Четырнадцать дней Святого Валентина/Fourteen Days of Valentine

Двадцать три года спустя…

      — Мама, — заскулил шестилетний Льюис Агрест, — неужели мне обязательно нужно надевать галстук?       Маринетт на мгновение замерла, перестав поправлять этот предмет гардероба у своего самого младшего ребёнка, и посмотрела вверх, встретившись с его большими круглыми голубыми глазами.       — Да, — твёрдо сказала она, немного затянув галстук (но не слишком сильно: она бы не смогла смириться с мыслью, что из-за неё задохнулся её ребёнок!), — папа будет счастлив увидеть, что ты оделся специально для него.       Льюис вытянул лицо, но волшебные слова «папа будет счастлив» помешали ему вновь начать жаловаться. Маринетт надолго запомнила эти волшебные слова, помогающие уговорить детей сделать то, что они не хотели.       Как ещё она могла убедить свою тринадцатилетнюю дочь вылезти-таки из джинсов и сказать ей о том, что так она будет носить их до смерти?       Кстати, о дочери…       — Я не понимаю, почему мы вообще должны одеваться! — пожаловалась Эмма, поправляя чёрный пояс на красном платье. — Мы будем находиться с папой в общей сложности пять минут, только чтобы спеть эту песню, а затем нас всё равно прогонят. Какой в этом смысл?       — Дело в представлении, — спокойно объяснила Маринетт (в пятый раз за сегодня и уже сбилась со счёта, сколько раз ей приходилось говорить то же самое на этой неделе), — специальные костюмы для специального выступления просто добавят романтики всему мероприятию, — все четверо детей испытали отвращение при мысли о том, что они могут стать участниками романтического ужина родителей. — Но если вы хотите ещё больше причин носить это, — лукаво добавила Маринетт, — вы можете забыть про пиццу и разделить романтический ужин при свечах со своим отцом…       — У нас всё хорошо! — поспешно прервала мать Эмма. — Мы наденем эти наряды, споём песню, а потом уйдём! И никакая романтика нам не нужна!       Ох, как же Маринетт надеялась, что так будет всегда. Её дети росли слишком быстро, и мысль о том, что они скоро найдут свою любовь и уйдут, чтобы построить собственные семьи, заставляла её кровь стынуть в жилах.       — Кстати говоря о песне, — сказал Хьюго, выглядывая из-за своего листа со словами песни, которые Маринетт услужливо распечатала для всех четверых, — папа не был прирождённым песнописцем, не так ли? — с сарказмом спросил он. — Многие из этих строк не имеют строгого ритма, как в оригинале.       — Я думаю, что это восхитительно! — сказала Дотти, самая верная и милая из всех детей Маринетт. — Это очень романтично! Кому в таком случае нужны рифма, ритм и смысл?       Хьюго открыл рот, чтобы оспорить слова сестры, но вдруг послышался звук автомобиля на парковке, и Маринетт громко взвизгнула.       — Он здесь! Он здесь! — запаниковала она, потащив Льюиса на его позицию. — О Боже! — она застонала, когда увидела собственное отражение в зеркале зала. Её волосы будто специально пытались выбиться из пучка, и Маринетт вспомнила, что всё ещё не накрасилась. — Я ещё не готова! Я так больше напугаю вашего отца вместо того, чтобы пойти с ним на романтический ужин!       Двадцать три года они были вместе с того рокового дня святого Валентина: большую часть этого времени они провели в браке, и это первый раз, когда Маринетт приготовила ему настоящий грандиозный романтический подарок на день святого Валентина.       Адриану пришлось уехать в командировку, оставив Маринетт скучать и грустить одну, но благодаря его поездке она, наконец, смогла до мелочей спланировать этот день святого Валентина, который должен был удивить её мужа настолько, чтобы он не смог устоять на ногах.       Она ловко уговорила личного секретаря Адриана отменить все его планы, в том числе и по празднованию этого дня (как только Маринетт запланировала романтический ужин для Адриана по возвращению его домой много лет назад, то вскоре выяснилось, что тот не только в тайне от неё забронировал билет и прилетел раньше, чтобы сделать ей сюрприз, но и из всех возможных средств передвижения выбрал воздушный шар, чтобы увезти её на его собственный заранее подготовленный романтический ужин), и спланировала весь их романтический вечер, включая ужин при свечах, который они проведут, устроившись на диване (вернее, целуясь на диване и делая вид, что смотрят фильм, как возбуждённые подростки), примут ванну при свечах вдвоём, в то время как их дети будут крепко спать, а потом насладятся десертом.       