Lost Son

Эта мысль упрямо сидит в его голове, долбит в виски хуже навязчивой головной боли, заставляет вспоминать. Он прокручивает в голове каждую фразу, сказанную Эмили после "воскрешения". Мысленно препарирует каждый её жест, каждый взгляд, каждую смену эмоций на её лице. Удивляется тому, сколько успел накопить воспоминаний за прошедшие четыре месяца. Всего четыре месяца. - Что-то не сходится. - Что? - переспрашивает его Хейли, заглядывая в ванную. - Ты что-то сказал? - Мне нужно ненадолго уехать, - на самом деле можно подождать до завтра, но что-то гонит его за порог, заставляет сбежать из дома под неодобрительный взгляд Хэйли и поехать к дому Прентисс. Предчувствие тревожно скребется в груди, хотя окна квартиры сияют темными провалами, а на звонок и стук никто не отвечает. Её нет дома, в конце концов, она свободная женщина, а он может подождать или приехать позже, но вместо этого он пользуется отмычками. Вскрывает замок с опытностью бывалого медвежатника - этому когда-то научила его сама Эмили. Его встречает обезличенность и пустота, идеально выверенная картинка из каталога недвижимости. Хотч зло усмехается: не дом, просто перевалочный пункт, который можно покинуть, не оставив после себя следов. Интересно, там, где Эмили провела последние пять лет, у неё был дом? Вряд ли. Она появляется спустя час. Входит так, словно знает, что он ждет её в темноте гостиной. Молчит, хотя он ждет от неё вопросов или возмущения по поводу вскрытого замка. Ждет хоть чего-то, но Эмили просто молчит, так и не включив свет. - Пришло время поговорить, - его голос звучит резким ударом гонга, Хотч видит, как Прентисс вздрагивает, но продолжает стоять посреди комнаты. – Я должен знать, почему ты сделала это. Почему. Ему просто нужно знать почему. Внутри все кипит, разрывает противоречивыми желаниями: душить до тех пор, пока она не перестанет издавать предсмертные крики, и целовать, вырывая стон за стоном. Он давит в себе эмоции, долго сидит в машине, надеясь, что буря в душе уляжется и он сможет скрыть все от Хейли и Джека. - Что-то случилось, папочка? Не получается. Его сын смотрит на него проницательно, на его щеках появляются ямочки, а лоб перерезает тонкая морщинка, которую он привычно разглаживает пальцем. Сколько раз этим жестом он прикасался к Эмили? - Ничего, Джек, я просто устал на работе, - эта почти правда успокаивает его сына ровно настолько, чтобы он перестал хмуриться, - почитать тебе на ночь? - Лучше расскажи мне про маму-ангела, - просит тот, поудобнее устраиваясь в кровати. - Про маму-ангела? – он не может сказать сыну, что его мать оказалась дьяволом во плоти. – Конечно, Джек, слушай: когда-то жила на свете… Она не может говорить: горло свело спазмом; не может включить свет – тогда Хотч увидит воспаленные от слез глаза и сбитые костяшки пальцев. Ей хочется, чтобы он ушел и оставил её в покое, но она слишком хорошо его знает. Он говорит громко, задает вопросы, требует ответов, но она просто не может их ему дать. Эмили хочется сесть на пол и зажать уши руками, но она не может сделать этого при Хотче. Он говорит, он слишком громко говорит. - Какого хрена, Лорейн?! – Клайд выбивает дверь в её ванную, грубо хватает её за руки, выбивая лезвие и выкручивая запястье. – Какого черта ты творишь?! - Я не могу! – она действительно больше не может. – Я не могу!!! Она срывается в истерику, позорную истерику, которой не место на задании. Не место в легенде её новой жизни. Клайд укачивает её на руках, отвешивает пощечину, пытается привести в себя хоть как-то – не помогает. Эмили воет, задыхается, не отдавая себе в этом отчета, бьется головой о стену, грозя разрушить тщательно лелеемое прикрытие. Клайду становится страшно, действительно страшно. - Давай же, Эмили, дыши, - он тщательно фиксирует её голову, не давая ей навредить себе, - тебе надо прийти в себя, слышишь? Не слышит. Она ничего не слышит – боль затмевает всё. Клайд звонит кому-то, резко что-то спрашивая на французском, чертыхается, проклиная медлительного курьера. Потрошит заначку с наличкой – о покупке контрабандных лекарств из списка отпускаемых по рецепту не должны узнать ни люди Дойла, ни Интерпол. - Ты справишься, Эмили, - он укачивает её на руках, благодаря таблетки за быстрый эффект. – Ты должна справиться. Ей удается спрятаться в ванной. Звуки становятся тише, но Эмили знает, что уже слишком поздно. Горло сводит сильнее – дыхание спирает до невозможности сделать следующий вдох. Боль разливается от диафрагмы вверх, все сильнее и сильнее, пока руки не начинают дрожать от перенапряжения. Больно. Как же ей больно. Ей хочется свернуться клубком, сжаться, чтобы унять боль, чтобы сделать её терпимее, переждать, перебороть сковывающее тело судорогу. Получается лишь неловко упасть на пол, прислонившись спиной к шкафчику и вперив взгляд в стену. Ей кажется, что она видит там лицо сына. Своего сына. - Ты скажешь ему? – Хэйли смотрит на него в упор, хотя он виртуозно игнорирует все её попытки обговорить сложившуюся ситуацию. – Ты скажешь ему, что его мать жива? - Его мать – ты, - это