Дети угасшей эпохи

      «Услышь! Словно в старые дни, гремит и сверкает перун громовержца — свет негасимый, погибель чудовищ. Словно рыцари Гвина серебродоспешные, вздымает воин десницу могучую — защитник слабых, разитель зла. И свет негасимый, пронзающий небо и тёмные воды, в длани его сияет — пускай лишь частица тех сил, что подвластны руке Светоносца, наследникам бравым его он славным послужит оружьем! Услышь же теперь сказанье о Древнем Воителе и о чуде Копья Молнии.       В стародавние дни, когда ещё бушевала на свете Великая Война, и тираны в шкуре людей и драконов вершили неправедный суд, правил в городе Мельдред, что в старом Демеде, деспот Гвертимер. Был он из дома королей, что нечистый союз заключили с драконом бессмертным, змием с горы Пенгверн. Власти алкало тёмное сердце его — и покуда змиев огонь защищал Гвертимера корону, отдавал он ему на закланье дев и юношей раз в новолуние.       Но сильней, чем драконий огонь, был огонь истинный, надеждой горевший в сердцах людей. Каждую ночь возносили они втайне молитвы Гвину и его сияющему воинству, взывая к спасению, и даже дочь гвертимерова, прекрасная Ольвен, носила огонь тот под сердцем. Не раз взывала она к отцовской милости, дерзая ему перечить. И когда дева Ольвен, зла больше терпеть не желая, новым узникам волю дала, в гневе решил Гвертимер, что сама его дочь змию данью кровавой послужит.       И тогда повели деву Ольвен к вершине Пенгверн-горы, и в отчаяньи плакали отцы и матери Мельдреда, на верную смерть её провожая. Тучи сгущались над Пенгверном, и грозно ревел губитель каменнокожий, королевскую дочь растерзать готовый. Но блеснула сквозь тучи молния яркая, будто солнечный луч, возвещающий людям спасенье — и явился, мрак разрывая, Древний Воитель с копьём громобойным в руке. Прилетел он на крыльях ветра, вздымая десницу свою, и на змия обрушился с яростью тысячи солнц.       В смертельной схватке сцепились они — свет и тьма, пламя и молния, и сотрясалась земля от двугласого рёва драконьего. Не было силы такой, что змию бы вызов бросила, ибо кожа его от оружья любого спасала — только в молнии яркой крылась погибель его. Даже Древний Воитель, коему не было равных в бою, с трудом пробивался к победе. Но непреклонной осталась решимость его, ибо сражался он во имя защиты тех, кто бессилен пред злом оказался. И вот, гляди — вновь озарилась десница его светом зарницы в решающий миг. Крепко рукою держась за шею драконью, взмыл он под небеса и обрушил на змия перун свой, словно слепящим лучом поразив его в самое сердце.       И рухнул замертво змий на вершину Пенгверна, и так была спасена дева прекрасная Ольвен, и с нею вместе — сыны и дочери Демеда. И Древний Воитель поднял копьё к небесам, восславляя пречистое солнце, и Мельдреда славных людей призвал на борьбу с тираном, светила разящий свет даруя отважным сердцам. И сброшен был Гвертимер ниц, престола навеки лишённый, и, грозные тучи рассеяв, воссияло над Демедом солнце на многая лета.       

– текст чуда «Копья Молнии».

      