Но вишенкой на торте были их дети — то, что они оба любили больше, чем друг друга, — и они все должны были спеть ту песню, которую вроде как написал Адриан и которая положила начало их отношениям.       Она хранила записки (вместе со всеми другими подарками) в специальной коробке, и потребовалось некоторое время, чтобы найти их и напечатать тексты должным образом, а затем заставить детей репетировать. Это было самое смешное и глупо звучащее, что она когда-либо слышала, но также это было самым приятным и особенным, что он сделал для неё, и она хотела отдать должное надлежащим образом.       — Не глупи, мама, — сказала Дотти голосом, который был болезненно похож на то, когда Тикки поучала её. Квами, очевидно, плохо влияют на детей. — Папа будет думать, что ты красивая, несмотря ни на что.       Прежде чем Маринетт смогла что-то сказать, дверь распахнулась, и взъерошенный, запыхавшийся Адриан вошёл в дом, взмахнув букетом испачканных и слегка увядших розовых роз, как сумасшедший.       — Мне очень жаль! — закричал сходу он. — Мне очень, очень, очень жаль! Моя ассистентка всё испортила! Ничего, о чём я просил, не выполнили, и я уверен, что они забронировали мне последний и самый долгий из возможных рейсов. Я уволю их, и им…       — В первый день святого Валентина моя настоящая любовь подарила мне, — все дети начали громко петь, прервав заявления Адриана об увольнении его помощника, — одно чистое сердце, на второй день святого Валентина моя настоящая любовь дала мне два сладких поцелуя и одно чистое сердце, на третий день святого Валентина…       Глаза Адриана расширились в осознании, и он медленно опустил руку, которая удерживала розы, и сдвинул ноги, внимательно слушая своих детей. Его улыбка смешала в себе удивление и трепет одновременно, когда он услышал милый голос Дотти, слегка скептическое пение Хьюго (на его лице возникла хмурая и озадаченная гримаса, когда он пытался не обращать внимание на неправильность мелодии), чёткие ноты Эммы и Льюиса, который старался лучше всех, но всё больше и больше терялся вместе с продолжением песни.       — Бла-бла-бла, истинная любовь, бла-бла, — Льюис наполовину кричал, наполовину весело пел, — пять золотых колец, бла-бла-бла-бла-бла, истинную любовь, шесть мягких игрушек, пять золотых колец, бла-бла-бла-бла, о! Одно чистое сердце!       В конце концов, они все сумели дойти до конца песни, спев настолько хорошо, насколько могли (выглядя при этом так, будто Маринетт заставила их петь, стоя на раскалённых углях).       — На четырнадцатый день святого Валентина моя истинная любовь дала мне своё тело, сердце и душу, тринадцать дней своего времени, двенадцать дюжин красных роз, одиннадцать ароматических свечей, десять рулонов ткани, девять истинных клятв, восемь волшебных пирожных, семь песен любви, шесть мягких игрушек, пять золотых колец, четыре струнных квартета, три тонкие нити, два сладких поцелуя и одно чистое сердце!       Все они сразу же с облегчением выдохнули, когда закончили песню, и постепенно начали восстанавливать дыхание.       Адриан аплодировал им так громко и с таким энтузиазмом, на какой только был способен.       — Браво! — закричал он. — Браво! На бис! — хвалил он их. — На бис!       Эмма и Хьюго обменялись усталыми взглядами, в то время как Дотти нацепила свою храбрую улыбку. Никто из них не был готов спеть всё это снова, но они не хотели и расстраивать отца. К счастью, Льюис спас их всех, будучи нетерпеливым шестилетним ребёнком, и сразу же оторвался от группы, чтобы обхватить Адриана руками.       — С днём святого Валентина, папа! — прощебетал он.       Адриан рассмеялся, беря Льюиса на руки. Он был слишком взрослым для этого (что заставило сердце Маринетт кольнуть от потери ещё одного ребенка, который стал слишком взрослым для таких крепких объятий), и его ноги теперь болтались на коленях Адриана, но это не помешало Льюису прижаться так близко к отцу, как он только смог.       — С днём святого Валентина, Багси, — ответил Адриан.       Маринетт подавила стон от этого ужасного имени. Возможно, она выиграла спор насчёт юридического имени Льюиса, но Адриан постоянно повторял это прозвище.       Дотти бросилась вперёд, наклоняясь для того, чтобы поцеловать его щёку, и Адриан обнял её одной рукой.       — Как прошла поездка? — мило спросила она.       — Скучно, одиноко и невесело, — драматично сказал Адриан, — я хотел быть дома со своими котятами и жучками.       