правда, единственная правда, за которую сейчас стоит держаться, потому что иначе… - Его мама – ангел, - в голосе Хейли звучит ревность и злость, она никогда не одобряла эту идею. Хотч давит в себе тяжелый вздох, душит раздражение, уже буквально надеясь, что очередное дело выдернет его на работу и не даст разгорающемуся спору дойти до точки кипения. - Его мама – ты, - опять повторяет он, надеясь, что простые слова все решат. - Надеюсь, хоть кто-то из вас об этом вспомнит, когда она снова разрушит твою жизнь и жизнь Джека заодно, - ядовитые слова вгрызаются прямо в подкорку, свербят мозг, вызывая зубную боль, но Хотч не может не признать их правоту. Он просто не знает, почему Эмили вновь появилась в его жизни. Он просто сносит дверь с петель, не церемонясь, хотя может она просто не слышала, как он звал её из-за двери ванной. Ей стоит невероятных усилий поднять голову, чтобы столкнуться с ним взглядом. - Я не знала, - слова прорываются хрипом; свистящим, чудовищным хрипом. - Я ведь... не... знала... Зрение подводит, все заволакивается фиолетовой дымкой. Эмили кажется, что стены надвигаются на неё, готовясь раздавить, и от них не уйти, не спрятаться, не убежать. Некуда, незачем. Воздуха в лёгких всё меньше и меньше, до гула в ушах. Прентисс зажимает уши ладонями и, сама того не осознавая, кренится вперёд, глухо соприкаясь лбом с холодом кафельного пола. Она ведь не знала. Она ничего. Не. Знала. Хотчу становится страшно. Он просто впадает в ступор - слишком резкая смена эмоций от ненависти до страха не дает сосредоточиться. Губы... Губы Эмили стремительно синеют, глаза стекленеют, замирая в одном взгляде сквозь пространство. - Эмили, - он должен кричать, должен схватить её за плечи и трясти что есть силы, - Эмили... Она задыхается - Аарон отчетливо слышит, как воздух клокочет в её горле, её руки мелко трясутся, а затылок раз за разом встречается с кафелем, которым выложены стены ванной. - Прекрати, - голос не слушается, - прекрати, слышишь? Ему удается схватить её, зафиксировать голову так, чтобы поймать расфокусированный взгляд. Профессионализм побеждает растерянность, хотя внутри продолжают биться единственные слова, что она смогла сказать ему. Не знала. Она не знала. - Ты понимаешь, чем это могло закончиться? – Клайд сверлит её острым взглядом синих, как небо, глаз. Хочется поежиться, но Эмили сдерживается, хотя и не смотрит на него даже сквозь отражение в зеркале. - Но все ведь обошлось, Клайд, - на этот раз. Всего лишь в этот раз. Истер резко разворачивает её к себе лицом. Зрелище удручающее: полопавшиеся капилляры в опухших глазах, синяки на горле и разодранные в кровь руки. - Ты могла сдохнуть, Эм, - могла, но не сдохла. – Эти приступы перестают быть «небольшой проблемой», и мы оба знаем, почему. - Я справлюсь, Клайд, - она привыкла давать невыполнимые обещания. - Но на всякий случай, всегда держи под рукой это, - Истер кладет таблетки на туалетный столик, и Эмили с трудом подавляет желание скинуть их в мусорное ведро. Она ненавидит лекарства. Она должна научиться справляться без них или просто умереть. - Я вызову врача, - Хотч порывается встать, но Эмили вцепляется в его руку, держит отчаянно сильно, наверняка оставляя синяки. - Не… надо… - дыхание сочится свистом, каждое слово причиняет боль, но она должна его остановить, - пожа… луйста… не… надо… - Дыши, - он требовательно встряхивает её, когда Эмили обессиленно прикрывает глаза, - не смей отключаться! - Там, - ей удается махнуть рукой в сторону туалетного столика, - там… - Лекарства? – Хотч не дожидается подтверждения, кидается в спальню и потрошит ящики в поисках таблеток, каждую секунду боясь, что Эмили станет еще хуже. Заветный бутылек, заполненный до верху, находится в самой глубине ящика – затертая этикетка не дает прочитать название, но Аарону сейчас не до этого. – Давай, Эмили, ты должна выпить таблетку. Не получается. Горло, сведенное спазмом, реагирует на попытку проглотить инородное тело, приступом рвоты. Эмили с трудом выдерживает боль корябающих пищевод спазмов, стонет, когда позывы становятся сухими, а от того еще более болезненными. Она не чувствует поддерживающих её безвольное тело рук Хотча, не слышит его сдавленных ругательств, тьма почти полностью заволакивает её, заставляя отключиться. - Не смей! – Хотч отвешивает ей пощечину, заставляя прийти в себя. В его глазах страх и упрямство, то самое упрямство, за которое она когда-то его полюбила. – Давай, ты должна выпить это! Давай! Вода с ошметками наскоро раздавленных таблеток отвратительна на вкус. Эмили пытается отклониться, но Хотч не позволяет, заставляет пить, преодолевая тошноту и боль. - Вот так, - приговаривает он, когда дыхание Эмили начинает выравниваться, а мышцы расслабляться, заставляя тело обмякнуть, - вот так… Он относит её в кровать, сидит с ней, пока её грудь не начинает равномерно вздыматься и опадать, а ресницы не смыкаются. Только убедившись, что Прентисс крепко спит, Хотч идет в ванную, чтобы умыться. Взгляд, который он видит в зеркале, это взгляд человека, которому во многом предстоит разобраться.