***

             Новый день для Габи начался с густого грибного запаха.       Кем она точно не была, так это ранней пташкой: в своё время в монастыре её ругали за то, что она переводила свечи, зачитываясь глубоко за полночь… Все, кроме неё, судя по всему, уже были на ногах. Снаружи доносился оживлённый гомон. Послышались шаги, и в проходе убежища появилась Рамильда.       – Доброе утро, Габи, — сказала она. — Будешь с нами завтракать?       – У нас нашлось что-то съестное? — ответила клирик, потянувшись.       – Не совсем, — усмехнулась Рамильда. — Наш друг из Святилища расщедрился. Ты ещё поспишь?       – Нет-нет, сейчас подойду.       – Ну давай! Вкусная штука вышла.       Найдя в себе силы подняться, Габи привела в относительный порядок свои вечно растрёпанные волосы и вышла к остальным. Отряд расселся вокруг костра, вооружившись мисками и ложками, а у кострища стоял котелок, от которого тянуло ароматными варевом — где-то среди грибов угадывалась хвоинка розмарина. Отчаявшийся сидел на земле возле него, зачёрпывая похлёбку и разливая её по мискам.       – Доброе вам утро, — протянул он, глянув на Габи. — Вы как раз вовремя.       – Доброе! А это вы решили нас угостить? — улыбнулась девушка.       – Да, как видите, решил сварить похлёбку из сушёных грибов — я их тут недалеко собираю, — мужчина говорил в своей обычной меланхоличной манере. — А вот ваш молчаливый друг решил поделиться петрушкой и розмарином, — он кивнул на Лаврентия, и тот с улыбкой помахал Габи рукой. — Мне так подумалось, что после вчерашнего диспута вам надо бы хорошо поесть, чтобы желудок не подсовывал голове всяких дурацких мыслей, — он протянул ей миску, слабо улыбнувшись. — Налетайте.       – Спасибо! — она аккуратно взяла угощение и присела у костра, дуя на горячую похлёбку. — И вам, Лаврентий, спасибо, не всё ж мне одной травницей быть!       – Всегда рад поделиться, — улыбнулся в ответ пиромант. — Знаете, будь у меня с собой моя хижина, я бы вам обеспечил незабываемый вкус и аромат! Ещё бы принёс от соседей ржаного хлеба…       – Не знал, что пироманты умеют переносить с собой целый дом, — улыбнулся Ксендрик. — Поистине сильная магия!       – Ох, пустяки! — махнул рукой Лаврентий, поддержав шутку. — Это ещё что, нам даже печей не нужно, чтоб хлеб выпекать! Как дыхнёшь огнём — и всё, сразу сухари!       Отчаявшийся усмехнулся, покачав головой:       – Знаете, что? Нет такого волшебства в кулинарном деле, как обыкновенная щепотка соли, — он характерно потряс мешочком в руке. — Вот оно, истинное богатство.       Габи широко улыбнулась ему.       – Спасибо вам большое! Очень приятно получить с утра такой сюрприз. Тогда, раз всё готово, разрешите я свой чайник поставлю! Будет нам чай после похлёбки.       – Не имею никаких возражений, — покивал Отчаявшийся.       Вскоре вода уже нагревалась на огне, и Габи принялась за похлёбку вместе со всеми. Из простейших вещей в непростых обстоятельствах получилось настоящее чудо — было видно, что угощение изрядно подняло настроение всему отряду. Будь у них такое сокровище как сливочное масло, и из похлёбки вышел бы шедевр, но на фоне щедрости и старания двух кулинаров грешно было жаловаться.       В перерывах между фразами она украдкой изучала лица спутников. Самерсет имел мрачный вид, хотя и поддерживал изредка досужий разговор. Когда Габи поинтересовалась, как он себя чувствует, рыцарь благодарно ответил, что с ним всё в порядке — клирик знала, конечно, что он лукавил. Рамильда на его фоне выглядела значительно лучше — после вчерашнего разговора Габи не беспокоилась за неё, только обменялась с рыцаршей улыбками.       Экберт, как и вчера, большей частью молчал, но взгляд бальдерца нельзя было назвать отсутствующим. Кажется, он постепенно привыкал к новым спутникам — и сам, подобно Габи, присматривался к ним, изучая их привычки и характер. Ксендрик и Солер оба были в приподнятом настроении и на троих с Рамильдой поддерживали разговор — Солнечный рыцарь так и вовсе лучился оптимизмом, как и всегда.       Габи попросту не могла то и дело не бросать на него взгляд — и на его искреннюю, неотразимую улыбку. Но всякий раз старалась заранее отвернуться, если он замечал. В глаза Солеру она осмеливалась смотреть, только если говорила с ним напрямую.       Стоило признать: её тянуло к нему. Боже, третий день! Она знала Солера всего третий день, а уже успела привязаться. «Не слишком ли торопишься с выводами, Габи? — спрашивала она себя. — Вот не угадаешь и опять обожжёшься». Но при одной мысли об этом казалось, что это сущий вздор. Да, она ещё не знала его по-настоящему, но… Здесь, где все обстоятельства не на шутку сплачивали, привычное время сжималось. Люди узнавались не только словом, но действием — и не изредка, а постоянно, порой каждую минуту. Как тогда, на войне, когда друзья приобретались и терялись гораздо быстрее…        Один Рю сохранял маску невозмутимости и спокойствия. Он не отмалчивался, как Экберт, но было сложно понять, что у него на уме. Вчерашний момент искренности был для него большим исключением — и тем сильнее врезался в память. Но даже в тот момент казалось, что это он управляет своими эмоциями, а не наоборот.       В какой-то момент, отложив пустую миску, Рю сдержанно поклонился Отчаявшемуся и произнёс:       – Спасибо за похлёбку. Признателен за то, что ты решил для нас что-то сделать.       – То немногое, что могу, — вздохнул Отчаявшийся, неопределённо пожав плечами.       – Отменно вышло, спасибо, — улыбнулась Рамильда, собирая в стопку пустые миски, и направилась к колодцу. Солер без лишних слов увязался следом — помогать мыть посуду.       – Не обессудь за вопрос, — тем же тоном продолжил Кацумото, — но не появилось ли желания сделать нечто большее? Не для нас, а вообще.       – Желания у меня давно уже нет, так с чего бы ему появляться? — мужчина скривил рот, обозначив усмешку. Было что-то интересное в том, как они оба говорили ровным тоном, не меняясь в голосе — Рю настойчиво, а Отчаявшийся меланхолично. — Мне казалось, я вполне ясно дал понять, что ни во что не собираюсь ввязываться, нет?       – И наш успех для тебя совершенно не служит примером? — Рю помотал головой, вопросительно глядя исподлобья. — Не заставляет задуматься?       – Кто высоко взлетает, тот больно падает, — с усталой усмешкой заметил Отчаявшийся. — Это, безусловно, достижение, но это ещё мало что значит.       – И всё равно это лучше, чем бездействовать, — Кацумото наклонился вперёд, упершись рукой в колено. — Понимаешь, меня удивляет в тебе одна вещь. У тебя есть все инструменты, чтобы изменить свою жизнь к лучшему — меч, доспехи, навыки бойца… но нет воли сражаться. Ты просто сидишь здесь и проматываешь свою жизнь ни за что. Почему?       Отчаявшийся вздохнул, картинно закатив глаза. Габи не утерпела и посчитала нужным вступиться:       – Рю, но ведь мне казалось, вы вчера были согласны с нами, когда речь шла про то, что нельзя принуждать людей драться?       – Был, — согласно кивнул самурай, обратив на неё взгляд.       – Тогда почему же вы так настаиваете, что ему нужно сражаться?       – Я ведь не принуждаю, — Рю плавно повёл рукой. — Я просто недоумеваю с того, что человек, у которого явно есть возможность драться, делать что-то полезное и важное, просто сидит и ничего не делает.       – Откуда вам это знать? — парировала Габи. — Вы ведь не он, вы не можете влезть к нему в голову. Он может быть полностью здоров телом, но это не значит, что он готов сражаться душой. Таким людям надо помогать, Рю, а не стыдить их.       – Я мог бы с тобой согласиться, Габи. Но лично я хочу в первую очередь помогать тем, кто сам хочет сделать что-то со своей судьбой. Я могу понять слабость, но не могу понять безволия. Ведь даже если он не готов на какую-то борьбу — пускай, но очевидно же, что его собственная жизнь от бездействия не станет лучше.       – Даже если так, не всегда хватает сил просто так встать и начать действовать. Вы не можете знать, чего это стоит чужому человеку, тем более в одиночку, — клирик характерно приподняла брови.       – Габи, право слово, не стоит так разоряться, тем более на мой счёт — махнул рукой Отчаявшийся, переглянувшись с ней, я снова повернулся к Рю. — Я, друг мой, вовсе не питаю иллюзий по поводу того, что коротаю здесь время до собственного неизбежного конца. Но это мой осознанный выбор, понимаете?       – Нет, — покачал головой Рю. — Точнее, не могу принять. Ведь ты сам рассказывал, что пытался дойти до колоколов, что-то изменить. И теперь ты решил сдаться?..       Отчаявшийся в ответ буднично развёл руками.       – Я не вполне понимаю, чем это для вас, уважаемый Рю, так важно.       – Тем, что я вижу человека с потенциалом, который застрял в плену отчаяния. И мне, как человеку, прошедшему полмира ради своей цели, почти невозможно с этим смириться, — он сокрушённо покачал головой и снова воззрился на собеседника. — Что тебя могло так сломать? И… почему ты остался один? Ведь у тебя явно были товарищи.       – Товарищи? — прыснул Отчаявшийся. — Да, у меня были «товарищи». Что с того?       – То, что я могу понять, как тяжело бывает в одиночку. Мне кажется, тебе бы очень помогли товарищи, которые смогли бы… облегчить твою ношу, когда станет трудно.       Мужчина в ответ скорее вздохнул, чем усмехнулся.       – Спасибо, нахлебался. Видите ли… в сущности, они были неплохие люди. Но после того, что произошло в Нижнем городе, мне с ними стало… не по пути.       – А что же произошло? — самурай внимательно смотрел на собеседника.       – Как будто вам это интересно… — фыркнул Отчаявшийся.       – Знаете, — вступила тут Габи, — вообще-то, Рю спрашивает искренне. Мне кажется, если вы попытаетесь про это рассказать, то, может быть, скинете у себя камень с души. Я ведь чувствую, что он над вами довлеет. Только, прошу, не вынуждайте себя, если это… всё ещё слишком больно.       – Вы очень добры, Габи, правда, — Отчаявшийся выдавил из себя улыбку. — Но вы занимаетесь пропащим человеком. Не советую вам растрачивать свои силы на меня. Есть люди, которые нуждаются в этом гораздо больше.       – Любой человек нуждается в любви, заботе и помощи, — парировала Габи. — И каждый этого заслуживает, неважно, насколько «пропащий». Для вас это… шанс поговорить о том, что давно болит, а для Рю — возможность вас понять.       – Эх, да уж, чего с вас взять, с героических душ, — мужчина улыбнулся уже теплее. Он уставился в землю, теребя пальцы, и размеренно продолжил, пытаясь говорить как бы безучастно. — Просто-напросто с людьми, с которыми меня свела судьба, мы не сошлись принципами. Понимаете… с одной стороны, я был им обязан жизнью, — он снова поднял взгляд на собеседников, чаще смотря на Габи, чем на Рю. — Они спасли меня из Прибежища. Меня — и ещё нескольких людей, большая часть из которых осела в Рувенгарте.       – В Рувенгарте? — переспросил Рю.       – Это старый город вон там, в долине под нами, — он кивнул в сторону обрыва. — На самом деле мне стоило назвать его «Мшанник» — так его, в конце концов, называют местные. Это я, книжный зануда, знаю старое лордранское название, ну да не суть. Я не остался — пошёл за их предводителем. Я даже поверил в эти его высокие речи про то, что раз для нежити нигде в этом мире нет пристанища, то мы сами выкроим его для себя, надо только держаться друг за друга.       – Как его звали — вашего предводителя? — спросил Кацумото.       Отчаявшийся тяжело вздохнул.       – Брайс Фергюсон.       Габи не выдала удивления, лишь сочувственно посмотрела на отрешённого воина. Только теперь она расставила для себя все точки. Картина сложилась почти полностью. Ей стало искренне жалко Отчаявшегося: такого она и врагу бы не пожелала. Осталось только услышать остальную часть истории.       – Ты был из отряда Брайса? — спросил Рю. Рамильда и Солер, как раз вернувшиеся от колодца, тихо сели в стороне, не проронив ни слова, и теперь тоже внимательно слушали.       – Да. Вы, гляжу, уже знаете, — Отчаявшийся горько улыбнулся, окинув взглядом отряд. — Ну, впрочем, ожидаемо, вы ведь были у Дориана. Вам, должно быть, рисовали Брайса как отпетого злодея, но это не вполне так. Он хороший лидер, искренне заботится о своих людях и пытается их «зажечь» на какое-то действие… бывший капитан наёмников, как-никак. Его большая амбиция — это выстроить нечто вроде вольницы для нежити с собой во главе. Только так, в его представлении, немёртвые смогут постоять за себя и прекратить бесконечный хаос в Лордране. Чем-то вы, Рю, мне его напоминаете…       Но особенность Брайса — в том, что он весь свет считает своим врагом и не верит в добрую волю, не подкреплённую договорами. В его картине мира есть место доверию, честности, даже доброте, но всё это — только для «своих», для тех, с кем он сблизился или заключил союз. А вот со внешним миром он общается по принципу «Человек человеку — волк». Он гораздо скорее поверит тому, кто сразу приходит к нему с деловым предложением, чем тому, кто помогает просто так, от чистого сердца, и ничего не требует взамен… И ровно поэтому их короткая интрижка с Дорианом была обречена. Ведь Дориан и его люди предложили нам помощь без всяких условий, а у Брайса это, напротив, вызвало подозрения. И там, где я, книжник, видел лучик света в царстве хаоса, видел человека, который пытается всё сделать иначе, поднять людей над безнадёгой, Брайс… Брайс, прожжённый наёмник, чувствовал один большой подвох.       Отчаявшийся сцепил пальцы и тяжело вздохнул.       – И поэтому, когда… господин Большой Ральф, — он саркастично фыркнул на слове «господин», — пришёл к нам с предложением щедро отсыпать человечности, которая, к тому же, была в тот момент очень нужна одной из нас… Брайс увидел в этом более надёжную возможность помочь своим людям. То есть, нам. И всё, что ему оставалось — это сойтись в цене. А я, усмотревший в этом ошибку… как ни пытался, не смог его переубедить.       – Так вот что случилось… — выдавила Габи. — И что же вы… что было дальше?       – Мы спорили. Не один я возражал против плана с демоном-козерогом. Брайс, должен отдать ему должное, ногой не топал: он до последнего нас убеждал, что это всё в наших же интересах, пытался найти возможность примирить наши позиции… но со мной не срослось. Я ещё могу с натяжкой понять жестокий цинизм и подозрительность…но я попросту не мог ужиться с собой, когда мы, заручившись доверием людей — весьма, надо сказать, положительных людей, которые протянули нам руку помощи, хотя имели полное право этого не делать, — его голос почти перешёл на шёпот, и в нём послышались едва уловимые нотки негодования. — Когда мы, заручившись их помощью, вот так их предали… и заключили сделку… с этим бандитом, с этим проклятым бандитом Ральфом… Ну, простите, я не нашёл в себе сил более… ассоциировать себя с подобной компанией. Я не стал участвовать в их затее, но не думайте, что я себя здесь обеляю, о нет, — он горько усмехнулся. — Потому что сам я не пошёл к Дориану и ни о чём его не предупредил. Я не хотел подставлять людей, которых называл товарищами, даже если нам было больше не по пути… Так что моя совесть тоже нечиста. Понимаете? — он проникновенно посмотрел на Габи. — И я больше не желаю впутываться ни во что подобное.       Повисла недолгая тишина. Самерсет нарушил её первым, усмехнувшись своим мыслям:       – Вот вам прекрасная иллюстрация того, о чём я вчера говорил.       Поймав на себе несколько укоризненных взглядов, рыцарь вздохнул и отвернулся. Габи меж тем сняла с костра засвистевший чайник и заварила в глиняных кружках заботливо приготовленный сбор. Запахло соцветьем чабреца, мелиссы и малины — она даже добавила кусочки сушёных ягод для лёгкой сладости, оттеняющей травяную пряность.       – Прошу, выпейте, — сказала она, протягивая кружку Отчаявшемуся. — Вам полегчает. Очень жаль, что так вышло, как вы рассказали. Обжечься об человека, которому доверился… мне самой не раз приходилось это испытать, и каждый раз это очень больно. Сочувствую вам.       – Люди неисправимы, — со вздохом ответил тот, принимая напиток. — Спасибо вам, Габи.       – И что же выходит? — продолжил Кацумото. — Ну хорошо. Ты разошёлся с бывшими товарищами, потому что у вас были разные взгляды на вещи, это я понимаю. Но разве это повод просто сидеть на месте и бездействовать?       – А что ещё делать? — мужчина с сардонической усмешкой развёл руками. — Не хотите же вы мне предложить в одиночку пытаться добраться до колоколов? После всего, что я видел?       – Ты бы мог хотя бы загладить свою вину. И помочь тем, кого твои спутники предали. Неужели ты решил всё бросить только потому, что потерпел одну неудачу с людьми?       – Простите, Рю, — снова вмешалась Габи. — Но с вашей стороны довольно бесчувственно так говорить. Даже одна неудача может лишить надежды, особенно когда обжигаешься об того, кому верил.       – Нет-нет, ваш друг вполне справедливо меня порицает, — бесстрастно ответил Отчаявшийся, отхлебнув чаю. — Моя вина — она на мне, и лучше пусть это останется так.       – Ты же воин, — ответил Рю, и впервые за время разговора в его голосе засквозила страсть. — Ты сам принял этот вызов. Так борись! И выбери цель по себе. Если тебя так гложет чувство вины за то, что случилось, так пойди к Дориану, к Кайле, и искупи свою вину! Всегда легче жаловаться на судьбу, чем попытаться что-то изменить.       – Воин? — с какой-то горечью, сдавленным голосом переспросил Отчаявшийся. — Ты ошибся, назвав меня воином. Я никогда им не был. И пошёл я сюда вопреки, по глупости надеясь что-то изменить. Подумать только… — он покачал головой. — Я ведь действительно поверил словам Брайса. Про то, чтобы бросить вызов судьбе и самим завоевать своё будущее… Вот только… Вы думаете, я не слышал про короля-рыцаря Рэндалла? Про Железного Таркуса, принца Рикарда, всех этих легендарных личностей многократно сильнее меня и любого из нас?       – В начале своего пути они были куда слабее. А главное, у них была воля, чтобы бороться. И это закалило их.       – Вот именно. У них была воля, сила, и где они теперь? — последние слова он произнёс шёпотом. — Их нет. И не осталось ничего, кроме воспоминаний и горстки пыли на том месте, где они иссохли. И если уж легенды ничего не добились в этой проклятой дыре… а такие волевые люди, как Брайс, вынуждены опускаться до низости… я-то, жалкий червяк, что могу я?       – Хотя бы помочь другим людям, — Рю не оставлял попыток достучаться до него. — Ведь ты сам об этом сожалеешь! Ты не вонзил нож в спину ни им, ни Брайсу, и это достойно уважения, но ведь сейчас ты свободен от обязательств! А им очень пригодится такой человек, как ты — не только воин, но и книжник! Что же тебе мешает?       – Друг мой, — вздохнул Отчаявшийся. — Все мы лишь пыль на стопах заснувших гигантов. Если вы до сих пор не поняли, почему я здесь сижу, возможно, вы никогда не сумеете понять. Но неужели вам не очевидна… бессмысленность всего этого? — он, скривившись, развёл руками. — Даже если я сейчас встану и пойду, это ведь ровным счётом ничего не изменит. Кроме пары каких-нибудь мелочей. Может быть, через десять… может, через двадцать… может, через сотню лет все, кого мы знаем, все, кто ещё дёргается в этом зловонном колодце, обернутся прахом. И все их усилия, вся их жизнь не оставит и следа на страницах времени. А проклятие будет так же висеть над миром. Это больше нас, понимаете? Всё это. Весь порядок вещей. И мы обречены лететь на пламя и сгорать безо всякого смысла. Так какая же разница?..       Рю молчал несколько мгновений, явно о чём-то раздумывая, и не сводил с собеседника пристального взгляда. Потом открыл рот и, медленно набрав воздуха, сказал:       – Позволь тебе кое-что продемонстрировать.       Самурай встал с места и быстрым движением вытащил клинок из ножен, направив остриё в сторону Отчаявшегося. Тот не шелохнулся, но Рамильда и Солер тут же вскочили со своих мест, а Габи застыла в изумлении, не зная, что и думать. Сердце у неё на мгновение замерло.       – Рю, ты чего?! — выпалила Рамильда.       – Успокойтесь, — ровно ответил самурай, не поворачивая головы. — Я достал клинок только для демонстрации. Представь, что на моём месте — опустелый. Теперь вопрос: за свою жизнь ты тоже бороться не будешь?       – Если ты думаешь, что я не стану огрызаться, когда меня попытаются убить, ты ошибаешься, — протянул Отчаявшийся, глядя ему в глаза, и в его голосе зазвучали нотки угрозы. — Только, прошу, не говори мне, что хочешь проверить. Не разочаровывай меня.       Несколько секунд они напряжённо сверлили друг друга взглядами.       – Ни в коем случае, — произнёс Рю, изящным движением убрав клинок в ножны. Только теперь остальные расслабились и выдохнули, а самурай уселся обратно на место. — Я увидел, что хотел. Ты явно готов драться за свою жизнь. И этим ты только что сам доказал, что ты — отнюдь не пропащий. Потому что раз ты готов сражаться в принципе, тебе всего-то и нужно, что найти точку опоры. И отсюда тебе — только шаг до того, чтобы сражаться за что-то ещё.       – Да уж, — усмехнулся Отчаявшийся, покачав головой. — Хорошие у тебя методы демонстрации. Только где же её искать, эту пресловутую точку опоры?       – Искать вокруг, — Рю указал большими пальцами на своё сердце. — А находить здесь. Разве тебя самого не приводит в бешенство, что твоя жизнь повернулась вот так несправедливо? Разве не хочется взять и всё повернуть, даже если просто назло?       – Интересные вопросы задаёшь, — слегка улыбнулся Отчаявшийся, отпив чаю. — Надо их повертеть.       Рю выразительно кивнул ему в ответ. Габи, взяв собственную кружку, подсела ближе к Отчаявшемуся и, полулёжа на земле, обратилась к нему сама:       – Простите мне мою память… но вы, кажется, так и не представились. Как вас зовут?       – Нет, — горько усмехнулся мужчина. — Вам не нужно этого знать, правда. Поверьте, так будет лучше. Я предпочту не называться.       – Вы здесь инкогнито?       – Не-ет, — он махнул рукой. — Куда там. Просто я слишком хорошо понимаю, насколько я мелкая сошка. Вот и всё.       – Нехорошее дело — себя втаптывать в грязь, — мягко улыбнулась Габи. — Мир и так обошёлся с вами жестоко, а вы ему помогаете. Может, не стоит отрекаться от своего имени?       – Эх, имя… Имя — это очередная вещь, которая привязывает нас к миру и заставляет помнить себя. Тот факт, что мы ещё живы. Так зачем? Если я решил отстраниться от всего этого. Всего лишь очередной балласт.       – Скажите, а если вы не воин, то кем же вы были в жизни? До того, как оказались здесь. Вы ведь попали сюда… через Прибежище?       – Да-а, именно туда меня и спихнули. Как только я… заимел себе метку. А вообще я… я был писарем при городском магистрате в Элфорде, да. Брал уроки фехтования для самозащиты, но ни на какое мастерство не претендую. А до этого учился на факультете свободных искусств в Лиссингеме, но… в академическом мире я разочаровался.       – А почему?       – Как вам сказать… Я надеялся через философию приблизиться к пониманию актуальных проблем мироздания. Меня… угнетало состояние мира — и хотелось как-то разобраться, куда двигаться, — он сделал ещё глоток и втянул носом чайный аромат. — Но в своей университетской среде я наткнулся на застоявшееся болото догматиков и бездарностей, которое засасывало даже тех, кто начинал пламенным бунтарём. У нашего ректора было полное взаимопонимание с архиепископом из Уэлсбери, прелестный дуэт душных реакционеров, — они с Габи обменялись понимающими улыбками. — А студенты любили только порассуждать, но вот чем-то заняться — это увольте. А потом подкатывает солидный возраст, надо как-то вписываться в общество, и уже не к лицу говорить о нищих и страдальцах, как безумцы на площади. И я в точности так же себя повёл! Эх… Зато я получил ценный жизненный урок: никому на самом деле не интересно исправлять проблемы, но очень хочется делать вид, что они не имеют значения. Максимум горько посетовать на то, что они есть. Вот и я решил, что ну его к чёрту.       – Не повезло вам, — покивала Габи. — Честное слово, не повезло. Ведь по-хорошему, университет — это бурлящий котёл для идей… Надо постараться, чтобы свить в его стенах гнездо реакции.       – Да, взять вот хотя бы наш Винхайм, — вмешался Ксендрик. — Конечно, своей реакции у нас тоже хватало, но учёная среда была очень даже живая. Иначе старина Логан ни за что бы там не остался, я его знаю…       – Да нет, что вы, — усмехнулся Отчаявшийся. — Зато я научился не разочаровываться по пустякам. Навык в нашем мире полезный… особенно когда начинаешь верить в какую-то сказку. Второй раз в жизни я поверил Брайсу, — он выразительно поднял брови. — Без шуток поверил в эту его мечту. Особенно когда он слово подтверждал делом — сначала в Прибежище, а потом в Рувенгарте. А потом оказалось, что…       Бывший писарь не договорил и просто молча махнул рукой.       – Что вы почувствовали тогда? — спросила Габи. — Когда Брайс согласился на сделку… и остальные его поддержали.       – Сложно сказать… Наверное… «почувствовал себя преданным» — слишком громко сказано. Никто меня, в сущности, не предавал, просто… было совершенно по-детски обидно, что человек, которому ты искренне поверил, оказался способен на подлость. А из двух других хороших людей в отряде одна слишком сильно смотрела ему в рот, чтоб возражать, а другой… возражал, но в конце концов оказался на стороне Брайса. Я ведь даже называл их друзьями. И вот тут меня и накрыло осознание: вот они, эти сильные, смелые люди, которые искренне хотят что-то построить, и они… мало того, что пускаются на подлость. Они убеждают меня, что без подлости нам не обойтись. И вот… куда мне, не герою, а простому человеку с какими-то замшелыми идеями порядочности с этим тягаться?..       Он выразительно развёл руками, посмотрев на Габи. Клирик выдержала короткую паузу, обдумывая сказанное. Как же ей всё это до боли напоминало её прошлое!.. Их истории не были похожи, да и нельзя было сказать, что они с Отчаявшимся хотели одного и того же. Но их порывы определённо толкали их в схожем направлении. Растянув губы в улыбке, Габи заговорила:       – А вы ведь идеалист. Только зачем-то прикидываетесь циником. Вещи, которые вас обожгли, вы называете пустяками, но на самом деле для вас это вовсе не пустяки. Разве не так?       Отчаявшийся усмехнулся.       – Вы, Габи, пытаетесь мне сказать, что я эти вещи обесцениваю, чтобы от них не было слишком больно? Я это и так знаю, поверьте, — он уверяюще кивнул ей. — Но это не меняет главного. Правда настолько страшна, что я боюсь, я просто сойду с ума, пытаясь что-то делать, — писарь характерно повёл руками. — Вы ведь не хотите сказать, что это всё — это нормально, правда ведь? Если в этом мире ничего ценного нельзя сделать, не пойдя на какую-то низость, то… простите, но я умываю от этого руки. Я бы, может, и рад быть героем, но… боюсь, во-первых, это очередная сказка. А во-вторых и в-главных, сил и готовности на такое в себе, простите… не нахожу. Поистрепался.       – И в этом нет ничего постыдного, поверьте, — Габи серьёзно посмотрела ему в глаза. — Разве можно винить человека за то, что он искренне пытался? Вас вообще-то стоит хвалить, потому что вы пытались дважды. Иногда… — она поводила пальцем по кромке кружки, — вселенная бывает сильнее нас. Порой настолько, что от бессилия опускаются руки. Знаете, мне кажется, мы немного похожи. Потому что я всю свою жизнь хотела быть героем, — она устроилась поудобнее и снова посмотрела на собеседника, слабо улыбнувшись. — И не спешите отрицать, сначала дослушайте.       Габи отпила чаю, собираясь с мыслями, а Отчаявшийся, выполняя её просьбу, только молча смотрел на неё в ожидании.       – Сначала маленькую девочку мама учила звёзд с неба не хватать и терпеть невзгоды, даже когда папа нас бьёт. Потом папа говорил ей, когда бил, что она — никчёмная дрянь. Когда девочка подалась в монастырь и через год обнаружила, что аббатиса держит подпольный бордель, а ещё бьёт и унижает послушниц, ей твердили, что не нужно ничего делать. Не поднимать головы и ни в коем случае не сопротивляться, потому что так будет лучше для всех… да и всё равно ничего не получится. Потом, когда она сказала, что это бред собачий, и так делать нельзя, её тоже избили. Вчерашние подруги от неё воротили нос, а в худшем случае стали травить. Ведь люди всегда бьют слабых, когда боятся сильного. А потом… девочке встретился человек по имени Люциан. И он был первым человеком, который в неё поверил и, что важнее, поддержал. И вместе они разрушили это маленькое царство зла — да так, что многие потом удивлялись: как же они могли этого зла так бояться, когда оно так просто развалилось?..       Габи с улыбкой пожала плечами.       – Мы, конечно, с отцом Люцианом потом оказались в другом царстве зла, и оно оказалось нам двоим не по силам. Но… потом мне несказанно повезло. И я встретила вот их, — девушка кивком указала на весь отряд и приметила несколько улыбок на лицах. — Я не знаю, достойна ли быть героем. И мне постоянно кажется, что я слишком слаба, что мне никак не справиться с болью и отчаянием вокруг… но они всё равно верят в меня. И если настоящие герои считают, что я достойна быть с ними в одном строю, то как я могу дать сомнениям себя одолеть?       Отчаявшийся многозначительно покивал.       – Вы умная девушка, Габи. И отважная, куда отважнее меня. Ну а я, по-видимому, трус — такой, который и мира, и себя самого боится.       – Вы не трус, — улыбнулась Габи. — Вы только заплатили жестокую цену за смелость. Разве могу я вас осуждать за то, что вы не хотите повторять ошибок? Вам ведь на самом деле вовсе не всё равно, просто вы об этом забыли. Знаете… в моей жизни прошла уйма времени, прежде чем, фигурально выражаясь, кто-то постучался в мою дверь и сказал, что я способна на нечто большее. А когда я попала в самый отчаянный переплёт, мне посчастливилось найти друзей, которые стали моей силой. Меня никогда в жизни не окружало столько хороших людей! И все мои несчастья, поверьте, того стоили. Я это всё к тому, что, может, и вам посчастливится однажды? Вы только дайте жизни шанс.       – Мне бы вашу уверенность! — усмехнулся Отчаявшийся. — Беда в том, что я вряд ли готов давать жизни ещё один шанс. Это немножко попахивает логикой безумца, который надеется, что уж в третий раз дикая собака его не укусит… — он развёл руками и втянул воздух сквозь зубы. — Я застрял между нежеланием опустеть и опасением делать что угодно значимое. Жизнь последовательно мне показывала, что я ничего не могу исправить, ничего не контролирую. И просто… это… вот это, — он характерно указал на самого себя, — последняя вещь, над которой я имею хоть какой-то контроль. Понимаете? Единственное, чем я могу теперь управлять — это собственное тело и воля. И я не хочу… не хочу потерять свой последний рубеж, если угодно.       – Очень вас понимаю, — покивала Габи. — И если вы решите, что оно того не стоит, я не скажу вам, что вы неправы. Просто знайте, что в этом мире вы тоже ценны, — добавила она просто, как бы не придавая словам никакого веса. — Как каждая песчинка в песочных часах.       – Поразительная уверенность, — слабо улыбнулся Отчаявшийся. — И в чём же вы усматриваете эту, с позволения сказать, сомнительную ценность?       – Только в том, что вы просто есть, — улыбнулась Габи в ответ. — Знаете, пока вы живы, ваша книга ещё не дописана. И её рано закрывать, — она чуть наклонила голову. — Мне кажется… даже если вечность будет к нам безжалостна, всегда есть смысл что-то сделать с тем временем, которое нам отпущено… Боги, да что я вообще говорю? — клирик усмехнулась, хлопнув себя по голове. — Не всё ли равно, насколько наши дела будут важны для вечности? Важно только то, что они важны для нас. Для вас, — она с широкой улыбкой указала на собеседника ладонью. — Поэтому… что бы вы ни решили, не смейте списывать себя со счетов.       Собеседник протяжно вздохнул и осушил кружку.       – Спасибо вам за чай. И за слова тоже, Габи.       – Всегда пожалуйста!       – Не обессудьте, но я, пожалуй, иссяк для беседы. И тем не менее… — он характерно покивал, — мне понравилось пить с вами чай. Вас послушаешь, и как-то грешно даже думать о том, чтобы с заумным видом вещать какой-нибудь циничный вздор.       – Вам тоже спасибо, — Габи зеркальным жестом допила свой чай. — С радостью пообщаюсь с вами ещё!       – Пожалуй, нам пора собираться, — констатировал Рю, поднявшись с места. — Нас ждёт немало дел.       Отчаявшийся, глянув на него, устало усмехнулся:       – И вот так вы, Габи, уходите с друзьями бросать новый вызов судьбе. Знаете, до сих пор не вполне верю глазам… Ну а вы, Рю, что же? Действительно хотите тягаться с богами? Вы думаете, что… сможете изменить установленный ими порядок?       – Боги исчезли, — плоско ответил Рю. — Кому тогда, кроме нас, менять порядок вещей?       Отчаявшийся не ответил. Только многозначительно покивал, как бы признавая решимость своего собеседника. Габи плавно поднялась на ноги, положила ему руку на плечо и сказала с улыбкой:       – Vereor nox, sed lucem fero. Вы учили старую речь… вы поймёте, — добавила она, отстраняясь.       Она успела собрать кружки и направиться к колодцу, когда сзади снова донёсся голос Отчаявшегося.       – Габи, — позвал он её.       – Да? — девушка обернулась.       – Элрик. Моё имя — Элрик.       Габи застыла на мгновение, осознавая случившееся — и не только она. Приложив руку к сердцу, она с улыбкой поклонилась Отчаявшемуся.       – Рада знакомству, Элрик!       – Вот и разрешилась наша маленькая интрига, — сказал Ксендрик с лёгкой улыбкой. — Всегда хорошо сбросить груз с души, не так ли? Ну, счастливо оставаться, Элрик! Мы ещё зайдём, если живы будем. Если нет — тем более зайдём, — он усмехнулся и махнул рукой на прощание. — Берегите себя.       Габи улыбнулась этой непринуждённой шутке. Оставалось сделать только одно, прежде чем они уйдут — и откладывать с этим не стоило. Ей было страшно — даже очень страшно ступать на этот путь, но после вчерашних слов Рамильды… как могла она не решиться? Как могла не попробовать?.. Сполоснув кружку, она дождалась, когда Рю и Рамильда оказались рядом с ней, и, продолжая как ни в чём не бывало отмывать посуду, негромко произнесла:       – Знаете, перед тем как отправимся… у меня будет просьба.       – Какая же? — Рю поднял на ней взгляд.       – Нам, боюсь, придётся немного задержаться. Рю, если можно… соберите всех внизу, у Анастасии. Я хотела бы поговорить вдали от чужих ушей.       – Может, тогда лучше на кладбище за церковью? — предложила Рамильда.       – Может быть… но если кое-кто захочет подслушать, там будет проще спрятаться. А внизу не подберёшься — наш друг Элрик, уверена, не откажет мне в просьбе проследить, чтобы нас не тревожили. А хранительнице я доверяю. Да и предлог миловидный… надо ведь нам время от времени общаться с нашей благодетельницей?       – Как скажешь, Габи, — кивнул Кацумото.       

