было ужасно неловко услышать подобное словосочетание именно сейчас. — Ты его сначала выучи основательно, — тем временем одёрнула одноклассника Алья, смотря на него с лёгкой усмешкой. Вряд ли её или кого-либо из присутствующих как-то особенно задела фраза Нино; все выглядели вполне спокойными. — Главное, что начало положено, — невозмутимо отозвался юноша, мерно покачиваясь на стуле. — Вообще, говорят, что выучить этот язык можно… По всему коллежу прокатился протяжный звонок, обрывая бесчисленные разговоры и вторгаясь в чужие мысли. Встрепенувшись, ребята, которые уже были в классе, постепенно затихли, успокоились; буквально через минуту в помещение зашла учительница, окидывая присутствующих беглым взглядом и коротко им кивая. Нино, вынужденный оборвать свою речь на полуслове, лишь вздохнул и, пожав плечами, отвернулся к своей парте; Адриан последовал его примеру.

***

— Значит, теперь тебе легче? Маринетт потянулась в кресле, чувствуя, как усталость, накопленная за долгий день, тяжело пульсирует во всём её теле. Она вновь находилась в кабинете психолога, которого обязана была навещать раз в неделю, и вновь обсуждала с ней ведение личного дневника — только в это раз от неё уже ждали отчёт о первых результатах. Девушка удручённо посмотрела на собеседницу. Сеансы психотерапии были нежеланным пятном в её расписании, бесполезной, как казалось самой Маринетт, тратой времени, лишь отбирающей свободные часы, но они были обязательными — и с этим приходилось мириться. Разглядывая худое, подтянутое лицо психолога, обрамлённое короткими высветленными волосами, она задумалась, утомляется ли та вообще. В какой бы день Маринетт к ней ни пришла, женщина всегда выглядела раздражающе бодро, её движения были органичны и просты, глаза — ясны и внимательны; из-за этого девушка не любила сталкиваться с ней взглядами. В такие мгновения в душе зарождалось тёмное неприятное опасение, что её собеседница способна проникнуть в её сущность гораздо глубже, чем Маринетт сама пожелает раскрыться; что вся её мимика и жестикуляция поведают незнакомому человеку о ней гораздо больше, чем хотелось бы. Отогнав назойливые мысли, девушка выпрямилась; вздох, защекотавший горло, так и не сорвался с губ. — Да... Мне вполне удалось описать произошедший день, обращаясь к этому самому «другу по переписке», от которого я не жду ответа, — она неопределённо повела плечами. Занятие было не самым лёгким для неё, ведь оно невидимыми нитями тянулась в далёкое прошлое, проникая в хитросплетения надежд, обид и разочарований, но в какой-то мере оно действительно приносило… облегчение. Маринетт показалось, что в тот момент она будто бы избавлялась от тяжкого груза минувших дней, который столько лет тащила за собой; возможно, то была лишь иллюзия. Как бы то ни было, психологу об этом знать вовсе не обязательно. Между тем женщина, опустив подбородок на переплетённые меж собой пальцы, смерила собеседницу зорким взглядом, будто бы взвешивая её слова; и вновь внутри всколыхнулось это тревожное свербящее ощущение, будто бы психолог способна видеть её насквозь, способна докопаться до самых сокровенных тайн. Постаравшись не выдать своего смятения и беспокойства, Маринетт перевела взгляд на окно, за которым уже сгущались вечерние сумерки и бурлила своя, уличная, совсем другая жизнь. Наручные часы показывали половину восьмого. Поскорее бы домой… — И при написании не возникло никаких… барьеров? — ворвался в её сознание чужой голос. Девушка подумала о ступоре, который господствовал над ней в первые минуты, заставляя мысли пугливо разбегаться, а пальцы — бессильно сжиматься, а потом о неожиданном выборе собеседника для своих «писем в никуда», о крадущихся к ней призраках прошлого, об ощущении терпкой горечи, — но промолчала. Барьеры были, отчаяние и недовольство по отношению к психологу, её заданиям и ко всему сразу — тоже, но Маринетт понимала, что, если она действительно хочет