Освобождение / Breaking Free

– Понравилось Вам платье, Клариса? Сегодня она не надела его подарок; наоборот, выбрала повседневный наряд, состоящий из джинсов – одежда молодёжи всего мира – и свитера крупной вязки с высоким горлом. Однако доктор смог разглядеть золотую цепочку, блеснувшую под воротом свитера. Значит, ожерелье ещё не впало в немилость. – Платье было похоже на водопад, доктор. Она произнесла эти слова с едва ли не мечтательно-девчоночьей интонацией. На минуту он позволил себе погрузиться в сладостную картину: Клариса в подаренном платье. Она, должно быть, выглядела изумительно в этом наряде длиною в пол, переливчато-серого цвета и с разрезами по бокам, над бёдрами. Именно туда могла лечь его ладонь, если бы Клариса стояла рядом с ним. Доктор Лектер моргнул, и видение исчезло. А та, что стояла перед ним, ничего и не подозревала. – Я чувствовала себя Золушкой на балу, – она засмеялась: как он полагал, над собой, над своими причудливыми мыслями. – Чушь, конечно. Но с Вашей стороны было очень предусмотрительно прислать за мной машину, доктор. Я не уверена, что смогла бы сесть за руль в том платье и в туфлях на каблуках. – Разумеется, Клариса. Такие вещи важно предусмотреть. – И балет был чудесным. Не думаю, что у меня в детстве хватило бы терпения оценить его по достоинству, однако увидеть «Щелкунчика» впервые, будучи взрослой... просто волшебно. Спасибо, что придумали это. – Пожалуйста, моя дорогая. Я не мог позволить ещё одному году пролететь, в то время как Вы не приобщились бы к сей рождественской традиции. Клариса вскинула голову. От удивления, заключил он. – Доктор, разве Вы празднуете Рождество? Его обдало холодом изнутри; словно со стороны услышал он собственный голос, отвечающий ей отрешённо, автоматически: – Давно уже нет, Клариса. – Я тоже. В приюте, конечно, устраивали праздник, но, думаю, это было событием только для совсем малышей. А до того... да, мой отец обычно отправлялся вместе с друзьями за ёлкой, они сами срубали её и приносили домой. Клариса улыбнулась своему воспоминанию, и доктор Лектер не мог оторвать взгляд от её губ, представляя себе, как тепло её дыхания могло бы прогнать тот зябкий холод, что сковал его. – ... А пока мы наряжали ёлку, мама готовила на плите горячий шоколад. А чтобы размешивать, вместо ложки, была карамельная палочка. Умолкнув, Клариса набрала в лёгкие побольше воздуха. Доктор Лектер знал совершенно точно, что она спросит, ещё до того как слова слетели с губ набравшейся храбрости женщины. – А что насчёт Вашей семьи, доктор? Как Вы в детстве встречали Рождество? Она хотела очеловечить его, сравнить их детские впечатления и найти нечто общее, что могло в итоге объединить его и её. Первая спонтанная, естественная попытка, которую он не мог отвергнуть. И неважно, во что ему обойдётся открывание дверей своей памяти. Если Клариса сейчас услышит отказ, то никогда не спросит снова. Он знал это. Его мозг тем временем был занят поисками подходящего воспоминания. – Извините, доктор. Я не собиралась лезть в Вашу жизнь. Он молчал слишком долго; за это время она успела передумать и решила пойти на попятную. – Это не моё де... – Тише, Клариса. Обычно доктор Лектер не перебивал её, и сейчас он постарался, чтобы его голос звучал тихо и доверительно – с интонацией, скорее, просьбы, а не одёргивания. – Я всего лишь собираюсь с мыслями, – пояснил он. Она понимающе кивнула и заметно расслабилась. – В день зимнего солнцестояния... какое удачное совпадение, Клариса, сегодня как раз этот день... с утра мы с отцом ходили за ёлкой. Он говорил, что это почётная обязанность главы семьи, и что однажды придёт день, когда я сам буду выбирать ёлку, поэтому уже сейчас должен разбираться в особенностях формы и размера дерева, а также в длине и густоте ветвей. Сосредоточенная на его словах, Клариса даже придвинулась на стуле. Сейчас она напоминала ребёнка, сидящего у камина и с жадным вниманием слушающего сказки. Доктор Лектер чуть заметно улыбнулся. – В то время, Клариса, я вовсе не был таким хладнокровным и сдержанным, как сейчас. Возможно, Вы не поверите, но в детстве я предпочитал играть в снегу, чем слушать то, чему пытался научить меня отец. Затем мы несли ёлку домой, ставили её, и весь оставшийся день проходил в работе над украшением. Мы развешивали игрушки и фонарики, освещавшие долгую тёмную ночь. Сам я успевал задремать под ёлкой задолго до наступления утра. Клариса сидела, прикрыв глаза, и доктор Лектер предположил, что она пытается представить его ребёнком, спящим, положив руку под голову, почти скрытым от глаз разлапистыми ветвями хвойного дерева. – Следующие дни проходили в беготне и спешке, нужно было успеть всё приготовить. Канун Рождества был большим праздником с огромным количеством угощений. В само Рождество мы много веселились, играли, смеялись. Моя мать... – на этом месте доктор Лектер запнулся. Он не мог продолжать, сначала ему нужно было крепко запереть дверь, отделяющую светлые и радостные воспоминания от других, пугающих и ужасных. – Всё