tomorrow

'Как мы оказались здесь, Коул?' Теперь это длинный ответ. Всё оказалось сложнее. Так или иначе, что Лили чувствовала к нему? 'Любовь' и 'симпатия' были слишком упрощенными, чрезмерными терминами. Безусловно, ему она нравилась. Но они были намного выше этого. Она любила его? Она не была уверена. Вот почему она отвергла эти определения поначалу - они слишком расплывчатые, слишком общие. Они не описывали, как она себя чувствовала, когда она с ним или когда далеко от него. Если бы она могла переделать их под себя, она бы сказала, что они с Коулом хорошо сочетаются таким образом, чтобы успокаивать и взволновывать ее в равной мере. С ним было легко дружить. Эта роль, разумеется, досталась Лили. Как смех в действительно хорошем состоянии или глоток воздуха после длительного нахождения под водой. Они знали друг друга практически сверхьестественно хорошо. Они смеялись над теми же шутками и заканчивали предложения друг друга. Однажды она сказала ему, что он ставит под сомнение ее взгляды на реинкарнацию, потому что наверняка они встречались в прошлой жизни. Вскоре это стало ходовой шуткой между ними. Он даже выдумал целую вселенную с их прошлыми жизнями выдр, живущих вдоль реки Нил. («Это ... так рандомно, Коул». «Хорошо, ты пытаешься изучать археологию в течение четырех лет и не обозначаешь Египет в своем подсознании. Помолчи и дай спокойно существовать моим выдро-мечтам».) Но роль так же была уделена... ему. Она бы солгала, если бы сказала, что не находила его реально привлекательным. Мягко говоря, это было разоружением, несмотря на то, что вещь лежала в куче мятой одежды, он настаивал на её ношении, против чего она не возражала. Во всяком случае, когда его брат и его друзья поддразнивали Коула посредством строгого соблюдения перекличек для рубашек из его узкого репертуара («Вторник, Коул, как получилось, что ты надел пятничный Апельсиновый?»), она находила это милым, привлекательным и интригующим. Он был подобен принцу в изгнании, решившему преуменьшить в себе любую деталь, относящуюся к его мрачному блистательному детству. Но это лицо - глубокий, проницательный синий взгляд, непослушный рот, созвездие веснушек - не могли больше уподобляться сокрытию. Это лицо, которое должно было выделиться, несмотря ни на что. И так получилось, что Лили обнаружила себя колеблющейся в оценке их покладистой дружбы, а затем подняла взгляд выше и поняла, что придурок, который умел заставить её смеяться, так же был тем самым человеком, который мог бы заставить ее сердце остановиться. И ничем из этого он не помогал. Конечно, были времена, когда она чувствовала себя не более, чем просто его приятелем. Например, когда он кидался картошкой фри ей в голову. Или когда сделал ей звонок по FaceTime в 3 часа ночи, чтобы показать кошку, на которую он натолкнулся во время съемок (– Очень мило, Коул. А теперь иди нахер, – сказала она тогда, пока он гоготал над ее сонным лицом, выборочно усеянным кремом от прыщей, – НЕ ПОХОЖЕ, ЧТОБЫ Я ПЛАНИРОВАЛА ВИДЕТЬСЯ С КЕМ-ТО, боже мой, исчезни уже.) Но тогда были и другие времена, которые заставляли ее много удивляться. Это как раз то время, когда она упомянула, что повредила оригинальную линзу своей камеры, и, проснувшись однажды утром, увидела упаковку на столе, в которой её ожидала новая деталь для камеры, гораздо лучше, с прикрепленной запиской, где было простенько и небрежно написано 'Для будущих приключений -K.' И все это время - она не могла даже просто представить себе, их было слишком много - она ловила на себе его пристальные взгляды, длящиеся чуть дольше привычного, сопровождаемые небольшими улыбками, играющими на его губах. Это были времена, когда она позволяла себе ослабить бдительность, разрешала себе представить... Каково было бы впустить его, позволить себе его любить? Каково это – рискнуть, отказаться от своих страхов и сделать свободный прыжок в неизвестность? Во всяком случае, это не имело значения. Поскольку чем больше эти чувства укоренялись в ее сердце, тем больше она чувствовала, и тем больше беспокоилась о тяжести предстоящего года. С Ривердейлом, получившим зеленый свет на целый сезон после успешного пилотника, они должны были сниматься полный рабочий день в качестве коллег. Это было ее большим перерывом; это было его возвращением в центр внимания, под прожекторы. Для них было многое поставлено на карту, и просто не было места для всех этих глупостей. Она не могла рисковать. Ей просто нужно было прекратить это все, держать язык за зубами и каким-либо образом пережить это, смириться, прийти в себя. Ради себя. И ради него тоже.