быстрее освободиться от докучных сеансов, ей придётся уверить окружающих, что ведение дневника действительно идёт ей на пользу. — Не особо, — наконец выдохнула она, старательно отводя взгляд и следя, чтобы ничего в её лице не дрогнуло. — Я определила для себя… образ человека, которому пишу, и дело пошло легче. Её охватил внезапный интерес: а если бы соулмейт, которому она адресовала свою историю, действительно существовал, как бы он отреагировал на её вчерашние душевные излияния? Посмеялся бы? Счёл полной неудачницей? Посочувствовал? Или, быть может… Маринетт тряхнула головой. Всё это было неважно. Она уже твёрдо для себя решила, что, если бы не её разубеждение в этом вопросе, она бы и не стала ничего ему писать. Раз у её исповеди не было слушателя, значит, все её тайны, страхи и желания останутся надёжно упрятаны от окружающего мира, а ей самой никогда не придётся сгорать от стыда перед незадачливым соулмейтом. Именно так она и написала в своём дневнике, разве нет? Между тем психолог, выслушав её, едва заметно кивнула. — Что ж, это очень хорошо. Это упражнение идёт тебе на пользу. А то я уже составила для тебя список несколько иных процедур — на случай, если с дневником ничего не выйдет… — она замолчала, и невысказанное повисло в воздухе, буквально затрещав таившимся в нём напряжением. Маринетт почувствовала, как внутри неё поднялась резка волна протеста. Ни за что! Ей хватало и дневника, который она теперь была обязана заполнять каждый день, поведывая бумаге о своей жизни, а если психолог предложит что-то ещё… — Что вы, не стоит, — торопливо заговорила она, стараясь удержать на губах дружелюбную улыбку. — Я только-только привыкла к дневнику. Мне он вполне помогает. Все эти записи расслабляют, знаете… «Только если совсем чуть-чуть». Она устало прикрыла глаза, откидываясь на спинку мягкого кресла и вслушиваясь в звуки жизни засыпающего города, прорывающиеся в кабинет; усталость овладевала ею всё сильнее. Сегодня, стало быть, вновь придётся раскрыть на очередной странице блокнот, который она подобрала себя в качестве личного дневника, и описать произошедшее… и, пожалуй, у неё найдётся, о чём рассказать. — Отлично, — тем временем отозвалась женщина, сделав быструю пометку в одной из своих бумаг и исподлобья поглядев на Маринетт. — Тогда занимайся этим вплоть до следующей нашей встречи, а там мы посмотрим, как всё будет складываться. Осознав, что сеанс подошёл к концу, Маринетт, подхватив рюкзак, поднялась с кресла; по всему её телу прокатился вихрь облегчения. В этом кабинет она наведается не скоро, только в начале следующей недели, а значит, все эти дни будут в полном её распоряжении. — До свидания, — напоследок бросила она, направляясь к двери; ответом ей послужило молчание. Стоило ей выйти за пределы здания, как вечерняя прохлада тотчас окутала её, заставив невольно поёжиться; свежий воздух приятно защекотал ноздри. Помедлив немного, Маринетт окинула улицу взглядом. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, пронзив багрово-красными лучами одинокие облака, а безбрежное небо неторопливо наливалось чернеющей синью. Эта улица была не особо многолюдна, но теперь, когда день таял и укрывался в сумраке, людей и вовсе не было видно. Лишь редкие прохожие попадали в поле зрения Маринетт. Погрузившись в свои мысли, она зашагала в сторону дома, и кварталы всегда солнечного города теперь встречали её вечерними потёмками и безмолвием. Впереди неспешно шёл неприметный невысокий старик, опираясь о деревянную трость, и девушка уже намеревалась аккуратно его обогнать, как он неожиданно пошатнулся, резко схватившись за сердце; свободной рукой опершись о ближайший фонарный столб, незнакомец с трудом удержался на ногах. У Маринетт оборвалось дыхание. Испуганно дёрнувшись, она стремительно подскочила к старику, неуверенно дотрагиваясь до его плеча и не зная, что предпринять. В голове одновременно зазвенели-заметались