***

             Габи нервно обвела глазами отряд. Её товарищи, рассевшись возле клетки хранительницы, смотрели на неё в немом ожидании. Она переглянулась с Рамильдой, инстинктивно ища у неё поддержки, и рыцарь едва заметно улыбнулась ей, поведя подбородком. Глубоко вздохнув, Габи поймала внимательный взгляд Анастасии и, с улыбкой поклонившись хранительнице, заговорила:       – Спасибо, что согласились выслушать. Мне… очень нужно обратиться к вам с важной просьбой. И чтобы вы поняли, почему я об этом прошу, позвольте мне сначала кое-что вам рассказать.       – Это насчёт того, о чём ты говорила до Прихода? — спросила Рамильда. — Про отца Петруса?       – Да, — кивнула Габи. — Для моего рассказа он… послужит, наверное, хорошей иллюстрацией. Это касается того, почему я оказалась здесь. Почему он здесь, — она переводила взгляд с одного спутника на другого, стараясь не опускать глаз. Рука привычно теребила складки рясы, но этого она даже не прятала. — Почему церковь вообще снаряжает экспедиции в Лордран и чем они являются на самом деле.       – Так выходит, вы, Габи, всё-таки имеете какое-то отношение к Петрусу? — спросил Рю.       – Нет, не напрямую. Я даже не слышала про него до нашей первой встречи, но когда мы с ним поговорили, мне кажется, я поняла, кто он такой на самом деле. Видите ли… все экспедиции церкви в Лордран… — Габи вздохнула, буквально выталкивая из себя слова. — Это всё один большой обман.       Она выдержала секундную паузу, всматриваясь в лица. Но никто не проявил явного удивления или возмущения — на лицах застыло лишь сосредоточенное внимание. И почему какая-то часть её до сих пор ждала подвоха от друзей?.. Клирик продолжила:       – Знаете, церковь обожает всем рассказывать про «праведного паладина Лироя, адаманта веры, первого немёртвого в рядах Белой церкви», который сам вызвался пострадать за веру и ценой жизни вернуть обряд Возжигания в лоно церкви… — Габи говорила преувеличенно-иронично, немного щурясь и изображая жестами экзальтированного рассказчика, а потом заговорила обычным тоном. — Когда-то давно, когда Белый Путь отправил Лироя на самую первую «священную миссию», всё это было взаправду. Но с тех пор церковь поняла, что это — безнадёжное предприятие. Вдобавок… помните, я говорила, что церковь ненавидит нас? Нас, нежить? Этот порок сердца настолько давно и прочно въелся в догму, что все верховные иерархи считают умертвий воплощением тьмы и обличают нас в каждой проповеди. А если клирик придерживается иных взглядов, ему никогда не видать высших церковных санов. Мне, думаю, не нужно говорить, насколько церковь стала нетерпимой к инакомыслию: в любом разногласии с догмой они видят угрозу схизмы, и с течением лет выражать это несогласие открыто стало почти невозможно.       – Есть что-то неуловимо ироничное в том, что обо всём этом нам рассказывает неподдельный клирик Белого Пути… — горько покачал головой Самерсет. Габи растянула губы в невесёлой улыбке.       – Ирония очевидна, но поверьте, Самерсет: нам, клирикам-диссидентам, тоже непросто — и больнее всех. Такие, как я, приходят туда с желанием служить людям своей верой, и либо ломаются, либо становятся законченными схизматиками, потому что любой порядочный человек внутри церкви рано или поздно становится в оппозицию к догме. Вам ли не знать… вы были таким людям соратником.       Рыцарь молча и понимающе покивал.       – Одним словом, — продолжала Габи, — в своей «праведной борьбе» во имя Пламени у церкви есть два врага: нежить и диссиденты. И вот вышло так, что в «священных миссиях» церковь нашла идеальный способ избавляться от обоих. Экспедиции… абсолютно все экспедиции… рассчитаны на то, чтобы провалиться. И их единственная цель — в том, чтобы их участники погибли и никогда не вернулись в земли живых. А поиски обряда Возжигания — просто прикрытие. Красивая сказка для верующих и безумцев, не более. И красивая ложь для внешнего мира.       Она угрюмо опустила голову, сглотнув ком в горле — ей остро понадобилась пара мгновений молчания. Лица её погибших соратников и отца Люциана до сих пор были живы в памяти.       – Выходит… — заговорила Рамильда, — это просто организованное убийство под видом экспедиций?..       Габи, подняв на неё взгляд, молча кивнула. Самерсет покачал головой с горькой усмешкой, как будто ожидал подобного откровения. По лицу Ксендрика вовсе не заметно было удивления, Рю и Экберт оставались непроницаемыми, а Солер и Рамильда смотрели на неё изумлённо — и на лице у Солнечного рыцаря отпечатался искренний ужас. У Рамильды был вид человека поражённого, но не удивлённого, как будто она ожидала подобного поворота какой-то частью души.       – Как же церковь следит за тем, чтобы все… все ушедшие сгинули? — спросила она. — Ведь мало отправить людей на верную смерть — надо, чтобы они на неё пошли.       – Всё так и есть, — вздохнула Габи. — Этот механизм они отполировали до блеска. Вы ведь помните, что в каждую экспедицию формально отправляется клирик, ставший нежитью? — её друзья вразнобой покивали. — А у нежити, известное дело, нет возможности вернуться. А в сопровождение немёртвому ставят либо наивных, которые думают, что идут благородно умирать во имя веры, либо схизматиков, которым запрещено возвращаться под страхом изобличения в ереси. Чаще всего — и тех, и других, чтобы господа еретики не могли между собой договориться.       – Гвин Светоносный, какой ужас… — прошептал Солер, покачав головой. — Габи… я знал, что Белая церковь способна на подлость, но… я даже помыслить не мог… Боги, это само по себе в высшей степени гнусно, но неужели им не жалко даже… даже «своих»? Губить даже своих сторонников ради того, чтобы погубить нежить?       – Да, Солер, — пожала плечами Габи. — Даже своих. Иногда попадают те, в ком усматривают потенциальных схизматиков, и решают просто избавиться заранее, пока они ещё смотрят церкви в рот. Иногда попадают и совсем свои, да — любые жертвы оправданы, когда уничтожать нежить и еретиков в своих рядах — это самоценная вещь для церкви. И неважно, сколько ресурсов тратится даром, сколько жизней выбрасывается на ветер, пока ты достигаешь этой цели и выгодно выглядишь в глазах публики.       – Какой беспросветный ужас… — Солер, зажмурившись, повесил голову. — Простите, Габи. Я не знал…       – Мало кто знает, Солер. Не корите себя, прошу.       – Но ведь должны же быть те, кто выжил? — спросила Рамильда. — Хотя бы кто-то, кому повезло за столько лет?       – Конечно. Бывают и возвращенцы — и им приходится скрываться от церкви, потому что если церковь узнает, их найдут и уничтожат.       – Всё так и есть, — подтвердил Самерсет. — Нам даже приходилось прятать парочку таких. В своё время наслушался от них прекрасных историй о человеческой гнили… И от одного из таких я и узнал дорогу в Лордран.       Габи мрачно и понимающе покивала.       – Отчасти благодаря ним мы и знаем всю подоплёку экспедиций, — продолжила она. — А в особых случаях… когда надо избавиться от фигуры повесомее, церковь отправляет своего эмиссара. Прожжённого лоялиста с мощными чудесами и зачастую — с телохранителем. На случай, если схизматики вздумают воспротивиться судьбе, — Габи скосила взгляд, чуть запрокинув голову — примерно в ту сторону, где обретались двое церковников. — Наша экспедиция была тому хорошим примером. Была я — немёртвая, из-за которой заварилась вся каша, вдобавок — известный схизматик, которого уже поймали за руку. Был отец Люциан — мой друг и прежний наставник, формальный глава экспедиции, который по взглядам почти во всём совпадал со схизматиками, но матушку-церковь прогнившей не считал и повиновался её решениям. Только слишком много спорил и был порядочным человеком, за что и поплатился… Была ещё парочка церковных кнехтов — как раз из тех, кого не жалко пустить в расход, был ещё один паренёк-нежить, которого отправили в довесок ко мне… и был диакон Гилберт — тот самый эмиссар со своим цепным псом, который был настоящим главой экспедиции.       – Настоящим — то есть… именно он завёл вас навстречу гибели? — лицо Рамильды было мрачнее тучи.       – Да, — бесцветно ответила Габи. — Он не особо-то спешил помогать нам в том бою, когда мы попали в засаду в Нижнем городе. А потом очень удобно исчез, как только увидел, что Люциан пал… Кто знает, он и сейчас, может быть, жив-здоров, возвращается на юг с докладом о нашей благородной жертве. И вот когда я услышала от вас, что отец Петрус с телохранителем ожидают здесь не кого-нибудь, а Рею Колумну… — Габи нервно сцепила пальцы и, оглядев спутников, почти прошептала. — Вы теперь понимаете, кто они такие?       – Отцу Петрусу… поручено от неё избавиться? — высказала догадку Рамильда.       – Скорее всего так. Он — эмиссар, я уверена. А уж когда мы с ним поговорили… — клирик со вздохом покачала головой, — сомнений у меня не осталось. Он ведь хотел понять, надо ли и меня…       – Теперь мне стало целиком ясно, почему вы с ним так разговаривали, Габи, — вздохнул Ксендрик. — Должен отдать вам должное: вы очень хорошо держались. Его преподобие говорил с изощрённостью истинного дознавателя…       Габи подняла на чародея взгляд, невольно затаив дыхание на секунду: выходит, он слышал… нет — подслушал их разговор? Судя по нескольким повернувшимся головам, не ей одной стала понятна эта импликация. Рамильда, глядя на каримца со смесью усмешки и укоризны, наклонила голову и протянула:       – Ксе-ендрик!       – Ах, дорогая Рамильда, прошу, не нужно этого осуждающего взгляда, — чародей примиренчески вскинул руки. — Я всего лишь прогуливался по руинам церкви и всего лишь невольно услышал разговор двух клириков! И потом, я беспокоился за благополучие сестры Габи — и, как видишь, не зря.       Рамильда чуть больше наклонила голову, скептично растянув губы. Габи не могла не усмехнуться.       – Ну… — сказала она, — по крайней мере, теперь мне не придётся лишний раз объяснять, откуда у меня все подозрения.       – Это правда, — посерьёзнел Ксендрик, оглядев остальных. — Вопросы Петруса могли показаться невинными, но я издалека вижу хитрого лиса. Я ещё хорошо помню наш первый разговор: когда ты, Рамильда, ушла с инструментами, и мы продолжили беседу, его весьма заинтересовал тот факт, что мы с герцогом Арстором занимались магическими изысканиями. Вцепился так, что я, право слово, вспомнил свои лучшие пикировки с придворными при дворе его светлости. Тут только на руку сыграла моя амнезия!.. — чародей пожал плечами, обозначив улыбку, и снова взглянул на Габи. — А вы… обмолвились так, будто Рея — госпожа очень известная, я правильно понимаю?       – Ещё как, — кивнула клирик. — Чтобы вы понимали: Колумна — одна из знатнейших аристократических семей Торолунда. Из этого рода вышло немало видных церковников, включая двух архиепископов Торолундских. А Рея — это очень, очень активная диаконисса, которая прославилась своими проповедями и успела наделать шуму во внутрицерковной дискуссии по поводу финианцев — а это, на минуту, фракция, которая выступает за мягкость к схизматикам и в пользу приютов для нежити.       – Даже так? — Ксендрик заинтригованно приподнял бровь. — Помню ваши слова насчёт приютов из разговора с Лотреком, но, получается, финианцы даже выступают за некий… плюрализм?       – Да. В церкви они считаются чем-то вроде прогрессивного крыла, хотя это крыло и в жёстком меньшинстве. «Душные реакционеры» из отодоксального крыла и вовсе считают их опасными вольнодумцами, особенно за их добрососедские отношения с велкианами.       – Признаться, начинаю жалеть о том, что не сведущ в хитросплетениях внутрицерковной политики. Оказывается, наш знакомый Лотрек — служитель богини, чьи последователи предпочитают подход милости подходу сапога на шее…       – С финианцами… всё не так радужно, как хотелось бы. Но давайте пока не будем о них. Важно то, что когда их публично поддержала фигура из старой аристократии, у которой даже в её возрасте — высокая репутация, это наделало шуму. Не говоря уже про то, что у Реи по линии семейства есть огромное количество связей — представьте себе, что молодая популярная диаконисса им всем начнёт рассказывать о важности дебатов в церкви, о том, что финианцы — хорошие ребята с правильными идеями… Можете только представить себе кислые рожи ортодоксов.       – Фигура действительно масштабная, — покивал Ксендрик. — Честно говоря, учитывая, кто угождает на почётное место в экспедициях, я бы сразу начал испытывать сомнение в том, как госпожа Рея умерла и стала нежитью, и не было ли здесь замешано чьей-то очень заинтересованной руки…       – Браво, маэстро, — грустно улыбнулась Габи, покивав. — Подозрений много, учитывая, что смерть недавняя. Никаких откровений я, конечно, не дам — я ничего не знаю, кроме того, что молодая и совершенно здоровая женщина в расцвете сил вдруг начала чахнуть на глазах и потухла, как свечка. Но в чём я не сомневаюсь, так это в том, что уж теперь, когда Рея стала немёртвой, церковь не упустит шанса с ней расправиться.       – Теперь понятно, — покивал Рю, устроившись поудобнее, и внимательно посмотрел на Габи. — Что ты хочешь с этим сделать?       – Спасти её, — удручённо выдавила она. — Если только смогу… Для этого нужно вызнать у Петруса хотя бы какую-то информацию, хотя бы что-то. Например, куда они планируют отправиться. Вряд ли это поможет мне, когда Рею доставят сюда — момент истины наступит, когда я попытаюсь её переубедить… Но я всерьёз опасаюсь самого Петруса — и хорошо бы подтвердить мои подозрения, а не строить всё на одной догадке, даже если все признаки налицо. Помнишь, Рами, я обмолвилась тебе насчёт его слов про союзников?       – Думаешь вызнать про них? — понимающе кивнула рыцарь.       – Если бы!.. Ксендрик верно заметил — он хитрый лис, а я перед ним играю роль овечки. Да, я надеюсь что-нибудь выудить из него, но это будет очень сложно. И я, конечно, подкована в красноречии, но отнюдь не опытный придворный и не мастер провокации…       Ксендрик покровительственно улыбнулся ей.       – О, мастером провокации вы можете не быть, но этого и не понадобится, если вы сможете втереться к нему в доверие — даже самые бдительные порой не замечают подвоха и ровно так что-нибудь выдают. Но для этого, конечно, лучше всего играть вдолгую — а времени у нас, как понимаю, совсем мало…       – Всё так, — мрачно покивала Габи. — Мне подумалось… а вдруг что-нибудь будет в его вещах? Скажем, какой-нибудь говорящий предмет или даже бумага… Глупо, конечно, думать, что он будет держать у себя письма с чем-то конфиденциальным, но…       – Интересный вариант, — согласился чародей. — А у доверенных эмиссаров церкви есть свои знаки отличия? Например, особые перстни?       – Этого я не знаю, увы. Если у Гилберта он и был, то он его не показывал.       – Ну, я бы предполагал, что наверняка есть, особенно если Петрус полагается на какую-то сеть союзников. Так что по-тихому ознакомиться с содержимым его сумок — идея неплохая. Как вы верно заметили, впрочем, вряд ли у него найдётся письмо с инструкцией большими красными буквами в духе «Убить и закопать тело» — если эмиссар и получит такое, то сразу уничтожит. Но взглянуть никогда нелишне.       – Всё так. Вы… согласитесь мне помочь?       – Ну что ж, дело понятное, — констатировал Рю. — Раз ты хочешь получить информацию, можем обдумать, как нам её достать. Все согласны помочь?       Отряд молчаливо покивал — на удивление, даже Самерсет, хотя и с некоторой задержкой. Габи не знала, сделал ли он это, уступая воле остальных, но раздражения ни в лице, ни в жестах не заметила. Теперь, когда её спутники, не раздумывая, согласились поучаствовать, у неё отлегло от сердца.       – Надо попытаться сделать, что можем, — решительно сказала Рамильда. — Если Габи подозревает верно, то это же форменное убийство.       – Главное — переубедить саму госпожу Рею, мне кажется, — сказал Солер. — Не упустить момент, когда она прибудет. Так что если вам, Габи, какая-то информация в этом поможет, то мы, конечно, в стороне не останемся.       – Давайте тогда придумаем план, — кивнул Рю. — Габи, у вас же есть предлог надолго занять Петруса?       – Конечно. Он же думает, что сделал из меня информатора, так что если прийти к нему с «докладом» о нашем походе к колоколу, можно его надолго занять. Вдобавок, он обещался мне помогать с чудесами, так что это ещё весомый довесок.       – А как у вас с ловкостью рук?       – Лучше, чем у прочих, но уличные умения у меня остались в далёком прошлом, — клирик слабо улыбнулась. — Если подгадать момент, то я, конечно, смогу незаметно смахнуть бумагу-другую, но я никакой не мастер-вор.       – Тогда давайте я возьму это на себя, — предложил Рю. — Я умею незаметно подкрадываться и не создавать шума. Главное — отвлечь Петруса, чтобы я смог обыскать стоянку у него за спиной.       – В этом я, бесспорно, могу вам помочь, — произнёс Ксендрик. — Я тоже не вор, зато владею волшебством слова! А уж словесами его преподобие перебрасываться любит, так что создать вам должное отвлечение не составит труда.       – Есть только одна проблема — самая важная, — скривилась Габи. — Телохранитель. Я как на него посмотрела в прошлый раз… волк и овчарка в одном лице, ей-богу.       – Это правда, — кивнула Рамильда. — По повадкам видно, что матёрый. От хозяина почти не отходит, всегда наготове и за всеми вокруг следит. Так что надо нам придумать, как его отвлечь.       – Заставить смотреть на хозяина? — предложил Ксендрик.       – Если это будет на их стоянке, не поможет, — покачала головой Рамильда. — Он сразу увидит, если мы что-то попытаемся выкрасть.       – А я попрошу отца Петруса выйти ко мне навстречу, — продолжил мысль Ксендрик. — Скажем, Габи пойдёт к нему первая, о чём-нибудь переговорит, а я же вежливый человек, не хочу вторгаться. Вот и дам знать о себе с порога.       – Может сработать, — кивнула Рамильда. — Но это если он специально не оставит Озрика присматривать за Габи, пока будет говорить с тобой.       – Справедливо, но вряд ли сенситивная информация важнее благополучия протеже.       – Учитывайте, что опытный телохранитель может встать так, чтобы наблюдать за несколькими вещами сразу, — вставил Экберт. — Меня учили такому, когда я охранял его величество Рэндалла. Вряд ли удастся выманить Петруса слишком далеко, и тогда его телохранителю может быть достаточно всего лишь немного сменить позицию, чтобы отслеживать, что происходит на стоянке, не теряя протеже из виду. Не говоря уже о том, что он, вероятно, хорошо понимает настоящую степень угрозы, исходящей от человека. И, конечно же, отец Петрус тоже вас знает как людей, вряд ли представляющих для него угрозу. В случае чего телохранитель окажется рядом с ним в мгновение ока, тогда почему бы ему не приглядывать за стоянкой?       – Значит, нам надо ещё и придумать, как отвлечь телохранителя? — озвучил общий вопрос Солер.       – Это может быть проще, чем кажется, — отметил Рю. — Какой бы он ни был матёрый телохранитель, он всё ещё человек. А человеку время от времени надо справлять нужду — поэтому надо дождаться момента, когда он отлучится, и сразу же им воспользоваться.       – Слушайте, — оживилась Габи, — а это и правда может сработать, Рю! Перед разговором я заглянула к ним одним глазком — они завтракали в одно время с нами, так что Озрику наверняка скоро надо будет отлучиться! А меня он не воспримет как угрозу, так что не побоится оставить меня с Петрусом наедине. Если пойти сейчас или совсем скоро, то я смогу достаточно затянуть разговор.       – Ха-ха, как бы им обоим, беднягам, не пришлось отойти по нужде! — усмехнулся Ксендрик.       – Вот вам и готовый план, Габи, — Рю показал жест, будто протягивал ей этот план на ладони. — Когда закончим, вы пойдёте к Петрусу с разговором. Занимаете его как можно дольше, чтобы телохранитель где-то в этом промежутке отлучился по нужде. Я тем временем заберусь со стороны скалы, спрячусь сзади пристройки и буду следить. Рамильда с Солером и Самерсетом могут следить со стороны поляны у колодца — скажем, под видом, что тренируются в спаррингах, а Экберт за старшего, как самый опытный рыцарь. Как только телохранитель отойдёт по нужде, Ксендрик подходит и выманивает Петруса. Тогда я проникаю внутрь, и мы с вами, Габи, обыскиваем стоянку. А если он вас поведёт с собой к Ксендрику, то я справлюсь и в одиночку.       – Звучит складно, — кивнул Солер. — Только надо бы придумать Ксендрику такой повод, чтобы Петрус точно согласился выйти. А то ведь он может просто сказать, дескать, «Проходите внутрь!».       – О, на этот счёт не волнуйтесь, юноша, — Ксендрик вальяжно скрестил руки и улыбнулся. — Чтобы он меня не пригласил, давайте разыграем сценку: будто бы Рамильда и Экберт меня сопровождают, и мы рассказываем нашему новому спутнику про Дориана и его общину. Петрус подумает, что нас несколько, а запускать всех сразу, вообще-то, не комильфо, да и разместить будет негде — проще выйти навстречу и спросить, в чём дело. А как только он выйдет, вы скажете: «Ну хорошо, вроде бы всё обсудили — разговаривай, Ксендрик». И пойдёте к остальным на поляну следить.       – Значит, сначала мы с сиром Экбертом сопровождаем тебя, а потом мы как бы только что закончили говорить и оставляем вас общаться о чём-то более приватном? — уточнила Рамильда.       – Именно так. А уж дальше я подброшу ему такую наживку, что наш дознаватель не сможет устоять.       – Отлично, — кивнул Рю. — А наши фехтовальщики стоят в дозоре и подают знак, как только телохранитель будет возвращаться, чтобы у меня было время исчезнуть. Нужно придумать какую-нибудь кодовую фразу — скажем… скажем, какую-нибудь фехтовальную позицию. У вас же есть для них специальные названия?       – «Vom Tag»! — тут же предложила Рамильда. Поймав заинтересованный взгляд Кацумото, она коротко изобразила позицию. — Я громко скажу что-нибудь вроде «Теперь Vom Tag!».       – Идёт, — согласился самурай. Выразительно посмотрев на Габи, он развёл руками. —Вы готовы, Габи? Вы сами отметили, тянуть не стоит.       Клирик глубоко вздохнула и расправила плечи. Было страшно, но теперь, с такими друзьями, которые сразу ей поверили и незамедлительно выработали план, чтобы ей помочь… по крайней мере, можно было бояться не в одиночку. И уверенность, что они стоят у неё за спиной, как отец Люциан когда-то, обнадёживала сильнее чего угодно.       – Готова, друзья, — кивнула Габи — скорее даже самой себе. — Спасибо вам большое. Что ж, пойду примерю на себя овечью шкуру и напрошусь к доброму пастырю…              

