Die himmelblaue Augen

Словно маленькая бабочка, Эрика порхала по ступенькам, приближаясь к парадной двери. Лёгкое движение руки отворило большую железную дверь с характерным протяжным скрипом – эти петли не смазывали достаточно давно, не зря некоторые ворчливые соседи жаловались на неприятный скрип двери. Всего за считанные мгновения девушка скрылась из виду, вновь порхающими движениями приближаясь к очередной лестнице. Каблуки туфель звонко стучали по ступеням, будто отбивая быструю ритмичную дробь, пока министр поднималась всё выше и выше. Один этаж за другим, с каждой минутой идти становилось всё тяжелее, хотя Нойманн уже не в первый раз приходилось взбираться на эти ступени. Наконец, пункт назначения был достигнут. На белой стене красовалась большая чёрная цифра семь. В серых глазах блеснула крохотная искорка: до родных стен оставалась ничтожная пара шагов. Нежная бледная ручка ловко опустилась в карман пиджака, тонкие пальчики схватились за звенящую железную связку ключей, вытаскивая её и перебирая каждый ключ в поисках нужного. Наконец, нужная вещь была найдена, всего пара движений – и замок входной двери был открыт. Вскоре отворилась и сама дверь, приглашая счастливого министра внутрь помещения. Нойманн впорхнула в квартиру, перепрыгивая порог и закрывая дверь. -Блаженство! – радостное восклицание вырвалось вместе с облегчённым выдохом. Лёгким движением чёрные туфли на низком каблуке были отброшены в угол, обнажая бледные ножки. Мягкий тихий топот начал раздаваться по коридору, когда девушка помчалась в ванную комнату омыть руки тёплой водой. Однако стоило министру окончить процедуру, как Нойманн тут же отвлёк пронзительный звон, раздавшийся среди гробовой тишины. Эрика не стала медлить и терять лишних секунд, ветром ринувшись к источнику звука. То был простой телефон, истошно требовавший ответа на очередной звонок. -Да? – спросила министр, поднимая трубку. -Моя милая Эрика, – бархатный тенор, раздавшийся из трубки, заставил сердце девушки затрепетать. – Хорошо, что ты дома, моя дорогая. -Конрад, Вы так добр ко мне, и сегодняшняя прогулка былв просто чудесной, – в робком лепетании Нойманн слышался лёгкий страх осуждения президента. -Я очень рад, что тебе понравилось, моя милая, – это обращение вновь заставило сердце сладостно затрепетать. – Я всё для тебя сделаю. Я ведь люблю тебя. В серых очах заблестели крохотные огоньки, за кратким вздохом последовал тихий возглас радости, когда губы расползлись в широкой улыбке: всего четыре слова, казалось бы, таких незначительных, но сколько счастья они подарили молодой политической деятельнице. Эти эмоции были похожи на огромную волну, обрушившуюся на девушку; от безудержной радости она не могла произнести и слова, хотя кому были нужны эти звуки, не способные выразить и толику всех чувств, что таила в себе юная особа? На некоторое время вновь воцарилось былое молчание, такое неловкое, но его вскоре прервал тихий шёпот, сорвавшийся с губ Эрики: -Я тоже люблю Вас. Добрая усмешка послышалась на другом конце линии, ни капли колкой иронии или издёвки не слышалось в этом безмолвном ответе. -Эрика, ты такая милая, – тенор президента для Нойманн был нежнее бархата. – Как же ты мне дорога, моя милая. -Ну, что Вы, Конрад, – министр не смогла сдержать смущённый хохоток. – Есть девушки лучше меня. -Никто мне не заменит дорогого человека, это и есть любовь, когда тебе никто не нужен, кроме того, кто тебе действительно нужен. -Я... Я люблю Вас, Конрад! – едва не крича, произнесла девушка слегка дрожащим голосом. -И я тебя люблю, моя Эрика, – всё так же спокойно и ласково произнёс президент. – Что ж, увидимся завтра! -Так точно, Герр Президент! – словно солдат воскликнула министр, вызывая добрый смех у молодого человека. – До завтра! -До встречи, – после слов прощания в трубке раздались короткие гудки, оповестившие об окончании звонка. Положив трубку, Эрика закружила пируэты по пустой квартире, бормоча чудесную мелодию: она чувствовала себя такой лёгкой после признания Штолтенберга, будто её наградили невидимыми крыльями; девушка так хотела порхать от безудержного счастья, кружась в одиночном танце добрых несколько минут до устали, пока она без сил рухнула на свою кровать, нащупывая рукой пульт и нажимая на нужную кнопку. Всего несколько мгновений – и огромный чёрный экран телевизора загорелся. Показывали очередную кинокартину о войне. Бравые солдаты маршировали в строю, крепко держа оружия в руках. Потрёпанные формы и потёртые каски могли бы рассказать многое без лишних слов о долгих военных годах. Некоторые бойцы были так юны на вид, но уже измождены; это беспокойное время явно не пощадило даже их, заставив их повидать немало, возможно, больше, чем было нужно. Взгляды солдат казались такими хладными, бойцы явно понимали, что не всем было суждено вернуться домой живыми, на кон за победу ставилась огромнейшая ставка ценою в жизнь, но это не было так важно, как сама цель, к которой шли бойцы – эта победа над презираемым врагом. Резкими движениями бравые парни и мужчины схватили свои ружья и приготовились к атаке, разбегаясь врассыпную и занимая укромные места под прикрытиями от ненавистного захватчика. Вот один совсем юный боец, скрывавшийся за завесой кустов, прицелился в проходящего мимо господина в элегантной военной форме. Один громкий выстрел – мужчина упал, успев лишь дёрнуться от попавшей в грудь и сразившей наповал пули. Убит. За ним последовал ещё один – вторая пуля сразила неприятеля. Этот солдат пусть и был молод, но он явно знал своё дело. Картина действительно оказалась интересной, министр культуры увлечённо наблюдала за каждым действием юного бойца, не упуская ни одно его движение из виду. Серые глаза были словно прикованы к экрану, ни одна секунда не проходила зря, фильм был наполнен яркими действиями, не давая времени заскучать и умело держа зрителя в напряжении. Так Нойманн провела добрых полтора часа за просмотром киноленты, пока её очи не закрылись и она не заметно от себя угодила в объятия Морфея.