Живая и мертвая вода

Эту главу автор хотел бы начать с небольшого отступления, которое впоследствии, конечно же, еще мелькнет в самом повествовании. Рассказ будет о театре. Точнее об одном, самом известном спектакле и о жизни двух людей Хаями Эйске и Тсукикаге Чигусы. То, о чем мне хочется поведать читателю, происходило примерно за тридцать лет до описанных мною событий. Это было теплое лето. Даже жаркое, ведь дамы рисковали белизной кожи, не надевая даже самых легких накидок из-за странной духоты. Так же в то время были модными выездные пикники, когда мужчины могли показать свое умение охотиться, а девушки восхищенно хлопать привезенной туше какого-нибудь страшного, чумазого чудовища из леса. Но тем не менее театр оставался на первом месте среди развлечений аристократии. И тот год, и то лето дали жизнь бессмертной пьесе под названием «Багровая Богиня». Её автор долгое время не мог найти актрису, которая смогла бы сыграть дух сливового дерева, неземную женщину. И он нашел её в молодой крестьянке и сироте, которая исполняла роли непримечательные в таком же непримечательном театре. И он дал ей имя Тсукикаге Чигуса, в знак начала её новой жизни. Молодая актриса была настолько хороша, что многие более известные и привилегированные актеры кричали ей «Браво», ибо она не играла – она надевала на себя маску. Становилась тем, кого её просили сыграть, полностью перевоплощалась. Её называли Гением. А еще все знали, что она влюблена в своего опекуна, автора пьесы. И все знали, что она никогда не скажет ему об этом, потому что у него есть семья, он дворянин и это было бы совсем безрассудно. Под «всеми» я и правду подразумеваю всех, каждый, кто видел их репетиции, или же само представление, когда в конце рядом с ведущей актрисой вставал Тот Самый мужчина, каждый понимал, что между ними есть что-то. Но потом появился Он. Он решил заполучить себе Багровую Богиню, влюбившись даже не в актрису, а в образ, созданный ей. Он, желая забрать её себе, разрушил всё: довел возлюбленного Чигусы до разорения и самоубийства, разрушил театр, губил все начинания молодой актрисы на корню. Девушка ненавидела его всей душой, но Он до сих пор желал её больше всего на свете. В конце концов, не выдержав кошмара, «Багровая Богиня» исчезла с подмостков театра и больше нигде не ставилась из-за пропажи главной героини. Никто кроме Чигусы не мог сыграть её. Девушка, уезжая как можно дальше, в родной город любимого человека, надеялась, что кошмар на этом прекратиться. А имя этого кошмара было… Хаями Эйске. *** - Питер. - Да? – француз поежился под пронизывающим взглядом графа Хаями. Его всегда пугала холодная отстраненность Масуми, но, как оказалось, его заинтересованность может ужасать еще больше. - Не глупи, - голос графа был абсолютно ровным, бесчувственным, и от этого Питер почувствовал, что и вправду что-то делает не так. - Что… вы имеете в виду, г-граф? - Химекаву Аюми. Неожиданно страх посла перед человеком перед ним прошел, сменившись обидой и даже какой-то толикой злости. - Не понимаю. - Понимаете. Тонкие губы дрогнули и искривились в чисто французской усмешке. Питер встал с кресла и посмотрел на графа таким же холодным взглядом, как и у его собеседника: - Понимаю. Мужчина развернулся, даже не поклонившись, и широким, размашистым шагом пошел по направлению к двери, в проеме которой встретился с Майей, которая удивленно взглянула на него исподлобья и, хмыкнув, пропустила вперед. Если бы кто-то был в тот момент в коридоре, то увидел бы совершенно не характерное для француза пустое выражение лица. - Что вы ему такое сказали, граф? – спросила девочка, даже не зайдя еще в комнату, разглядывая мужчину издалека. - Ничего особенного, - Масуми посмотрел на нее так выразительно, что Майя буквально по слогам прочла в его глазах незаданный вопрос: «Я надеюсь, что вы слушались моих указаний, и юный барон не посмел заявиться в мой дом в мое отсутствие?». - Барона Юу не было, а я не выходила даже в сад, - обиженно проворчала баронесса, словно, как цветок, чахла без свежего воздуха. Граф заметил, что она и вправду стала бледнее и как-то грустнее, в глазах появилась тоска. - Помните, я говорил вам не выходить никуда одной? - Конечно, помню, - фыркнула в ответ девочка, совершенно не по-дамски плюхаясь рядом в огромное кресло, которое полностью поглотило ее. - Но я ничего не говорил про компанию, - Масуми едва заметно улыбнулся, заметив оживление в лице Майи, - Вы могли бы сходить на прогулку со мной. Мужчина внимательно наблюдал за девочкой. Всегда. Надеялся выяснить, какие чувства он в ней вызывает, по вкусу ли ей пришелся его дом и так далее. К моменту главы он уже смог заполнить почти все клеточки в своих наблюдениях, кроме самой главной. Масуми никак не мог понять, что же эта особа перед ним чувствует. Если вспомнить её реакцию на его предложение и на подарок, то можно предположить, что она далеко не в восторге от видения себя в роли его жены, но зато вечерами, проведенными вместе в этой самой гостиной он позволял себе мысли более приятные. По крайней мере, она не ненавидит его, можно сказать, что в некоторых моментах, девочка восхищается им, в некоторых он её пугает… Если быть откровенным, то граф просто путался в собственных рассуждениях. - Куда угодно, - быстро пролепетала Майя, прервав тем самым внутренний монолог Хаями-младшего. Бледные щечки слегка порозовели от предвкушения, но внезапно она вновь побледнела до обычного состояния, - Постойте-ка. Забыла спросить: а зачем все это? Мужчина нахмурился и сложил руки под подбородком, облокотившись на них: - Времена неспокойные. Темная бровка скептически взметнулась вверх, и девочка вздохнула, надеясь этим немного продлить ответ Масуми на ответ, но ничего не вышло – граф молчал, как рыба. - Ладно, давайте сходим в парк, мне так понравилось в прошлый раз. Хаями-младший задумался на секунду, словно что-то припоминая или подсчитывая в уме, а потом кивнул: - Пусть так, - и, звякнув шпагой, встал, подавая руку Майе. *** «Дочь моя, Я пишу тебе по крайней необходимости. Ты должна немедленно вернуться домой, страна ждет от тебя исполнения долга. Если ты сама не явишься к пятнадцатому числу, то я буду вынужден послать за тобой гвардейцев. Помни, Аюми, в делах данного рода французское посольство бессильно». Тонкая рука перекрывала половину из записи, конверт со сломанной королевской печатью был немедленно брошен на съедание огню. - Аюми… Вы знаете, иногда улыбка счастья, словно замороженная за мгновение, может выглядеть ужаснее, чем неподдельная ярость, искажающая, по обыкновению, лицо до неузнаваемости. Тем паче, что улыбка застыла на совсем юном, точеном личике.