***

             …Цепкий взгляд Петруса снова отдрейфовал в другую сторону — с долей разочарования, как показалось Габи. Тем лучше: конечно, в сравнении с предыдущим разом она держалась куда лучше, но от серо-голубых глаз дознавателя ей по-прежнему было не по себе.       Она уже добрых полчаса повествовала ему про их поход к верхнему колоколу. Уж этому она была научена: сообщать много подробностей, но не тех, которые были интересны допрашивающим. Тогда, два года назад, она уже делала так, когда накрыли их подпольный «литературный кружок», их маленькое гнездо схизмы на севере Зены. Сейчас она хоть и пришла к дознавателю по своей воле, но не воспринимала всё происходящее иначе, чем как допрос.       Тогда это помогло мало: в их группе и так затесался доносчик, которого все проморгали, но, по крайней мере, она сама никого не оговорила. Сейчас?..       …Сейчас это играло ей на руку. Петрус ещё проявлял вспышки интереса, когда Габи рассказывала ему про Солера и Экберта, но быстро понял, что она не расскажет ему ничего по-настоящему ценного. Солер? Очередной рыцарь-безумец из никому не известного ордена с сомнительными высокими идеями, но ничего особенного — о его способности метать молнии Габи предусмотрительно умолчала. Экберт? Разваливающийся от времени реликт на грани опустошения, из которого сыплется пыль веков и чьё королевство погибло давным-давно. Никакого намёка на ересь, тёмную магию или опасное поведение. Персонажи, бесспорно интересные сборщику сказаний и досужих баек, но не эмиссару Белого Пути.       Если уж на то пошло, всё это — все эти герои, присоединявшиеся к их отряду один за другим — действительно походило на те слова о божественном провидении, которые она говорила в прошлый раз. До чего же иронично было, что в сердцевине того, что Петрус наверняка посчитал блажью, крылось то, во что сама Габи искренне верила.       Сама она тоже отметила для себя кое-что важное: когда она рассказала про стычку с Морганом, эмиссаром Сита, Петрус изобразил откровенно слабый интерес и практически не выспрашивал про эмиссара дальше. И тот факт, что его совсем не удивило присутствие живого посланника Сита — дракона в статусе божества, от которого сотни лет не было вестей — был для Габи весьма красноречив, хотя она и не подала виду.       Весь этот долгий разговор даже успокаивал: вначале, когда Габи только подошла к стоянке церковников, она не на шутку забеспокоилась, получится ли у них всё осуществить. Стоянка представляла собой прямоугольную церковную пристройку, в дальнем конце которой во всю стену располагался навес с двумя спальными мешками и импровизированным столом, на котором наблюдались писчие принадлежности, плошки для еды и сумка для пояса — бумаги Петрус наверняка держал там.       В углу примостились мешки и тюки с провизией и снаряжением: Габи подозревала, что где-то здесь и был тот церковный схрон, о котором упоминали ещё Гилберт с Люцианом, предназначенный для снабжения церковных экспедиций. Их отряду так и не довелось им воспользоваться.       Снаружи навеса, посередине пристройки, расположилось кострище, где церковники готовили еду, и сюда же выходила лестница, ведущая к лифту в Приход. Пара пустующих окон над головой как раз выходили на промежуточную площадку этой лестницы, загибавшейся вбок вдоль скалы — Рю планировал появиться с этой стороны. На выходе из пристройки располагался небольшой пятачок, окружённый полукольцом разрушенных стен, куда и планировалось выманивать Петруса. А выход был широкий, под некогда стоявшие здесь большие двери — и учитывая, что из-за этого лишь небольшое пространство пятачка не просматривалось из пристройки, Габи не на шутку беспокоилась за успешность их плана.       Петрус удручённо поднялся с войлочной подстилки, разминая ноги и поясницу. Глубоко вздохнув с едва уловимым оттенком досады, он произнёс:       – Что ж, сестра Габи… Ваш рассказ был… — он хрустнул костяшками пальцев, — весьма впечатляющим. Вам довелось пережить незаурядные события! Признаться, поначалу я и сам скептично смотрел на этих немёртвых пилигримов, но теперь, когда им удалось всего за неделю добраться до верхнего колокола… Должен сказать, я премного впечатлён, премного впечатлён. Я начинаю всё больше думать, что за вашими словами о провидении что-то определённо стоит!       Он выдавал банальность за банальностью, на ходу складывая слова в цепочку, чтобы создать впечатление вовлечённости. Склонив голову, Габи ответила:       – Владыка ведёт нас своей незримой рукой, ваше преподобие. Я молюсь каждый день, чтобы он и дальше нас не оставил.       – Истинно так! — с улыбкой протянул священник, сцепив руки за спиной. — Подвижничество во имя веры не может остаться незамеченным. Подвижничество во имя Пламени — тем более.       – Господин, — подал голос Озрик, сидевший на табурете у края навеса. — Я могу отлучиться?       Петрус молча кивнул своему слуге. Повернув голову, Габи видела, как тот поднялся на ноги и, придерживая рукой арбалет на перевязи, бодрым шагом направился на выход из пристройки. Клирик вздохнула, почувствовав волнение: какой-то её маленькой части хотелось, чтобы Озрик никуда не ходил, и не нужно было бы приступать к рискованному плану. «Гвин Светоносный, владыка огня истинного, дай нам сил не убояться зла», — повторила она про себя слова молитвы, всегда сопровождавшей её.       – Что ж, — продолжил Петрус своим бархатным голосом, — я не предполагал, что стану свидетелем нового витка пророчества, но чрезвычайно этому рад. И пусть кто попробует сказать, что ваши встречи на пути к колоколу были лишь случайностью! Сердце вам правильно подсказывало: ваше место — рядом с этими героями.       – Я всего лишь делаю то, что велит мне сердце, — Габи изобразила стеснительную усмешку, потупив взгляд. — И моё кредо. Но я… не скрою, я очень рада, что вы услышали мои слова и одобряете мой порыв. Моя вера крепка, как никогда, но с вашим благословлением мне… куда спокойнее.       Петрус добродушно усмехнулся.       – В своих вечерних молитвах я всегда нахожу место для вас и ваших спутников. Так что кто знает, быть может, наши слова и правда достигают ушей Владыки даже за гранью смерти, которая нас разделяет. Но я так, всего лишь очевидец чудес, а вы — вершители. Что же! — он уселся обратно и встретился с ней взглядом. — Приоткройте же мне завесу тайны. Куда дорога пилигримов заведёт их дальше? У вас уже есть какие-то планы?       – Есть, отец Петрус. Наша следующая цель — это, конечно, нижний колокол. Прямо сейчас мы планируем выдвигаться в Хеллебург…       Её прервал донёсшийся снаружи голос Ксендрика:       – Отец Петрус! Простите, что вторгаюсь, но можно ли вас на минуту?       Петрус обернулся на звук голоса, вопросительно приподняв бровь, и поколебался пару мгновений. Со своего места Габи не видела в дверном проёме Ксендрика, но они оба с Петрусом могли видеть Экберта и Рамильду, которые о чём-то разговаривали с чародеем. Искоса взглянув на Габи, он сокрушённо наклонил голову и сказал с улыбкой:       – Извините. Кажется, я должен уделить внимание вашим компаньонам. Пройдёмте со мной?       – Конечно, отец Петрус.       Они оба поднялись на ноги и прошли на выход. Обрывки фраз стали яснее — Рамильда что-то объясняла Экберту насчёт проходов в Нижний город.       – …Поэтому, когда будем идти, надо будет остерегаться этой самой виверны. Там достаточно строений, чтобы укрыться внутри.       – И, кстати, — Габи увидела, как Ксендрик указывает пальцем на Экберта. — У них наверняка найдётся отрез ткани для вас. Такому рыцарю просто негоже оставаться без плаща!       – Благодарю вас, — Экберт учтиво поклонился, приложив руку к сердцу, и повернулся к выходящим. — Что ж, полагаю, мы обсудили всё, что хотели. Оставляем вас беседовать, — он медленно поклонился священнику.       – Отец Петрус, — приветственно сказала Рамильда с поклоном.       – Вы что-то хотели, друзья мои? — дежурно улыбнулся клирик.       – Нет-нет, только заканчивали обсуждать с Ксендриком наши дальнейшие планы. А теперь извольте, не смеем вас отвлекать.       Они оба поклонились на прощание и зашагали прочь. Габи пристроилась позади Петруса, опершись на кладку, чтобы загородить собой часть прохода на случай, если священник обернётся, а Ксендрик немедля шагнул к нему навстречу с улыбкой.       – Отец Петрус! А я к вам с вопросом — и интересными сведениями!       – О? — священник с ответной улыбкой наклонил голову. — И что же вы имеете мне сообщить, мэтр Ксендрик?       – Видите ли, помнится мне, что в нашем давешнем разговоре вы меня спрашивали о моих исследованиях при дворе герцога Арстора, вот только я не мог дать вам достойного ответа из-за своих провалов в памяти…       – Вам удалось что-то вспомнить? — мягко подтолкнул его Петрус, характерно улыбнувшись.       – О да! — чародей вальяжно приподнял ладонь. — Как можете видеть по моему состоянию, мне удалось вернуть себе часть человечности!       – Вашему лицу это бесспорно пошло на пользу, — учтиво кивнул Петрус, сцепив руки за спиной. — Но, прошу, не томите же меня в неведении. Что насчёт ваших воспоминаний?       – Боюсь, не могу пока удовлетворить вашего любопытства полностью: вернувшаяся ко мне память пока фрагментарна, но мне удалось вспомнить кое-что важное, — Ксендрик характерно приподнял брови с лёгким наклоном головы. — Дело в том, что мы с его светлостью сошлись в своё время на одном общем интересе: нас обоих увлекали древние направления магии, многие из которых ныне считаются утраченными…       Габи украдкой обернулась через плечо, поняв, что Петрус полностью поглощён разговором. На её глазах из оконного проёма внутри пристройке вылез Рю, с ловкостью акробата повис на раме, упираясь ногами в кладку, и мягко спрыгнул на пол, бесшумно приземлившись на ноги — он даже не носил сандалий, оставшись в своих раздвоенных носках. Переглянувшись с Габи, он приложил палец к губам и тут же не полусогнутых ногах направился к навесу. Сердце у Габи забилось быстрее: она жалела, что ничем не могла ему помочь — Петрус наверняка взял её с собой не потому, что ожидал от ней подвоха, а скорее в силу привычки не оставлять чужаков наедине с вещами.       Из-за полуразрушенных стен, окружавших участок перед пристройкой, доносился звук клинков, изредка перемежаясь резкими командами. Насилу заставив себя отвернуться, Габи сосредоточила взгляд на Петрусе, чтобы в случае чего помочь Ксендрику отвлечь внимание.       – …Мы проводили исследования в области создания магических артефактов — а я, как чародей-артефактор, выпустившийся из Винхайма, мог выступить для герцога заинтересованным экспертом. В частности, мы были особо заинтересованы в тех крупицах, которые остались от магии Улачиля — а она, как вы знаете, была связана с такими силами, как свет и манипуляция временем.       – О да, мне об этом хорошо известно, мэтр Ксендрик. Это ведь именно улачильской магии мы обязаны таким наследием как чинильный порошок?       – Совершенно верно, отец Петрус!       – Чем же был вызван ваш интерес, с позволения спросить?       – О, бросьте — уверен, вы можете себе вообразить: утерянная магия, похороненная самим временем и той катастрофой, которая постигла Улачиль! Вы представляете себе ценность тех исчезающе редких артефактов, которые нам остались? В отсутствие книг и аутентичных свитков, они — то немногое, из чего мы можем делать хоть какие-то выводы о том, как улачильская магия вообще работала.       – Идея мне вполне понятна, — покивал Петрус. — Могу лишь вообразить, на какие ухищрения порой приходится пускаться только лишь для того, чтобы раздобыть что-то подобное… Но каково же было направление ваших исследований? Наверняка ведь цель была не в том, чтобы просто собирать в сокровищницу наследие древних.       – Отнюдь! Но боюсь, здесь я мало чем могу потешить ваше любопытство: те воспоминания, которые вернулись ко мне, слишком обрывочны, чтобы составить из них хотя бы примерную картинку — вернулось лишь общее понимание, что уже хорошо. Но есть смутное ощущение, что среди прочего мы пытались понять природу проклятия нежити… — он картинно почесал бороду. — Быть может, даже найти от него избавление.       Габи не могла видеть лица Петруса, но он наклонил голову в другую сторону, явно заинтригованный таким заявлением.       – Смею спросить, мэтр Ксендрик, как же магия Улачиля была связана с вашим направлением исследований?       – Если бы я мог так просто ответить на ваш вопрос! Боюсь, для этого мне нужно восстановиться ещё больше. Но если порассуждать, даже малосведущий студиозус выдвинул бы гипотезу о том, что проклятие можно попытаться обратить через магию времени. В Школе Дракона такое обсуждали неоднократно, только одних гипотез мало, когда нет материала для работы.       – …Отлично! — донёсся громкий окрик Рамильды из-за стены. — А теперь Vom Tag!       Ксендрик не повернул головы и даже не повёл бровью — Габи могла только позавидовать его выдержке. Но он явно понял, как и она: телохранитель возвращался быстрее, чем они ожидали. Клирик обернулась — Рю как раз читал какую-том бумагу и подал ей сигнал рукой — ему нужно было ещё немного времени.       – Кстати! Я ведь так и не задал свой вопрос, — продолжал Ксендрик. Он поймал взгляд Габи, и та молчаливо указала себе за спину, после чего сложила руки крест-накрест. — Дело в том, что мы получили сведения, что где-то здесь, в Саду Тёмных Корней, затеряна дорога к руинам Улачиля! Я и подумал: как славно было бы найти время там побывать! Кто знает, быть может, мне удастся отыскать хотя бы крупицу утерянных знаний… Вы случаем не могли бы подтвердить эти сведения?       – Это действительно так, — ответил Петрус, едва уловимо изменившись в голосе. — К руинам Улачиля действительно можно попасть через Сад Тёмных Корней. Но, мэтр Ксендрик, вы должны понимать, — его тон стал предостерегающим. — В том ущелье, которое образовалось, когда боги разрушили Улачиль после катастрофы, есть разлом Бездны. Я бы настоятельно не советовал вам туда ходить — ради вашей же безопасности.       Тем временем в пустующей арке, которая вела с пятачка на поляну рядом с колодцем, показался Озрик. Ему оставалась дюжина шагов, прежде чем он увидит стоянку — и Ксендрик, как бы невзначай посмотревший влево, тоже его заметил.       – Но позвольте, — протянул он, улыбнувшись Петрусу. — Ведь этот разлом запечатал великий рыцарь Арториас! Разве не так? Или вы что-то знаете? — улыбка чародея стала ещё шире, а глаза загорелись. Он воспользовался секундной заминкой, пока Петрус раздумывал над ответом, и подошёл к нему вплотную, раскинув руки и взяв священника за плечи. — Ну же, отец Петрус, не томите меня интригой! Что за тайна известна вам про разлом?       Телохранитель тут же подбежал и вклинился между Петрусом и Ксендриком, с нажимом отстраняя чародея рукой — с удивительной лёгкостью, несмотря на свой невысокий рост.       – Господин, я попрошу, — решительно сказал он. — Умерьте свой пыл и не подходите близко.       – Ах, прошу прощения, — Ксендрик приложил руку к сердцу, покачав головой. — Отец Петрус так распалил моё любопытство исследователя, что я не смог устоять!       – Ничего страшного… мэтр Ксендрик, — ответил Петрус, слегка ошарашенный, и отступил на шаг. Озрик оставался подле него, не спуская глаз с чародея — теперь всё внимание было целиком приковано к нему. — Вынужден признать, меня несколько удивляет, что вы задаёте подобный вопрос. Да, разлом Бездны действительно был запечатан Арториасом, и это положило конец распространению тёмных миазмов, однако вам стоит понимать: это не делает руины Улачиля безопасным местом. Никаких секретов на этот счёт, смею уверить, я не держу.       – Полно вам, отец Петрус: неужели сей скромный чародей не может даже совершить в вашу сторону жест доброй воли, чтобы выказать своё расположение?       – Благодарю за заботу, но не в этот раз. Примите мой совет: не стоит ворошить опасное прошлое. Сколь бы заманчивым ни было наследие старого Улачиля, оно навеки запятнано тем ковенантом, который его маги заключили с Бездной, призвав погибель на собственную голову.       – О, так вы, Петрус, из тех, кто считает, что одна паршивая овца очерняет целое стадо? — Ксендрик с хитрой улыбкой наклонил голову. — Разве знания магов Улачиля не могут пойти нам на пользу, если оставить в стороне связь с Бездной, на которую пошли лишь некоторые из них?       – Скорее я привёл бы другую метафору: вы, Ксендрик, идёте во тьму пещеры без факела в руке, не зная, что там притаился дракон. Что бы вы ни отыскали в руинах Улачиля, оно будет пропитано миазмами Бездны, можете быть уверены. Не говоря уже о том, что даже попасть туда — крайне опасная задача: боги не зря обрушили саму землю под Улачилем, низвергнув город в ущелье. Теперь, когда некому нести дозор над руинами, я боюсь даже представить, какие ужасы могут таиться там.       Только теперь Габи опомнилась: сама захваченная перфомансом Ксендрика, она совершенно забыла про Кацумото. Опасливо глянув на Озрика, она коротко обернулась: Рю уже и след простыл. В то короткое мгновение, когда Ксендрик стрельнул в её сторону взглядом, она коротко кивнула ему.       – Что ж, — развёл руками чародей. — Более чем понимаю ваши опасения, отец Петрус. Но смею вас уверить: мы уже вполне способны справляться с ужасами Лордрана — и расслабляться мы отнюдь не намерены. Напротив, мы отнесёмся к походу в Сад со всей предосторожностью — нам всё равно придётся туда наведаться перед походом к нижнему колоколу.       – И всё же послушайте моего совета: вам не стоит туда ходить. Сестра Габи уверяет меня, что вы делаете благое дело, идя по пути Пророчества. Было бы досадно, если б с вами случилось что-то страшное.       – Приму ваши предостережения к сведению, но шанс на то, что руины древнего города подстегнут мою память, слишком уж заманчив. И потом, — он картинно прошёлся в сторону, приподнимая ладонь в разговорном жесте, — мы оба с вами знаем, отец: драконы уже давно вымерли! — чародей с усмешкой поднял палец кверху. — Ну, не буду вам больше докучать, отец Петрус. Если мне что-то ещё вспомнится, я дам знать!       – Буду премного благодарен, — Петрус учтиво поклонился — и Габи показалось, что он улыбался. — Vereor Nox. И, прошу, взвесьте все «за» и «против», перед тем как входить под сень Сада.       – Всенепременнейше! — Ксендрик поклонился в ответ. — Счастливо оставаться!       Чародей направился прочь, и только теперь Озрик отстранился от Петруса, обратив взгляд на Габи — клирик невольно поёжилась, встретившись с ним глазами. Сам Петрус, как ни в чём не бывало, с улыбкой указал жестом на стоянку:       – Простите, сестра Габи. Идёмте? Мне есть ещё что вам сказать.       – Конечно, отец Петрус.       Они все втроём прошли обратно под навес и снова расселись. Все вещи Петруса лежали там же, где Габи запомнила — и, кажется, никто из церковников ничего не заподозрил. Священник тем временем заговорил:       – Габи. У меня будет для вас важное поручение.       Клирик подняла на него внимательный взгляд. Петрус смотрел на неё пристально: кажется, он придумал, как может испытать свою «доносчицу».       – Я вся внимание, отец Петрус.       – Простите, это ничего, что я к вам обращаюсь просто по имени? — спросил он с лёгкой улыбкой. — Вы можете обращаться ко мне так же, если это вас устроит.       На короткий миг Габи задумалась. Петрус переходил на более покровительственное обращение — пробовал границы? Ждал реакции на ответное предложение? В любом случае, у кроткого клирика был лишь один вариант, как ответить на саму мысль о фамильярности со старшим в иерархии. Стоило ему подыграть.       – Благодарю вас, но… мне было бы крайне неловко так говорить со старшим. Что же до вашего вопроса, отец Петрус, то — конечно, я не против.       – Что ж, прекрасно, — довольно улыбнулся тот. — Так вот, касаемо моего поручения. Вы слышали, разумеется, наш разговор с мэтром Ксендриком. Признаться честно, он меня немало обеспокоил. Скажите, Габи… вы раньше не слышали, чтобы он проявлял интерес к Улачилю?       – Нет, ваше преподобие. Я это слышу впервые, как и вы.       – Понимаю. Вот что я должен вам сказать: мне кажется, ваш спутник не вполне отдаёт себе отчёт в том, насколько опасно это место. Я пытался объяснить, как мог, но мэтр Ксендрик, видимо, не до конца внял моим предостережениям. Поверьте моему слову, Габи, вы не найдёте там ничего, кроме погибели, и только поставите под удар вашу миссию — и целостность отряда.       – Ну что вы, я верю вам, отец Петрус! Мне самой становится не по себе от мысли, что Ксендрик хочет исследовать руины Улачиля… Что хорошего можно найти в месте, тронутом силами Абисса?       – Именно, — покивал священник, снова встав на ноги, и принялся медленно расхаживать из стороны в сторону, сцепив руки за спиной. — Именно. Любопытство, не обузданное осторожностью, редко кончается благом. Я могу поверить, что ваш отряд справится с красными фантомами и чудовищами, наводнившими Сад Тёмных Корней. Но что произойдёт, если вы случайно соприкоснётесь с миазмами Бездны? — он выразительно посмотрел на Габи.       – Мы только впустим тьму в свои души, — ответила та, намеренно отведя взгляд и уставившись в пол. — Это… может непредсказуемо расшатать нашу эссенцию человечности. Вызвать помутнение рассудка или даже…       – Всё так и есть, — покивал Петрус, продолжив мерить пространство шагами. — Маги Улачиля, призвавшие Бездну, в мгновение ока превратились в чудовищ, в которых не осталось ничего человеческого. Разлом в Улачиле был запечатан, но… любой предмет, найденный в руинах, может быть опасен, — он присел на корточки перед Габи. — Посмотрите мне в глаза. Настоятельно прошу вас, Габи: передайте всем своим товарищам, что я советую ни в коем случае не спускаться к руинам города. Убедите их не ходить туда — даже если ваша дорога заведёт вас в Сад. Вы меня понимаете, сестра?       – Более чем, отец Петрус, — ответила клирик, выдержав его взгляд. — Я уверена, у меня получится их убедить. Поверьте, даже Ксендрик может услышать глас рассудка, когда с него схлынет… скажем так, возбуждение от перспектив познания.       – Рассчитываю на вас, — улыбнулся Петрус, дотронувшись до её плеча. От этого прикосновения ей стало не по себе. — Я не хочу, чтобы с вами приключилось непоправимое. И, прошу, как только поговорите с товарищами, зайдите ко мне и расскажите, как всё прошло.       Габи насилу сдержала улыбку: если представить, что она разыгрывала из себя наживку, кажется, дознаватель заглотил её полностью.       – Как скажете, отец Петрус, — ответила она с поклоном.       