сотни, тысячи разрозненных мыслей, но она едва ли могла ухватиться за одну их них; сердце гулко колотилось в груди. — Мсье? Мсье, Вам плохо? Я могу вызвать скорую, — чуть дрожащим голосом затараторила она, поспешно выуживая из кармана телефон и не сводя тревожного взгляда с незнакомца, который дышал так тяжело, что дрожало всё его тело; он казался необычайно щуплым. — Сейчас, минутку… Она наощупь попыталась разблокировать мобильный, когда чужая рука стиснула её запястье; Маринетт замерла. — Нет-нет, не стоит, — старик, прервавшись для того, чтобы сделать несколько глубоких вздохов, слабо улыбнулся. — Со мной… со мной уже всё в порядке. Сердце прихватило. Бывает. Так и оставшись стоять неподвижно, девушка недоверчиво его разглядывала, в любую минуту ожидавшая, что человеку станет ещё хуже; она по-прежнему была готова набрать «15» и вызвать наряд скорой помощи. Маринетт внимательно следила за его обрывистыми движениями и отметила, что, несмотря на бросающуюся в глаза слабость и бледность, незнакомец уже держится на ногах гораздо лучше. Спустя пару минут он уже сумел убрать руку от столба и более-менее выпрямиться. Яркий свет уличных фонарей позволил Маринетт рассмотреть его, и изнутри её кольнуло нечто среднее между жалостью и удивлением. Мужчина, стоящий перед ней, явно был очень, очень стар; трудно было даже предположить, сколько ему лет. Он был сутул и по-старчески сух, а из-за низкого роста казался ещё более маленьким и беззащитным. Лицо его избороздили глубокие, как само время, морщины, в копне редких седых волос не осталось и намёка на прежний цвет; усов и бровей тоже коснулось серебро. Однако его глаза… Это поразило Маринетт сильнее всего. Она привыкла к тому, что у старых людей они обычно меркнут, выцветают, вот только глаза незнакомца по-прежнему казались яркими и живыми; в их взгляде затаилось нечто вроде… лукавства? Стремясь согнать странное наваждение, Маринетт учащённо заморгала и перевела взгляд на зажжённый экран телефона, а затем — опять на старика. Его улучшившееся самочувствие всё ещё вызывало у неё сомнения. — Вы уверены? — спросила она. — Вы выглядели так плохо. Может, мне всё же стоит позвонить, вдруг Вам… Незнакомец помотал головой, прервав её на полуслове; для человека, который только что был на грани инфаркта, он сделал это необычайно резво. — Ты очень добра, моя дорогая, но не стоит, — мягко улыбнулся он и, как бы в качестве доказательство, твёрдо и спокойно замер на месте. — Со мной действительно уже всё хорошо. Всё прошло, — его густой баритон неторопливо скользил в вечерней тишине. — Спасибо, правда. Сейчас мало кто способен откликнуться на чужую беду… Он задумчиво глянул куда-то вдаль, и фраза его растаяла в воздухе. Одновременно и смущённая, и сбитая с толку, Маринетт беспомощно огляделась по сторонам, будто бы вымаливая подсказку у безмолвных переулков. Ей уже стоило бы быть дома, родители наверняка начнут беспокоиться, если она задержится; однако совесть и сострадание не позволяли ей вот так бросить этого человека на произвол судьбы. Наконец она вздохнула и посмотрела ему в глаза. — Точно? Вы доберётесь до дома? — уточнила она; в голосе её сквозили нотки растерянности. Незнакомец оперся о трость и чуть развёл руками — мол, спокойно держусь на ногах, ничего страшного. Он ещё раз одарил её ободряющей улыбкой. — Точно. Всё в порядке, девочка, можешь идти. Твои родители наверняка волнуются, — заметил он, будто бы уловил скользившие в её сознании мысли. Убедившись в том, что старик действительно пришёл в себя и больше не выглядит так, будто вот-вот упадёт посреди проспекта, Маринетт отрывисто распрощалась с ним и повернула в сторону дома; в следующем переулке уже было больше людей, идущих кто куда. Она не могла видеть, но незнакомец, с которым она разговаривала прежде, потом долго смотрел ей вслед, о чём-то негромко переговариваясь с диковинным, больше не виданным никем существом.