Lost Son

Это дело будит воспоминания, заставляет их крутиться в голове бешеными вихрями из снега и льда, накатывать волнами цунами, перед которыми бессильны даже Боги. Эмили не может этому сопротивляться. Тонет, зная, что сил выплыть может не хватить. Боль накатывает ночами, приходит во сне, как бы она не сопротивлялась. Эмили действительно сопротивляется: сосредотачивается на работе, посещает тренировочный зал - лупит грушу до дрожи в руках. Старается не думать, не вспоминать – Эмили Прентисс, дочь посла Прентисс мертва, теперь она Лорейн Рейнольдс. Таблетки, выписанные врачом еще в Вашингтоне, помогают. С ними проще притворяться, с ними она может хоть ненадолго уснуть. С ними желание вскрыть себе грудину и проверить наличие там сердца притупляется хоть ненадолго. Всего одна таблетка становится спасением от того, от чего спасения нет в принципе. Она знает, что ни к чему хорошему это не приведет. - Мы знаем, что это она, Хотч! – голос Моргана режет слух. – Знаем! - Никаких доказательств нет, - устало констатирует Аарон, но Эмили чувствует, что он зол. – Профиль – это только профиль. - Нужно надавить на неё! – главный детектив тоже в отчаянье. – Расколоть! - Я хочу поговорить с ней. Её голос словно гасит все звуки, или она просто глохнет от очередной волны воспоминаний. Ей все равно. Ночи в Антверпене слишком долгие. Они тянутся бесконечно и ей приходится пить еще одну таблетку. И еще. И еще… Но чувство потери не проходит. Она знает, что единственное, что может помочь ей – её сын. Её мальчик. Её живой, здоровый малыш, который снится ей ночами. Она гуляет по городу, старательно избегая детских площадок – там не поддаваться отчаянью тяжелее всего. Там она видит своего сына в каждом плачущем младенце. Там, желание обладать, иметь, держать на руках невыносимо. Доза таблеток становится все выше. - Вы не хотели его, - она говорит спокойно, не пытаясь вести диалог, не рассчитывая интонации и не просчитывая каждое слово. В этом нет необходимости. – А потом Вы его потеряли. И это уничтожило Вас. Это должно было стать облегчением, но не стало, правда? – на её губах появляется понимающая усмешка, наполненная болью и скорбью, пониманием и даже сочувствием. – Это стало адом, Вашим персональным адом. Вы ходили на работу, встречались с друзьями, но в душе… Все, чего Вы хотели там, в душе – это вернуть своего мальчика. Аарону страшно от того, что он видит по ту сторону стекла. Эмили слишком хороша в том, что она делает, её слова пробирают до дрожи, звучат так честно, так правдиво, что единственное, что остается в его груди – это злость. Нет, ярость, чистая ярость. Он сжимает руки в кулаки, стискивает зубы, подавляя желание ворваться в допросную и схватить Прентисс за грудки, встряхнуть, потребовать перестать… - Чёрт, у нее получается, - голос Моргана приводит в чувство, отрезвляет. – У неё действительно получается. - Вы хотели, чтобы он был жив, были согласны на все, что угодно, лишь бы… - Эмили поднимает глаза, позволяет себе прямой зрительный контакт, приоткрывая бездну и смотря на её отражение в женщине напротив. Продолжать вести допрос все тяжелее, но ей нельзя останавливаться. – А потом Вы увидели их: маленьких, беззащитных, плачущих. Но не Ваших! Эмили напоминает себе, что Деклан не её сын каждый день, каждый Божий день. Он совсем не похож на неё или Аарона. Кудрявый блондин с сапфировыми глазами, которых просто не могло бы быть у её сына. Она старается не смотреть на него слишком пристально. Старается держаться на расстоянии, но то и дело ловит себя на мысли, что хочет не просто быть рядом. Она хочет забрать его, украсть, присвоить себе. Только себе. Эмили знает, что это только обман. Деклан никогда не заменит ей её сына, а его отец не заменит ей Аарона. Дыхание спирает, руки трясутся, пока она пытается высыпать на ладонь таблетки. Одну, две… Бутылек оказывается пустым. Эмили смотрит на свое отражение, дышит рвано, грубо, закусывает губу до крови. - Все в порядке, Лорейн? – голос Дойла звучит обеспокоенно, и Эмили хочется рассмеяться. Сейчас террорист