***

             Когда Габи возвращалась к костру, её уже ждали Ксендрик с Рамильдой. Теперь, когда добрая часть дела была сделана, у Габи изрядно отлегло от сердца. Слегка улыбнувшись чародею, она негромко сказала:       – Славно вы его заарканили. Даже я засмотрелась.       – О да, — протянула Рами. — Личина исследователя с искоркой безумия тебе хорошо идёт.       Ксендрик усмехнулся.       – Телохранители всегда предсказуемы. Даже если опасности нет, лучше отодвинуть умалишённого подальше — просто на всякий случай. Особенно когда он пустеющий, — он с улыбкой подмигнул Габи. — Пойдёмте, нас уже ждут.       – По вам видно опытного придворного, — кивнула клирик, зашагав бок о бок с ним. — Пока я умирала внутри от страха, вы разыграли целый театр одного актёра и даже не вспотели.       – Вы очень хорошо мне подыграли! Но, дорогая Габи, если вы продолжите делать мне комплименты, я вовсе не намерен вас останавливать.       Все трое сдержанно посмеялись. Остальной отряд уже расположился возле жилища Анастасии, как прежде, и Габи сразу заметила в руках у Рю лист бумаги c несколькими складками. Не теряя времени, она на ходу спросила:       – Ну, что удалось узнать?       – Мне пришлось захватить с собой пару вещей, — вздохнул самурай. — Времени было мало, и я посчитал, что нужно их вам показать.       – Для начала, что вообще нашлось у нашего священника? — спросил Ксендрик, усаживаясь рядом.       – Несколько коротких записей, в том числе про нас — я всё успел прочитать. Насчёт нас ничего интересного — только краткая выжимка, кто мы такие, и что мы идём по пути пророчества. Никаких его мыслей там нет, только пометка «Буду наблюдать, сколь представится возможным». Такие же записи про Лаврентия и некоего Григгса, студента из Школы Дракона.       – А про последнего случаем никаких подробностей?       – Только то, что спрашивал про Логана и отправился через акведук, — пожал плечами Рю.       – Что ж, досада. Что ещё?       – Письмо с печатью, — Кацумото продемонстрировал бумагу. — Его я тоже успел прочитать, но… я посчитал, что нужно его показать вам, Габи. На первый взгляд, ничего необычного, но есть там пара формулировок, смысл которых я понял, но решил, что вам всё равно стоит это увидеть. Просто на всякий случай.       Габи устроилась по другую руку от самурая, и тот передал ей письмо. Она первым делом взглянула на восковую печать, болтавшуюся на шнурке, скреплявшем письмо: в красном оттиске мгновенно узнавалась эмблема канцелярии архиепископа Торолундского. Хмыкнув себе под нос, клирик принялась вчитываться в строчки:              «Его преподобию Петрусу, декану Фленсборгского диоцеза:       Свет Владыки да пребудет с вами, отец Петрус. Сим письмом вам вручается миссия по поиску ритуала Возжигания в землях Лордрана, руководство и надзор над нею. Как уже было оговорено, ваша подопечная, несущая на плечах бремя этой миссии — диаконисса Рея из дома Колумна. Её сопровождающие — аколиты брат Винс и брат Нико. Вам надлежит немедля собрать ту свиту, которую посчитаете нужным, и отправиться к Святилищу Огня на горе Элидир, где вы будете ожидать прибытия диакониссы.       Архиепископ выражает надежду, что под вашей защитой диаконисса Рея не будет ни в чём нуждаться и обретёт на своём священном пути вдохновение Владыки. Принимая во внимание все заслуги и репутацию диакониссы, а также то, что она является истовым приверженцем пути Лироя, вам надлежит положить все силы на то, чтобы стать для неё путеводным пламенем. Что же касается двух аколитов, то они являются лишь попутчиками диакониссы, однако Церковь возрадуется, если и они найдут утешение в вере.       Да направит Пламя ваши шаги. Vereor nox.

– Отец Оттелин, генеральный викарий архтепископа Торолундского».

             Габи с тяжёлым вздохом опустила лист: у неё внутри похолодело от того, что она прочитала.       – Вы очень правильно сделали, что захватили это письмо, Рю, — сказала она. — Теперь я в точности знаю, в чём задание Петруса.       – Ты уверена? — спросила Рамильда. — Я не сомневаюсь в том, что ты нам рассказала, но формулировки в письме выглядят довольно безобидно, максимум — претенциозно.       – Со стороны впечатление такое, что отца Петруса просят даже всячески помочь своей протеже, — откомментировал Ксендрик. — Если только…       – Это шифр, — пояснила Габи. — Вы сами заметили — в официальной переписке не будет ничего разоблачительного. Поэтому они используют шифр, понятный только своим, чтобы для всех остальных приказы выглядели совершенно безобидными. Вот смотрите, — она указала на нужное место в письме. — Викарий приказывает «положить все силы, чтобы послужить путеводным пламенем» для Реи. Это значит, что нужно любой ценой привести её к гибели, а в идеале даже удостовериться, что она опустела и мертва. Он даже пишет про «заслуги и репутацию» Реи — это не шифр, но он напрямую подчёркивает, что Рею считают опасной. И вот обратите внимание, — Габи стукнула пальцем по месту в письме, — они называют её «истовым приверженцем».       – Это какое-то условное обозначение?.. — предположила Рамильда.       – Именно. Для эмиссаров есть своя классификация: «поборники», «приверженцы» и «попутчики». В сочетании с «путём Лироя» это звучит почётно, но на деле это табель внутренних врагов. «Поборник» — это уличённый еретик или схизматик, который ещё и упорствует в своей схизме, всё равно что открытый враг церкви — по крайней мере, церковь его таковым считает. «Приверженец» — это тот, кто высказывает опасные идеи, но всё ещё лоялен церкви хотя бы насколько-то, просто был признан слишком опасным, чтобы оставлять в живых. А «попутчик» — это тот, кто либо слабо подвержен опасным идеям, либо косвенно имплицирован в связи с «поборниками» или «приверженцами». И когда викарий пишет, что «Церковь возрадуется, если и они найдут утешение в вере» — это значит, что церковь не против, если они тоже погибнут.       – То есть, они действительно готовы отправлять на убой даже по косвенной связи… — вздохнула Рамильда. — И для чего? Просто для иллюзии того, что в самом деле собирают полноценный отряд?..       – Для этого тоже, но чаще настоящая причина в том, чтобы заранее устранить потенциальных диссидентов, особенно если они, например, близкие друзья главного приговорённого.       – Откуда ты вообще про это узнала? — спросила рыцарь, внимательно и с сочувствием глядя на Габи.       – Помните, я рассказывала про возвращенцев, которые уходят в бега? Мне удалось однажды поговорить с одним из них — это он мне рассказал. А потом, уже здесь, я прочла такое же письмо, украв его у Гилберта. Это была… моя последняя попытка убедить отца Люциана в том, что церковь приговорила нас к смерти. Его, например, классифицировали как приверженца, а меня сразу записали в поборники, причём для нас обоих сделали пометку про «путеводное пламя», то есть — с концами. А вот брата Шеана, второго немёртвого, тоже заклеймили приверженцем, но наказали Гилберту быть для него «направляющей рукой» — ну, то есть, будет хорошо, если он здесь погибнет, но лезть из кожи вон, чтобы удостовериться, не стоит — можно и просто бросить его где-нибудь, — Габи отвела взгляд и вздохнула, упершись подбородком в ладонь. — Всё потому, что брат Шеан был тихоня, а я активно распространяла заразу вольнодумства.       Рамильда со вздохом потрепала её по плечу. От этого маленького жеста на сердце немного потеплело.       – Получается, тебе… не удалось убедить отца Люциана?       – Удалось. Но не до конца, — Габи обратила взгляд к подруге. — Я и раньше ему рассказывала про этот шифр со слов того выжившего, и он тогда не поверил, а тут бах — и он воочию видит ровно такие формулировки. Но отец Люциан… он всё равно был неисправим. Он сказал: «Ну и ладно! Даже если церковь нас приговорила, мы всё равно отыщем обряд Возжигания им назло. Станем подвижниками за веру, и тогда они вынуждены будут к нам прислушаться». Так что… — она закусила губу и не договорила. — Мне только жаль, что этого письма у меня с собой больше нет. Я подозреваю, что Рея из таких же — и её придётся так же переубеждать.       – Я всё пытаюсь понять, — вмешался Рю. — Что это за «обряд Возжигания», про который все говорят? Он вообще существует или это очередная легенда, придуманная церковью?       – По всей видимости, существует, — ответила Габи. — По крайней мере, о нём есть упоминания в очень старых рукописях, ещё до падения Лордрана. Это своего рода чудо — как те, которыми мы пользуемся, только очень мощное. Якобы с его помощью можно невероятно усиливать костры — а значит, и защиту, которую они даруют от проклятия землям, в которых горят. Но сейчас это в любом случае неважно: для церкви это не более чем красивый предлог, а Петрус здесь для того, чтобы убить Рею. И даже если мы вдруг достанем из-за пазухи это легендарное чудо, он не отступится от этой задачи — а скорее даже примется за неё ещё более рьяно.       – Ещё бы! — усмехнулся Ксендрик. — Вы только представьте, какой выйдет скандал, если без пяти минут заклеймённый схизматик действительно вернётся с обрядом Возжигания в руках…       – Как забавно, что в кои-то веки я во всём согласен с твоей мыслью, Ксендрик, — не без иронии заметил Самерсет. Ксендрик лишь фыркнул в ответ, возведя очи горе.       – Что ж, теперь понятно, — сказал Кацумото. — Что-то ещё можете сказать по письму, Габи?       – Нет, шифра там больше нет. Только, Рю, вы не из наших краёв, поэтому обращу внимание: письмо пришло из канцелярии архиепископа Торолунда, а это фактический глава церкви со времён падения Лордрана. И пишет Петрусу его генеральный викарий — всё равно что доверенный секретарь. Так что Рею поручено устранить на высшем уровне.       – Ясно, — кивнул самурай. — Положение для неё мрачное. Тогда вот вам вторая вещь, которая нашлась у него в сумке.       Рю продемонстрировал медное кольцо с растительным орнаментом, украшенное круглой золочёной печаткой, на которой был выгравирован профиль девушки с длинными волнистыми волосами, украшенными тиарой. Как только Габи потянулась к нему с вопросительным взглядом, Кацумото положил кольцо ей в ладонь, и клирик тут же ощутила странность: от кольца исходило нежное тепло, как будто металл был слегка нагрет.       – Ого… — вздохнула она. — Оно тёплое!.. Ксендрик, потрогайте!       Кольцо пошло по кругу под общие вздохи удивления: никто из них никогда не видел ничего подобного, и даже для чародея-артефактора этот перстень пришёлся в новинку.       – Кажется, ты был прав насчёт особых перстней, Ксендрик, — сказала Рамильда, не сводя глаз с кольца.       – Н-да-а, — протянул чародей, вертя находку в руке. — Знать бы ещё, что это за вещица… Это определённо не просто знак различия. Я сходу скажу, что оно зачаровано не чародейством, а чудом — и, судя по всему, не последнего разряда. Но вот каким — я вряд ли смогу сказать. Может, вы, Габи, нам поможете? — он снова передал кольцо клирику.       – Я и сама, пожалуй, могу только предположить, — сказала она, прикрыв глаза и прислушавшись к своим ощущениям. — Чудо… и правда необычайное. Какое тепло… в нём как будто какая-то нежность и лёгкое касание любящей руки, — Габи присмотрелась к профилю девушки на круглой печатке. — Если говорить про ассоциацию с теплом, на ум приходят несколько божеств Белого Пути, но учитывая, что тепло как будто от летнего солнца, и у девушки очень характерный образ… мне кажется, это Гвиневер, — она улыбнулась спутникам, а потом покосилась на Рю, поймав себя на мысли, что, должно быть, здесь требуется разъяснение. — Это старшая дочь Гвина, которая почитается как богиня солнечного света и плодородия.       – У Гвиневер есть свой орден? — предположил Ксендрик. — Тайный орден?.. Никогда не слышал ни о чём подобном.       – Вот и я тоже, — покачала головой Габи. — Больше вам скажу: таких перстней я не видела ни у одного церковника. Он странный. От него веет чем-то очень старым, даже древним. И дело даже не в том, как кольцо выглядит, а в том, что… как бы описать…       Она задумалась на мгновение, доставая образы из глубинной памяти. Потом решилась надеть кольцо на палец, и её тут же накрыла волна полузабытых ощущений — и лишь только эта волна схлынула, Габи попыталась изложить спутникам это чувство.       – Знаете, есть такие особые места… Я бывала в таком однажды, в кафедральном соборе Всеотца Ллойда в Торолунде. И когда я стояла под его сводами, любуясь витражами, меня переполняло чувство какой-то необъяснимой… то ли радости, то ли вдохновения, то ли всего вместе. И было вместе с ним чувство единения с чем-то большим, как будто все сердца чудотворцев, которые были поблизости, хотели слиться в один общий хор. Известно, что в этом соборе клирики испытывают особое единение, из-за которого каждое чудо эхом отдаётся в других чудесах, делая их сильнее, и поэтому туда традиционно стекается много больных и страждущих, которые больше нигде не могут найти исцеления. Мы чувствовали это, когда служили праздничную мессу — мы были, как ноты в одной мощной песне, у которых раньше были только отдельные партии. Считается, что это происходит потому, что на этом месте было впервые сотворено великое чудо — то самое «Благодатное исцеление» Ллойда из жития и биографий.       Габи сняла с пальца перстень, задумавшись на мгновение.       – И вот когда это кольцо у меня в руках… Такое чувство, что я нахожусь рядом с таким же местом и могу зачерпнуть его силу. Я и раньше, когда мы останавливались в Святилище, чувствовала, что это какое-то очень древнее, намоленное место, только его зов практически утих, потому что здесь уже сотни лет почти никто не молился и не совершал чудес. А как только я надела кольцо, чувство было такое, как будто эта церковь никогда и не была заброшенной. Как тогда, в Торолунде… Кольцо как будто резонирует с чем-то поблизости. С каким-то присутствием, разлитым в воздухе. Это кольцо само как будто часть этого присутствия. И этот резонанс… он как будто тянется куда-то ещё. Куда?.. — она пожала плечами. — Не могу понять.       – Лордран — это ведь и правда место древних чудес, — сказал Солер. — Великих чудес. Сами боги совершали здесь свои подвиги. Я бы не удивился, если бы оказалось, что сила перстня тянет вас к самим башням Анор-Лондо… Мне сдаётся, что ваша догадка про Гвиневер может быть недалека от правды.       – Я бы заметил, — сказал Рю, — что Петрус неслучайно хранит кольцо в сумке. Это, похоже, тайный знак для своих, который обычно он нигде не показывает.       – Получается действительно тайное сообщество с опознавательным знаком, — рассудил Ксендрик. — Что вполне укладывается в то, что Петрус — доверенный эмиссар церкви. Если, конечно, он не служит кому-то ещё, что вряд ли, учитывая ваши, Габи, ассоциации с Гвиневер. Вы в них уверены?       – Вполне. Даже если нет, кольцо очень сильно резонирует с этим неясным… присутствием. Так что если и есть тайное сообщество, то я бы предположила, что оно внутри церкви.       – А у вашего Гилберта случаем не было такого колечка? — приподнял бровь чародей.       – Не знаю, — цокнула языком Габи. — К сожалению, не знаю. Но получается, вполне вероятно, что это опознавательный знак церковных эмиссаров, который узнают посвящённые — причём, видимо, не только из рядов церкви. И если так… — Габи нахмурилась. — Может, вы правы, Солер? И этот знак как-то связан с Анор-Лондо? Может, Петрус… знает, что там происходит? Ведь Гвиневер якобы оставалась там, перед тем как город завалил ворота…       Рамильда хмыкнула в ответ.       – Ты хочешь сказать, что, может, кто-то изнутри Анор-Лондо как-то поддерживал связь с церковью всё это время?..       – Может быть. Ведь если в городе и остался кто-то из богов, а мы все эти века ничего про это не знали, значит, они специально поддерживают тайну. Ради чего-то… Может, и ради пророчества…       – Хотелось бы надеяться, что если и так, то нынешние хозяева Анор-Лондо не знают о преступлениях церкви, — мрачно сказала Рамильда. — Потому что если знают…       Она не договорила. Габи знала, что она хотела сказать: они и так прекрасно понимали, какой вывод напрашивался, если хозяева Анор-Лондо, непререкаемые моральные авторитеты, на возвращение которых мир надеялся уже который век, знали о преступлениях церкви. Или — хуже того — руководили ими. Она и сама не хотела верить в подобное, хотя прекрасно знала, как людей совращала власть и жажда её сохранения. Их мир и так достаточно страдал от прогнившей Белой церкви. Но если сами наследники Гвина тоже прогнили…       – Учитывая их изоляцию, они о многом могут не знать, — высказала Габи успокоительную мысль. — Что ж, получается, пока это для нас загадка, но зацепки на будущее мы нашли.       – Думаю, мы поняли всё, что пока могли, — вздохнул Ксендрик. — Только вот у нас есть более насущная проблема: как нам возвращать эти вещи Петрусу? Мы ведь не планировали ничего забирать, просто так получилось…       – Ситуация и правда щекотливая, — покивал Рю. — Разыгрывать вторую диверсию будет слишком уж подозрительно, и это если он ещё не заметил пропажу. Тут надо что-то ещё придумать.       – По счастью, дверца для нас приоткрыта, — сказала Габи, растянув губы в саркастичной улыбке. — Их преподобие поручили мне важное задание, чтобы я убедила вас, друзья мои, что нам ни в коем случае нельзя спускаться к руинам Улачиля, которыми так интересовался мэтр Ксендрик. И просил меня непременно зайти и отчитаться, что хорошая девочка Габи всё им разъяснила, и в это дурное, дурацкое место они не пойдут.       Её спутники сдержанно посмеялись.       – Ну, — улыбнулся Ксендрик, — тогда вы и правда можете отчитаться ему о выполненном поручении и незаметно подсунуть письмо и перстень обратно в сумку.       – Получается, только так, — вздохнула Габи. — Спрячу их в рукаве и постараюсь что-то сделать. Когда зайду, мне как раз станет понятно, обнаружил он пропажу или нет. Только мне бы всё равно не помешало хоть чем-то отвлечь Петруса…       – Слушайте, Габи, у меня есть идея, — сказал Солер, сцепив пальцы и глядя на неё. — Он же вам обещался помогать с чудесами, так?       – Угу.       – Тогда, может, вы ему… покажете мой свиток с чудом Молнии? И спросите его экспертного мнения. Уверен, наших орденских свитков он никогда не видел — они ведь сделаны не по церковным лекалам. Мой наставник Раймунд мне рассказывал, что это чудо восходит к очень древней традиции, когда ещё не было единого церковного канона — к самой Войне с драконами.       – Так вот откуда твоя молния! — воскликнула Рамильда. — Я ещё с того момента, когда ты поразил виверну, всё думала: это очень похоже на молнии Серебряных рыцарей, но их чудеса — очень мощные, даже в Белом Пути почти не осталось тех, кто ими пользуется. Я догадалась, что, видимо, это нечто иное, но всё никак не доходило дело, чтоб спросить, откуда ты знаешь такое похожее чудо…       – Так и есть! Это своего рода подражание молниям Серебряной Гвардии: учитель говорил, что у истоков нашего ордена стоят люди, которые, вдохновившись чудесами Гвина и его рыцарей, сами восстали против драконов и сложили собственную традицию почитания солнца, откуда происходит и это чудо, — усмехнулся Солер. — Так вот, Габи, вы скажите Петрусу: дескать, один наш новый друг нашёл этот свиток в руинах и хочет понять, что это за чудо и откуда оно — можно даже не упоминать, что я им умею пользоваться.       – Вот это вы здорово придумали, Солер! А покажите свиток, пожалуйста.       Солнечный рыцарь полез в поясную сумку, вытащил оттуда простой продолговатый тубус и извлёк из него чудотворный свиток, свёрнутый вокруг одного держателя, после чего с улыбкой передал его Габи, как ценную реликвию. Когда она развернула его, в глаза сразу бросилась необычность: рисунок в заглавии был выполнен вручную, как в старых рукописях, хотя на современных чудотворных свитках чаще всего отпечатывали гравюры, даже если текст оставался рукописным.       Рисунок этот изображал рыцаря верхом на вздыбленном коне, в белой котте и в шлеме с красным пером, который сжимал в левой руке круглый щит с золотистым изображением солнца, а правую занёс над головой, сжимая в ней длинный сверкающий перун. Растительный орнамент из завитушек, кончавшихся красными цветками, обрамлял края рисунка справа и снизу — и таким же красным отливала роскошная буква-инициал в тексте. Каждый следующий абзац начинался более скромным инициалом, заключённым в цветной квадрат. Текст, как и полагалось, был на старозенайском, хотя нигде на свитке не было типичной церковной маркировки с вензелем диоцеза. Но не нужно было никакого знака, чтобы ощутить едва уловимое, в чём-то знакомое чувство божественной силы, заключённой в свитке.       – И как я не догадалась вас спросить раньше, — протянула Габи с улыбкой на лице. — Красота! Да, уверена, отец Петрус почешет над ней затылок, как и я. Думаю, ваша затея точно сработает. Только вот там есть ещё телохранитель…       – А его, наверно, я попробую отвлечь, — сказала Рамильда. — Мы ведь уже одалживали у них инструменты, вот я как раз и зайду с просьбой снова кое-что взять из их свёртка. Попробую покопошиться в нём помедленнее, но надолго это Озрика не отвлечёт.       – Думаю, этого будет достаточно. Пока он будет хоть немного занят тобой, а Петрус — рассматриванием свитка, думаю, у меня всё получится. В конце концов… всё-таки я не всю ловкость рук растеряла, — беспечно улыбнулась Габи. — Так что как только ты появишься, я займу Петруса свитком.       – У вас всё получится, Габи, — улыбнулся ей Солер. — Я в вас верю!       Клирик тепло усмехнулась в ответ.       – Спасибо. Мне приятно располагать вашей поддержкой и помощью.       – Габи, — произнёс вдруг Самерсет. — Понимаю, что вы все здесь увлечены процессом, но не могу не задать вопрос. Если вы так хотите спасти Рею, не проще ли будет… просто убить Петруса?       Весь отряд на короткий миг замолчал и застыл, переваривая сказанное. И, к своему ужасу, Габи поймала себя на том, что, как минимум, её частичка на мгновение задумалась над этим предложением. Но оно было отторгнуто столь же быстро, сколь появилось.       – Это… не поможет, Самерсет. Во-первых… я не пойду на убийство.       – Убийство? — переспросил рыцарь. — Петрус — ваш враг. И он будет добиваться кончины Реи — и добивался бы вашей, окажись вы на её месте. Он не гражданское лицо, а по факту — солдат вражеской армии.       – Даже если я бы согласилась с вами… это не поможет. Я хочу не просто спасти жизнь человека — я хочу вывести её из-под удара церкви. Если мы просто убьём Петруса, она закономерно посчитает нас врагами и не поверит ни одному нашему слову. Ведь она, скорее всего, исходит из той же позиции, что отец Люциан. Таких людей надо переубеждать, и насилие в этом никак не поможет.       – Вы тоже склонны путать понятия, Габи, — устало протянул Лейтон. — Вы хотите спасти Рее жизнь? Или вы хотите сделать её своим другом? Если на кону для вас в первую очередь её жизнь — какая разница, как вы спасёте её от беды? Или вы просто боитесь брать на себя тяжёлые решения?       Снова напряжённое молчание. Выдержав на себе пристальный взгляд рыцаря, Габи собралась с духом и ответила:       – Даже если Петруса не станет, Рея всё равно пойдёт путём Лироя из чистого упрямства. Этого недостаточно, Самерсет. И, прошу, не предлагайте этого больше.       – Хорошо, — вздохнул тот. — Но просто имейте ввиду… если вы хотите остановить убийцу, вы всегда можете снова рассмотреть это предложение.       