Дети захихикали, подростки закатили глаза, но всё равно продолжили смотреть на отца с восторгом, в то время как Маринетт просто сияла при виде Адриана в окружении своих детей. Это было самое прекрасное зрелище, которое она когда-либо видела.       — Мы тоже хотели, чтобы ты был дома, — призналась Эмма со всей небрежностью, с которой говорил любой тринадцатилетний ребёнок, — ты действительно дарил маме все эти вещи?       — Да, — ухмыльнулся Адриан, — каждую из них.       — Даже струнные квартеты?! — неверяще вскрикнула Эмма.       Маринетт не винила её. Она ведь не была там, и даже самой мадам Агрест было трудно поверить, что это действительно было.       — Что такое струнные квартеты? — спросил Льюис.       — Струнный квартет — это классическая группа из четырёх музыкантов, — ответил Хьюго. — Обычно они состоят из двух скрипачей, одного виолончелиста и одного альтиста.       — Тогда в четырёх струнных квартетах будет… — Льюис стал медленно считать на пальцах, но у него, как и у Маринетт, с математикой были проблемы, — шестнадцать человек! — воскликнул он. Его глаза расширились от радости. — Где мама хранит их всех?! — прошептал он.       Адриан посмеялся над этим.       — Я буквально не покупал маме шестнадцать человек, — сказал он, — я просто нанял их всех, чтобы те исполнили песню.       — Почему вы их не купили? — спросил Льюис.       — Потому что это незаконно, Льюис! — воскликнул раздражённый Хьюго.       — Почему?       Хьюго выглядел напряжённым, отчаянно ища лучший способ объяснить о рабстве шестилетнему ребёнку. К счастью, Эмма в тот момент подпрыгнула и сказала:       — Потому что это так, — просто сказала она, — теперь идём, малыш. Давайте поднимемся наверх, чтобы мама могла спокойно устроить тут романтику, — сморщившись, сказала она.       — Я не хочу!       — Хорошо, — пожала плечами Эмма, — ты останешься здесь и будешь смотреть на то, как мама с папой ведут себя мерзко и сентиментально во время своего скучного ужина, — Маринетт прыснула. Она не знала, что из этих слов было более оскорбительным, раздражительным или скучным. — Пока мы, — продолжила Эмма, жестами указывая на себя, Хьюго и Дотти, — будем есть пиццу и смотреть «Короля Льва».       — Что?! Нет! — запричитал Льюис. — Я хочу пиццу и «Короля Льва»!       — Лучше поторопись, или мы всё сделаем без тебя и…       Эмма даже не успела закончить свою угрозу, как Льюис внезапно помчался к лестнице.       — Я тороплюсь! Я тороплюсь! — кричал он. — Вы должны поторопиться!       Эмма протянула руку Маринетт.       — Деньги на пиццу, — потребовала она. Маринетт подняла бровь в ответ, и Эмма сразу посмотрела на неё. — Пожалуйста, — вежливо сказала она.       — Вот так, — Маринетт едва протянула двадцатку евро, когда Эмма внезапно схватила деньги и убежала с Хьюго и Дотти. — Режим сна всё ещё в силе! — крикнула им вслед Маринетт.       Судя по их стонам, можно было сказать, что они всё услышали, но будут ли они на самом деле подчиняться — уже совсем другое дело.       — Прошу прощения, — Плагг высунул голову из кармана пальто Адриана, — но где ближе всего находится сыр без всего этого, — он махнул лапкой Маринетт и Адриану с отвращением на лице, — романтика испортит его.       — Тикки ждёт в одной из свободных спален с пирогом с начинкой из камамбера, с твоим…       Маринетт даже не успела закончить предложение, как чёрное пятно внезапно пронеслось мимо неё в сторону лестницы. Она моргнула, испуганно ойкнула, а затем повернулась навстречу забавно сверкающим зелёным глазам Адриана, только чтобы рассмеяться в унисон с ним.       Посередине хихиканья и смеха они заключили друг друга в объятья, и Маринетт отодвинулась достаточно далеко, чтобы посмотреть ему в глаза.       — Привет! — слегка пискнула она (Маринетт ничего не могла поделать! Прошло три дня с тех пор, как она была так близко к нему!).       — Привет, — тепло ответил Адриан, прижимая свой нос к носу Маринетт, — я так понимаю, именно ты стала причиной того, что моя ассистентка внезапно стала ужасно работать?       — Ты всегда устраивал романтические вечера, — возмущённо ответила Маринетт, — теперь моя очередь очаровывать тебя всей этой романтикой!       — Всего лишь песней? — Адриан нахмурился. — Как разомяуровывающе.       — Хм… — мурлыкнула Маринетт, запутывая пальцы в мягких шелковистых блондинистых локонах, которые задевали воротник Адриана, — если тебе повезёт, я могу попробовать что-нибудь ещё, — пробормотала она, наклонившись к его лицу для поцелуя.       