мирового класса единственный, на кого она может положиться, кого она может попросить о помощи, но никогда не попросит. Она должна справиться сама. - Все в порядке, - Прентисс выбрасывает бутылек из-под лекарств в мусорное ведро, - ты хотел что-то мне рассказать? - Я знаю, каково это – терять ребенка, - голос звучит настолько надломленно остро, что Аарону хочется зажать уши, - ждать его, представлять, каким он будет и кем вырастит, а потом потерять. В один миг. И не иметь возможности это изменить. Никогда. Он смотрит в спину Эмили, знает, что она просто ведет допрос, но все равно хочет её убить просто за то, что она использует что-то настолько личное в их работе. Хочет убить за ошарашенные лица Гидеона и Моргана, за сочувствие в глазах Джей-Джей, за то, что в его злость по поводу её поступка впервые проникает вопрос, а было ли ей легко. - Он умер во время родов, - Прентисс продолжает говорить, проталкивает слова сквозь сведенное судорогой горло, старательно удерживая себя от слез. Это должно было бы уже отболеть, но нет. – Мне даже не дали на него взглянуть, просто поставили перед фактом. Я не верила. Кричала, надрывала горло и рвала швы, но не верила, потому что этого просто не могло случиться. Мой мальчик, мой маленький мальчик, он ведь должен быть жив? Но он мертв, мертв, мертв… - Мой сын жив! – подозреваемая срывается в крик, кидается на Эмили, грозя сомкнуть руки на её шее. – Заткнись, лживая тварь! Он жив! - Где он?! – Прентисс хватает протянутые к ней руки за запястья, резко дергает, оказываясь с сошедшей с ума от горя женщиной, практически нос к носу. Допрос подходит к концу. - Ты уверена, что все нормально? – Клайд сверлит её внимательным взглядом, хотя это прямая угроза их прикрытия. - Лучше и быть не могло, - Эмили-Лорейн откидывает волосы за плечо и машет рукой Деклану, гоняющему мяч на поле. - Ты привязалась к нему, - в голосе Истера недовольство и, возможно, обеспокоенность. - Я знаю, что нам придется сделать, если ты об этом, - свою потерю Прентисс пережила и похоронила глубоко в сердце. Справилась, упаковав память о прошлом в самую далеко спрятанную коробку. – Так, когда все закончится? Она выходит из допросной, отчаянно стараясь держать лицо. В конце концов, она действительно справилась. От звука слишком яростно захлопнувшейся за своей спиной двери, Эмили вздрагивает, но подавляет желание трусливо зажмуриться. Сейчас ей просто нужна минута, чтобы прийти в себя, всего минута, чтобы убрать воспоминания в коробку и похоронить её под множеством других таких же коробок с мыслями и чувствами. - Какого черта, Прентисс? – Хотч грубо хватает её за локоть, отталкивает к стене, нависая сверху. Приближается настолько близко, что она может различить искры меди в его глазах. Глазах, наполненных чистой яростью и желанием убить. Она знает, за что. Она думает, что знает, за что. – Как ты посмела… Аарон тяжело дышит, с трудом цедит слова, явно сдерживаясь, не отпуская те крохи самообладания, что ещё у него остались. - Прости, - горло сводит, слезы все же угрожающе подкатывают к глазам. - Заткнись! – он бьет открытой ладонью в стену рядом с её лицом, шипит, потому что иначе заорет во все горло. – Никогда… слышишь? Никогда не смей говорить о Джеке так! Он не твой сын! Ты потеряла его, когда бросила нас! Слышишь?! Потеряла, а потому не смей… - Что?... – Эмили смотрит на него в полном замешательстве. – Джек не… Мой сын не?.. Аарон отступает всего на полшага. Смотрит в глаза когда-то любимой женщины, все еще цепляясь за ненависть, которую взрастил в душе. Все еще ненавидя, но уже… он отталкивает всяческие сомнения прочь. - Запомни мои слова, Эмили, или клянусь, я уничтожу тебя, - он отходит, беря себя в руки, старательно не замечая того, как Прентисс бледнеет и опирается о стену, едва держась на подрагивающих ногах. - Ты сделала свой выбор, когда выбрала работу, а не семью, и я не позволю тебе использовать Джека в твоих манипуляциях. Хотч уходит, оставляя её в коридоре одну, не замечая того, что только что сделал. Не желая замечать очевидного.