***

      – …Что же, Габи, как ваши успехи? — спросил Петрус, улыбаясь уголками губ.       На их стоянке всё было по-прежнему: священник пребывал в доброжелательном расположении духа, а его привычная вкрадчивая улыбка не выдавала никакого беспокойства. Озрик не рыскал тут и там в поисках пропавших вещей, а сумка Петруса лежала на прежнем месте. Уже одно это успокаивало Габи: пока эти двое не заметили пропажи, у неё были неплохие шансы.       – Можете не волноваться, отец Петрус, — ответила Габи, столь же привычно отводя взгляд, как и полагалось её образу. — Я рассказала своим спутникам обо всех опасностях, которые могут нас подстерегать рядом с разломом Бездны, и они согласились, что нам не следует туда ходить. Мэтра Ксендрика, конечно, пришлось уговаривать, но… смею вас заверить, господин Кацумото и все остальные очень хорошо поняли всю опасность этого предприятия. Одним словом, можете не беспокоиться: не то чтобы мы вообще планировали спускаться к руинам Улачиля, но теперь совершенно точно туда не пойдём.       Священник удовлетворённо кивнул.       – Что ж, превосходно! Я, право, начал немного беспокоиться. Но, вижу, вы, Габи, ответственная девушка, — он улыбнулся чуть шире. — Благодарю, что выполнили мою просьбу.       – Это было и в наших интересах, ваше преподобие, — Габи чуть склонила голову. — Сердечно благодарю вас, что проявляете такую заботу о нас.       – Ну что вы, что вы, — Петрус поднялся и отошёл к столу. — Как священник Белого Пути, я обязан ратовать за доблестных пилигримов. Даже если у меня в этих краях своя миссия, — он характерно приподнял брови. — Что же, Габи, могу я чем-то ещё вам помочь? Я вижу, вы всё поглядываете на какой-то футляр в руках.       – Знаете… да, если позволите, — Габи тоже встала и, разыгрывая неловкость, приблизилась к Петрусу, на ходу открывая тубус. Она заговорила чуть погромче, чтобы Рамильда могла её услышать. — Видите ли, наш новый спутник Солер не так давно нашёл настоящий свиток с чудом! Он показался ему очень необычным, и… одним словом, он очень хочет знать, что это за свиток и откуда он! Вы… не откажетесь взглянуть на него опытным глазом?       – Разумеется, нет, — великодушно усмехнулся Петрус. — Мне это совсем не в тягость. Давайте свиток сюда.       Габи энергично кивнула и, поколебавшись с секунду, зашла сбоку от Петруса, на ходу развернув свиток, и положила его на край стола — так, чтобы священник смотрел на него, и в сторону от сумки, лежавшей на противоположном конце.       – И покажите заодно футляр, — добавил Петрус. Габи вручила тубус ему в руки, и тот лишь немного его повертел, быстро утратив интерес. — Хм… футляр явно не оригинальный, сделан на замену утраченному. Никаких маркировок и украшений, даже молитвенных надписей нет… Либо сам свиток — не из церковного извода, и футляр делали из подручных материалов. Интересно…       Едва он отдал Габи футляр и повернулся к свитку, как сзади раздался голос Рамильды:       – Прошу прощения! Прошу, не отвлекайтесь, отец Петрус — я просто зашла снова попросить инструменты, если можно. Извините за беспокойство.       – О, разумеется, — ответил Петрус, повернувшись к рыцарше, и махнул телохранителю рукой. — Озрик, помоги нашей гостье.       Тот пружинисто поднялся с табурета и прошёл сначала в угол навеса, взяв под мышку свёрток с инструментами. Лишь только он зашагал к Рамильде, а Петрус снова сосредоточился на свитке, Габи исчезла из его поля зрения, подобно мышке, и зашла с другого бока, как бы пристраиваясь чуть позади. Она наклонилась над столом, как будто тоже рассматривая свиток сбоку, на деле же — загородила собой другой край стола на тот случай, если Петрус вдруг повернёт голову.       Скосив глаза назад, насколько можно, она удостоверилась, что Озрик занят Рамильдой, и не глядя тихонько расстегнула сумку, ёрзая рукавом по столу. Аккуратно откинув клапан, чтобы не лязгали металлические детали, она снова глянула на Петруса: тот был целиком поглощён разглядыванием свитка, а из-за спины доносился голос Рамильды, перебиравшей инструменты. Сердце у клирика колотилось, как заведённое. Священник был так близко, что казалось, будто он может смотреть затылком.       «Соберись, Габи, — сказала она себе. — Это нам только на руку». Бесшумно вздохнув, она достала из широкого рукава рясы сложенное письмо с кольцом и, осторожно перенеся правую руку под столешницей, просунула пальцы в один из двух кармашков сумки. Нащупав внутри зазор между другими бумагами и стенкой сумки, она протолкнула между ними письмо, а перстень пристроила с краю, просунув его пальцем подальше.       Тревожный, нервный взгляд влево — Петрус по-прежнему был увлечён свитком, хмыкая себе под нос. Наощупь найдя застёжку на клапане, Габи потянула крышку сумки…       – Да, это всё, Озрик, — донёсся голос сзади, и сердце чуть не выпрыгнуло из груди. — Спасибо, я скоро всё верну!       …Она застегнула сумку, шумно вздохнув, и быстро вернула руку на место, стараясь не делать больше лишних движений. Получилось!.. Она уже морально готовилась к провалу, к тому, что придётся оправдываться перед Петрусом, неся какую-нибудь заранее заготовленную чушь, но у неё получилось. Сердцебиение плавно успокаивалась, хотя взгляд наотрез отказывался фокусироваться на тексте свитка. Где-то сбоку Озрик, ни о чём не подозревая, вернул инструменты на место и прошёл обратно на пост.       – Весьма любопытно, — произнёс Петрус, не отводя взгляда от свитка. — Даже прелюбопытнейше. Такого я ещё не видел. Где ваш товарищ его нашёл?       – Он не уточнял, — помотала головой Габи. — Полагаю, где-то в своих странствиях, незадолго до встречи с нами.       – Ну что ж, понимаю. Не хотите разобрать его вместе, Габи?       На мгновение Габи даже искренне удивилась. Но потом с энтузиазмом кивнула, сказав:       – Почту за честь, отец Петрус! Я всегда любила текстологию чудес.       – Ну вот и славно, — улыбнулся он, подвинув свиток на середину стола. — Что вы можете сказать по его внешнему виду? Как по-вашему, к какому веку он относится?       Габи вновь с интересом взглянула на свиток: она уже успела вдоволь его рассмотреть в разговоре с Солером, нужно было лишь снова отметить детали. Рисунок рыцаря с молнией и богато украшенный красный инициал в золотистом расцвеченном поле привлекали взгляд, но легко узнаваемый шрифт был главной деталью для датировки.       – Мне кажется, он очень недавний, — слегка улыбнулась Габи. В кои-то веки ей можно было не думать о поддержании образа. — Иллюстрацию явно стилизовали под девятый-десятый век от Адвента, но текст написан асторским минускулом, причём нового образца — смотрите, какие разборчивые буквы, и ни единого сиглума. Я бы сказала, свиток создан в пределах последних века-полутора — и, наверное, не позже, чем пятьдесят-шестьдесят лет назад: такой шрифт был популярен в середине прошлого века.       – Очень хорошо! — одобрительно кивнул Петрус. — Ваши познания впечатляют, я предполагаю так же. Стилизация рисунка и правда хороша, но шрифт с головой выдаёт новодел. Текст явно рассчитан на удобство чтения — обратите внимание, даже лигатур почти нет. И всё же любопытно… — он хмыкнул, почёсывая подбородок. — Свиток явно подлинный, написанный старой речью, но не церковный. Интересный выбор — ручной рисунок вместо гравюры…       – Сделан из хорошего веллума, к слову, — Габи провела пальцами по поверхности свитка. — Вообще говоря, редко встретишь такие хорошие свитки не из Белого Пути, если не считать велкиан.       – Тем любопытнее, что он описывает нечто очень похожее на Солнечное Копьё Гвина, но называет его иначе.       – К слову об этом, ваше преподобие: я… правильно понимаю, что чудо, заключённое в свитке — это некое подражание Солнечному Копью?       – Да, в первом абзаце на это вполне явно указано — всё описание акцентирует, что речь про молнию, причём подчёркнуто более слабую, чем молния Гвина. Вот смотрите: «лишь частица тех сил, что подвластны руке Светоносца», — он провёл пальцем по нужной строчке. — И отголосок силы в свитке безусловно подлинный. Вы ведь почувствовали, когда держали его?       – Безусловно, отец Петрус.       – Ну что же, тогда давайте внимательно разберём текст?       – С удовольствием, — слегка улыбнулась Габи.       Они оба склонились чуть ближе, вчитываясь в текст — и Габи оставалось только порадоваться асторскому минускулу: классические книжные шрифты выглядели красиво, но как же тяжко порой было их читать!.. Перед ней со всей красочностью образов представало сказание о Древнем Воителе, победившем вековечного дракона на горе Пенгверн, что в старом Демеде.       Было что-то смутно узнаваемое и в образе Гвертимера, типичного правителя тех лет, повиновавшегося драконам, и в образе Ольвен — его дочери, которая не желала мириться с тем, что её родитель отдавал дракону дань в виде живых людей. Габи очень нравилось, как Ольвен представала в сказании: бессильная всё поменять, но храбрая и праведная, совершившая в конечном счёте правильный поступок, освободив юношей и девушек, предназначенных дракону. Ей всегда хотелось быть такой же, только вот не было такого героя, который пришёл бы к ней на помощь в трудный час, подняв людей на борьбу против прогнившей церковной верхушки. В этом свете Древний Воитель и Ольвен представали почти как рыцарь и дева в беде: будь это не свиток с чудом, а старая рыцарская жеста, Габи не удивилась бы, окажись там нежный поцелуй и предложение руки и сердца. Но эта история фокусировалась на главном: на том, что заставляло его героев идти на благое дело, вопреки опасности.       Сказания о чудесах всегда вдохновляли Габи, но интересовали её не только этим, но и чувством мистерии. Они всегда были немного идеализированными, представляя высшую, очищенную форму эмоций и порывов, породивших изначальное чудо. Но если сказания из «центрального» церковного канона практически все происходили из достоверных, хорошо задокументированных исторических событий, то на периферии этого канона начиналось самое интересное. Места, в которых эти сказания происходили, были совершенно реальными — как в случае с городом Мельдред и горой Пенгверн — но действующих лиц могло никогда не существовать в реальности, а события были лишь сильно упрощённым искажением.       Таких чудес могло не быть в канонических книгах, но вот сборники, которые некогда составляли удалённые епархии, опираясь на местные, малоизвестные традиции? Другое дело. В последние века Белая церковь основательно вычистила такие сборники и наложила запрет на их составление — и причина была не только в желании консолидировать догму: в своё время в такие сборники могли попадать самые что ни на есть фальшивые чудеса, и это была настоящая проблема. Но Габи казалось, что вместе с вредоносными фальшивками церковь лишила и себя, и людей поистине необычайных самоцветов, которым могло быть далеко до чудес богов, но которые всё равно помогали людям и несли в себе культурное наследие. И если раньше церковь могла такое наследие поощрять, относя его к священному преданию, то теперь без разбора считала его апокрифическим.       – Мне не пристало, должно быть, начинать первой, — заговорила Габи, дочитав свиток до конца. — Отец Петрус… что вы можете сказать?       – Это точно какая-то локальная традиция, причём с явными подражаниями церковному канону в формулировках. Обратите внимание — тут и «огонь истинный», и «змий», и заканчивается всё традиционным «ad multos annos». Но при этом некоторые вещи похожи больше на эпическое сказание, особенно с этими эпитетами — «серебродоспешные» рыцари, «каменнокожий» губитель…       – Да-да, мне тоже так показалось, — закивала Габи. — И вот это «Услышь!». Так ведь начинались древние саги на севере. Нам как будто рассказывают и про чудотворца, и про героя-воина.       – Хорошо подмечено! Полагаю, мы с вами оба не знатоки древней поэзии, но местами здесь как будто можно уловить подобие ритма. Хм… в этом есть смысл, учитывая, что рассказ идёт про Демед — это королевство входило в область «Старого севера», как и Лотиан с Лордраном. Но, не скрою, меня, конечно, забавляют параллели этого сказания и сюжета «девы в беде», — Петрус сдержанно усмехнулся.       – И правда, — улыбнулась Габи в ответ. — А что вы думаете про Древнего Воителя? Ведь он явно владеет молнией Гвина, даже иконография похожая — молния, разрывающая тучи, как солнечный луч.       – Хороший вопрос. Я бы сначала вот на что обратил внимание: а где здесь описано само чудо? Вот вы как считаете?       – Хм… — Габи с секунду глядела на последние два абзаца. — На первый взгляд кажется, что вот здесь, где он снова зажигает молнию: «Крепко рукою держась за шею драконью, взмыл он под небеса и обрушил на змия перун свой». Фокус здесь как будто на нём — на «Копье Молнии», но вообще… мне кажется, что тут важнее другое — что он победил дракона, а потом призвал людей Мельдреда пойти за собой, бороться против своего тирана. Он ведь тут тоже обращается к солнцу, к небесным силам.       – Именно так! И что важнее, вы обратите внимание: тут буквально написано, что он даровал «светила разящий свет» отважным сердцам — что это, как не передача чуда? Мысль тут в том, что он сначала совершил подвиг, а потом передал им часть своей мощи — и вот это настоящее чудо.       – Согласна! — закивала Габи.       – И его молния, — продолжал Петрус, — это, должно быть, нечто более мощное, чем в этом чуде — изначальное Солнечное Копьё, либо Малое Солнечное Копьё, доступное рыцарям Гвина. А людям он передаёт как бы его слепок, которым смогут пользоваться даже они — неслучайно ведь в самом начале говорится, что это «лишь частица сил Светоносца».       – Да! — Габи не могла сдержать улыбки. — И получается, что его чудо здесь происходит в тот момент, когда он вдохновляет людей, заставляет их поверить в то, что смелостью можно творить чудеса. И тогда-то они и разделяют с ним силу молнии, которую он протягивает им в руке, — она переглянулась с улыбающимся Петрусом. — Почти как причастие!       – Весьма остроумная аналогия, — кивнул священник, как-то заинтересованно глядя на неё.       – Мне ещё вот что любопытно: может, мне просто кажется, но больно уж интересный образ рисуется с того, как этот Воитель появляется, — Габи провела пальцем по нужной строчке в тексте. — Он «прилетел на крыльях ветра»… И ещё эта молния, разрывающая тучи — он как будто правда прилетел верхом на какой-то птице и спустился с небес. Вам так не кажется?       – Я думаю, это всего лишь метафора, — ответил Петрус, разглядывая то же место в свитке. — «Прилетел», полагаю, здесь употреблено в значении «примчался». Вряд ли он буквально прилетел верхом на птице, — священник усмехнулся. — Хотя если я прав в своей догадке, кто знает, куда завела творцов свитка их фантазия.       – А в чём ваше соображение?       – Лично мне в этом сказании видится апокриф, в котором на образ некоего настоящего чудотворца из воинства Гвина наложился образ местного героя, а событийная канва в основном повторяет расхожую легенду. Традиция наверняка подлинная, но её истоки, скорее всего, сильно искажены. Мне кажется, что за образом Древнего Воителя, по всей видимости, стоит рыцарь Орнштейн. Посудите сами: у него «громобойное копьё» — явная отсылка на Глимгайр, он бесподобный убийца драконов и предводитель людей, знающий, как поднять их на битву. Как по мне, первоисточник очевиден.       – Вам так кажется, отец Петрус? — спросила Габи, глядя на него чуть искоса. — Это разумно, но я бы, наверное, немного вам пооппонировала.       – Даже так? — священник заинтересованно приподнял бровь, глянув на неё. — Ну что же, я весь внимание. Кому же вы склонны атрибутировать это деяние?       – Боюсь, у меня нет стройной теории о том, кто это мог бы быть. Скорее, мне кажется, что это вполне может быть не Орнштейн. Мне и самой он первым пришёл на ум: сложно про него не подумать, когда видишь упоминание копья. И, конечно, описание боя с драконом такое, что захватывает дух от пируэтов, а из Четырёх рыцарей именно у Орнштейна самый… эпатажный стиль боя в сказаниях, — она с трудом сдержала ироничную усмешку, вспоминая самые невозможные примеры из позднейших жест и сказок. — Но мне видится странным, что он пришёл один, без хотя бы отряда Серебряных рыцарей. Орнштейн ведь не просто герой, он лидер, вы и сами заметили. Даже на тот момент, когда он ещё не капитан гвардии, он всегда во главе людей, и никогда — в одиночку. Он первый бросается в бой, но побеждает не только на личном кураже, но и за счёт хорошей тактики, за счёт товарищей. А здесь… герой только один. Очень похожий на Орнштейна по силе, но один. Он ведёт за собой людей, но только после того, как убил дракона. И, если не ошибаюсь, про освобождение Демеда вообще очень мало сведений — мне пока не приходит на ум ни один сюжет этого театра войны, связанный с Орнштейном. Может, это какой-то ещё рыцарь из ранних последователей? Или даже такой, о котором у нас не осталось сведений?..       Петрус задумчиво хмыкнул, не сводя с неё всё того же заинтересованного взгляда. На мгновение Габи стало даже не по себе.       – Не знал, что в вас кроется столь незаурядный и пытливый ум, Габи, — сказал священник. — Вы на удивление много понимаете в образности и характерах рыцарей Гвина. Значит, вам кажется, в этом апокрифе могут быть некие утраченные сведения?       Она только сейчас поймала себя на мысли, что слишком заигралась, и внутри у неё похолодело. Она так увлеклась излюбленным делом, что забыла на минуту, что всё ещё разговаривает с церковным дознавателем, а не просто с умным и сведущим клириком. Он смотрел на неё так пронзительно, что, казалось, вот-вот разглядит её настоящую, но… возможно, ещё был шанс остаться в пределах образа. В конце концов, ведь и покорный агнец может оказаться увлекающейся натурой, когда речь идёт о любимом деле? Главное — вовремя уступить старшему…       – Это… всего лишь моё скромное предположение, отец Петрус, — сказала Габи, смущённо потупив взгляд и чуть склонив голову. — Простите, просто меня всегда очень занимало пересечение агиографии и реальной истории, ведь дела святых и чудотворцев — это абсолютно реальные и такие важные события… и некоторые из них окутаны большей тайной, чем прочие. Великая Война шла столько лет, и сколько подвигов могло быть забыто… Меня часто тянет видеть в таких текстах некое откровение, которое… вот, буквально под носом, стоит только распутать клубок — и ты заново сделаешь историческое открытие! Поймёшь какую-то важную часть великих деяний… Даже если на самом деле никакого откровения нет… — с напускной грустью закончила она. — Так что вы правы, пожалуй. Я просто по-ребячески увлеклась.       – Ничего-ничего, со всеми случается — мягко произнёс Петрус. — А свежий взгляд никогда не повредит: кто знает, может, однажды вам и правда откроется то, что упустили богословы старой школы? — он сдержанно усмехнулся. — И всё же мне любопытно: какая ваша конечная интерпретация истоков этой истории?       – Если здесь имеет место наслоение поздних образов, как вы и предположили… то всё вполне встаёт на свои места. Настоящий Орнштейн вполне мог прийти не один, и если суть реальных событий со временем исказилась, то, получается, вместо забытой фигуры они поместили в легенду расхожий образ героя-рыцаря, оставив при этом суть деяния прежней.       «Или дело в другом, — добавила она уже про себя, мысленно глядя в глаза Петрусу. — Рыцари Солнца употребили здесь эвфемизм, намеренно пытаясь скрыть от церкви некую фигуру, которая стала ей неудобна. Ведь если Белый Путь в своё время предал анафеме всех велкиан, что мешало похожей, более маленькой схизме произойти где-то в прошлом? Нет, ваше преподобие. Может статься, что Древний Воитель — это тот, кого вы предпочли вычеркнуть и предать забвению. И назвали его так ровно на тот случай, чтобы у таких, как вы, не возникло подозрений».       Священник удовлетворённо хмыкнул, делая в голове одному ему ведомый вывод.       – Ну что ж, допускаю, что какая-то подобная цепочка событий могла иметь место, — он сложил руки за спиной, рассуждая. — Итого можем заключить, что это чудо — реликт некоей локальной традиции, ведущей свои истоки от подвигов рыцарей Гвина, которая сформировалась в доканоническую эпоху и так и не стала частью церковного извода — по всей видимости, ввиду малоизвестности. В сказании имеется неоспоримое зерно истины, которое и проводит через его слова подлинную силу чуда, несмотря на событийные искажения. Согласны с таким суждением, сестра Габи?       – Безусловно, отец Петрус, — с поклоном ответила та. — Благодарю вас за то, что уделили время. Ваши наблюдения были весьма проницательны и очень полезны. Мне… было приятно вас послушать.       – Рад, что смог быть полезен, — улыбнулся в ответ священник, бережно сворачивая свиток. — Да, насчёт вашего товарища: я правильно понимаю, что он обучен творить чудеса?       – Как понимаю, да.       – И он просто рыцарь, не санкционированный клирик?       – Всё так, отец Петрус, — кивнула Габи. В этом вопросе не было подвоха — а значит, и смысла утаивать не было: монополией на чудеса церковь не обладала и смотрела на чудотворцев не из числа клира благосклонно, покуда они оставались в рамках её традиции.       – Ну что ж, тогда передайте ему так: свиток является апокрифом, но несёт в себе подлинную силу богов. И если тот, кто им владеет, может обуздать силу молнии, то… пусть пользуется им к вящей славе Владыки, — он с плоской улыбкой протянул ей свиток. — Передайте мою рекомендацию возносить молитвы Владыке Гвину и пожелание удачи.       – Обязательно передам, ваше преподобие, — с поклоном ответила Габи, приняв свиток и убрав его в футляр. — Я могу идти?       – Идите, Габи, — кивнул Петрус, отечески потрепав её по плечу. — Vereor nox.       – Vereor Nox.       Расставшись со священником, она кивнула на прощание Озрику и пошла к своим, прижимая футляр к груди. Только теперь у неё внутри образовалась приятная лёгкость: всё было позади, и у неё даже получилось вернуть письмо с перстнем! Кажется, вышло даже пройтись по грани и не выдать своих истинных взглядов, хотя в этот раз она прошлась опасно близко к пропасти, сама не заметив, как увлеклась. Но, чего ни говори… приятно было на миг окунуться в любимое занятие. Даже в компании отца Петруса.       Её спутники уже ждали её у костра, полностью одоспешенные и готовые выдвигаться в путь. Над головой тёмные облака заволакивали собой небо, и Габи улыбнулась последним лучам, пробившимся сквозь прореху в распухающем сером покрывале. «Спасибо тебе, Владыка, за свет, что всегда со мной… даже если солнца не видно».       Солер поднялся ей навстречу, и улыбка сама собой появилась на устах. Вот уж кто точно мог понять, что она чувствовала: он точно был из тех, кто своё солнце всегда носил с собой — и не только то, что было вышито на рыцарской котте.       – Всё хорошо, Габи? — спросил он с ответной улыбкой. Рамильда и Ксендрик тоже подошли поближе.       – Да! Как же мне было жутко-о… — клирик со свистом выпустила воздух, качая головой и улыбаясь. — Я думала, что умру. Ну или, как минимум, провалюсь под землю.       – Это ничего, — усмехнулся Солер. — Мы бы вас живо выкопали — лопата ведь есть!       Габи сдавленно посмеялась, прикрыв рот ладонью.       – Тут, боюсь, понадобилась бы целая кирка, — она вручила футляр со свитком хозяину. — И спасибо за идею со свитком. Знаете… мы его всерьёз разобрали и много интересного поняли. У вас в руках прекрасная вещь.       – Честно говоря, сгораю от любопытства! Поделитесь, Габи? Мне очень интересно, что о нём скажет учёный и чуткий богослов в вашем лице.       – С удовольствием! Но я думаю, нам стоит поговорить, когда мы дойдём до квартала Дориана: я и так нас всех страшно задержала. Там много чего есть обсудить, да и вообще… мне было бы жутко интересно просто пообщаться с вами, Солер, — она тепло улыбнулась рыцарю. — И о вашем ордене, и о вере, и много о чём ещё.       – Это взаимно! Никак не могу вам отказать.       – Габи, — обратилась к ней Рамильда, понизив голос. — Какой теперь план? Нам осталось только дождаться Рею?       – Да, — кивнула клирик, перейдя почти на шёпот. — Петрус явно пришёл сюда в расчёте на то, что она сама явится примерно в тот же срок. Все задержки в пути предсказать невозможно, но это явно дело ближайших дней. Если так…       – Давайте попросим кого-нибудь из наших друзей в Святилище нас предупредить, — предложил Рю. — Чтобы сразу как Рея прибудет, нашли нас у Дориана и оповестили. Например, Лаврентия.       – Да, это хорошая идея, — закивала Габи. — Элрику лучше не появляться пока у Дориана…       – А зря, это пошло бы ему на пользу, — усмехнулся Рю.       – Так или иначе, уверена, наш друг Лаврентий нам не откажет.       – Ну тогда попросим его — и в путь? — улыбнулся Солер, поправляя ремешок щита.       – Да, не будем медлить! — встряхнулась от волнения Габи. — Чем скорее доберёмся, тем скорее сможем устроить жаркий теологический диспут, верно? — она саркастично приподняла брови.       – А-ха-ха, уже боюсь! — Солер примиренчески поднял ладони. — Но даже если вы не шутите, я не против!       – Шучу, разумеется, — не переставала улыбаться Габи. — Но вы и так это поняли. А мне… просто по-человечески интересно. Я вчера вам много важного поведала, и вы меня очень тепло поддержали, так что настал и ваш черёд изливать душу, Солер. Но знайте… — она дружески кивнула рыцарю, — этот процесс я хочу сделать взаимным.