Адриан был донельзя счастливым, непринуждённо встречая губы Маринетт и утягивая её в мягкий сладкий затяжной поцелуй, который был слишком целомудренным для Маринетт (три дня!).       — Я должен принять душ, — пробормотал он ей в губы, — я весь день был в дороге и…       Она перебила его более твёрдым и нетерпеливым поцелуем.       — Мне всё равно, — сказала она, — ты всё ещё пахнешь, как ты, и этого более чем достаточно для меня, — она поцеловала его снова, легко, будто прикосновением бабочки, — кроме того, ты сможешь принять ванну позже, — пообещала она с другим поцелуем, — со свечами, — ещё один поцелуй, — и пеной, — ещё один, более долгий, — и со мной.       Адриан восторженно застонал от этой мысли и втянул её в ещё более глубокий поцелуй. Его руки с силой прижимали её близко к нему: одна запуталась в её волосах (делая её пучок ещё более небрежным, чем до этого), а другая легла на её талию. Букет роз, который он принёс, был полностью забыт и лежал на полу, так как они отвлекались на гораздо более интересные вещи.       — Зачем ждать? — спросил он. — Давай сделаем это сейчас.       — Котята и жучки ещё не спят, — мягко напомнила она ему, Адриан застонал, но с этим не поспорил. — Терпение — это добродетель, Котёнок, — ухмыльнулась она, — сначала ужин. Поверь мне, у меня есть отличный и большой план на этот вечер.       — Ох, я верю тебе, — сказал Адриан, — песня котят и жучков стала большим намёком. Как ты всё это запомнила?       — Потому что это самая романтичная вещь в истории, и поэтому, конечно же, я буду хранить воспоминания о тех двух неделях до конца своей жизни, — сказала Маринетт. — Я также сохранила все записки. Просто подвернулся удачный случай вытащить их, чтобы убедиться, что все они в порядке.       — Ты сохранила их? — очень довольным голосом спросил Адриан.       — Конечно, — прошептала она, — почему бы и нет?       — Я должен делать это снова и снова, — задумчиво сказал Адриан, оставляя поцелуй на её лбу, — только нужно поменять концовку. Услышав её вслух, я понял, что не всё в порядке.       Маринетт посмеялась над этим.       — Твой сын жаловался на то же самое, — ухмыльнулась она, — но я даже не хочу знать, на что вы измените конец. Мне не нужно ничего в количестве четырнадцати штук.       Тем более у неё было всё, чего она могла пожелать в своей жизни. У неё были семья и друзья, работа мечты, муж мечты, оказавшийся намного лучше любой фантазии, которая могла появиться в её голове, и у неё было четверо прекрасных, нахальных и умных детей, о которых она точно не могла мечтать.       Она не хотела ничего больше, чем то, что у неё уже было.       — Я не знаю, — пробормотал Адриан, и хитрый, сексуальный блеск появился в его глазах, который заставил пробежать табун мурашек по позвоночнику Маринетт, — не думаю, что у тебя когда-либо было четырнадцать… — он оборвал себя на полуслове, быстро пригнулся и наклонился, горячо шепча ей на ушко, а после потянул её за мочку уха зубами и легонько прикусил.       Маринетт пискнула, мгновенно вспыхнув розовым цветом, и почувствовала, как её колени издевательски задрожали. Двадцать три года вместе означали, что она больше не стеснялась Адриана, да и как она вообще могла стесняться, когда её тошнило перед ним, когда она плакала, рожала и делала остальные отвратительные реалистичные вещи перед ним? Но в тот момент она почувствовала, что ей снова четырнадцать лет, и будто бы впервые увидела его в тот ливень. Она чувствовала себя горячей, взволнованной и совершенно слабой до дрожи в коленках, её сердце металось в груди от волнения, её внутренности делали кульбит, ладони потели, а щёки пылали.       Она была дрожащей эмоциональной катастрофой.       Будь он проклят!       Адриан торжествующе ухмыльнулся, но она не собиралась позволить ему одержать победу так легко. Она умела контролировать себя достаточно для того, чтобы заставить свои ресницы застенчиво трепетать.       — Обещания, обещания, — беззаботно сказала она. — Ты шепчешь горячие вещи, но можешь ли ты не ходить вокруг да около?       Его уверенность не дрогнула ни на секунду.       — Ты знаешь, что я могу, — сказал он, — Принцесса.       — Правда? — спросила она с ложной невинностью. — Потому что я не припоминаю, чтобы мне делали четырнадцать подобных вещей раньше.       — Всё бывает в мяурвый раз, Миледи, — промурчал он. Она закатила глаза на каламбур, но не стала жаловаться, получив ещё один более сладкий поцелуй от своего мужа. — С днём святого Валентина, Принцесса, — пробормотал он.       — С днём святого Валентина, Котёнок.