в порядке, доктор, – сказала Клариса. Её голос был негромким, как и у самого доктора, а тон её был мягким и успокаивающим. А ведь сейчас у неё была прекрасная возможность отплатить ему той же монетой, надавив на его слабость и жёстко потребовав рассказать о самых неприятных и болезненных воспоминаниях. Она могла вдоволь помучить его, если бы захотела. Но Клариса Старлинг этого не сделала. Почему? Доктор Лектер не знал. В какой-то момент к нему пришла полная ясность, и он понял, что хотел бы услышать, как она произнесёт его имя. Не звание и не фамилию, а имя. Он хотел услышать, как она, в свойственной ей манере растягивать слова, прошепчет: «Ганнибал...» – Вам не обязательно... – начала Клариса и замолчала. Теперь они оба смотрели друг на друга внимательным, изучающим взглядом. Доктор Лектер понимал, что Кларисе ничего не известно о ранних годах его жизни – просто потому, что само ФБР не располагает такой информацией. И сейчас доктор фактически мало что рассказал ей; половина Земного шара покрыла снегом в Рождество, и большинство отмечает этот праздник примерно таким же образом. Возможно, многие из коллег Кларисы были бы удивлены услышать, что у Ганнибала Лектера когда-то были родители и что он не был порождён Люцифером, словно Афина, вышедшая из головы Зевса в греческом мифе. Клариса могла бы рассказать об этом кому-то в Бюро... однако по выражению её лица доктор видел, что она не станет этого делать. – Моя мать, – продолжил он, собравшись с мыслями и вернув утраченное самообладание, – играла на фортепиано и пела. У неё был красивый голос и тонкие, изящные пальцы, которые, словно бабочки, порхали над клавишами. Я и сейчас вижу её, Клариса, сидящую рядом со мной на скамейке перед инструментом, исполняющую рождественские песни своим мягким меццо-сопрано. Я помню нежный аромат её крема для рук, приятную колкость ёлочных иголок и вкус сладостей, стоявших на столе. Помню мягкое и прохладное ощущение от клавиш фортепиано, когда я прикасался к ним своими детскими пальцами, пытаясь извлечь звуки. Доктор Лектер остановился, заглянул в глаза Кларисы и понял, что своим рассказом достиг гораздо большего, чем рассчитывал, и что этот результат стоил затраченных усилий в борьбе с неприятными воспоминаниями. Её глаза блестели – от слёз и от чего-то другого, не поддающегося определению. Возможно, это было некое принятое решение. – Спасибо, Клариса. – За что, доктор? – она мотнула головой. – Это я должна благодарить Вас. – Последний раз я посещал эти воспоминания очень, очень давно. Ваш невинный вопрос, Клариса, вернул мне нечто очень дорогое и важное. За это я и говорю спасибо. Доктор заметил, что его собеседница не знает, что на этот ответить, и переменил тему разговора, чтобы не смущать её более выражением своей признательности. – Я вижу, Ваша сумка сегодня тяжелее, чем всегда, Клариса. Вы теперь носите в ней кирпичи? С улыбкой покачав головой, Клариса подняла вверх палец, призывая доктора немного подождать. Соскользнув со стула, она опустилась на корточки перед сумкой, открыла её и вытащила на свет небольшой музыкальный плеер с колонками. – Я подумала, раз Вы не имеете возможности сходить на балет, тогда он должен прийти к Вам. Знаю, что магнитола – это не то же самое, и сама я не балерина, поэтому просто слушайте музыку. – Очень чутко с Вашей стороны, Клариса. Её забота о его душевном мире и беспокойство о культурной изоляции... какой замечательный признак прогресса. Это была не просто вежливость, а уже нечто большее. Доктор Лектер был уверен, что и сама Клариса это понимала. Вставив кассету, она нажала «воспроизведение». Зазвучали первые ноты увертюры. Отрегулировав громкость, Клариса, однако, не вернулась на своё место, а приблизилась к его камере и села, повернувшись левым боком к стеклу. Магнитола стояла на стуле, звуки музыки разливались по коридору. Заинтригованный её поведением и тем, как естественно она держалась, доктор Лектер тоже осторожно опустился на пол и сел в той же позе, что и Клариса. Он двигался медленно, чтобы не шокировать и не напугать её. Клариса шевельнулась, но только для того, чтобы прислонить голову к стеклу. Не будь этого барьера, её голова могла сейчас лежать на плече у доктора Лектера. Так они сидели, слушая музыку в полном молчании, пока свет в камере доктора Лектера не мигнул дважды – сигнал Барни, что время посещения окончено. Клариса встала, выключила магнитофон и стала убирать всё обратно в сумку. – С Рождеством, доктор. Её голос звучал слегка напряжённо – то ли от долгого молчания, то ли от чувств, которым доктор Лектер не мог дать названия. Пальцы Кларисы чуть вздрогнули, и, чтобы успокоиться, она провела ладонями по бокам, ощущая прохладу джинсовой ткани. Чувства, значит, подумал доктор. Давно он не получал на Рождество таких щедрых подарков. – С Рождеством, Клариса. Когда она уходила, он чуть склонил голову, прислушиваясь к затихающему звуку её шагов. Он стоял в этой позе ещё долго после того как шаги Кларисы окончательно стихли и наступила тишина.