Свет проклятых звёзд

Белое кружилось на чёрном. Белый шёлк на чёрном бархате. Среди складок холодной тончайшей ткани мелькали двумя серебристыми звёздочками мыски лёгких туфелек. Снег летел сплошной стеной на фоне ночного неба, и белая живая кожа превращалась в чёрную мёртвую. Белая льдина устремилась в чёрную бесконечность моря, закутанные в белый мех тела погрузились на чёрное дно. Серебряные звёздочки взметнулись ввысь, к белым башням на фоне чёрного дыма. Ощущение падения во тьму испугало, Ломион проснулся. Страх, что проспал слишком много, и это могло стоить жизни и свободы ему и матери, заставил в панике вскочить, прислушаться и, задыхаясь, пытаться успокоиться. — Нас не нашли, — произнесла мрачным голосом Ириссэ, что-то готовя на крошечном костерке в дальнем углу пещеры. — Поспи ещё. — Нет. Неловко поднявшись и поняв, как сильно устал за долгий бег по лесу, поиск укрытия и бдение, во время которого отдыхала еле живая мама, Майрил попытался не показывать бессилие и осторожно пошёл к выходу из землянки, чтобы убедиться в безопасности временного жилья. — Может, останемся здесь? — спросила вдруг Ириссэ, и в голосе не слышалось ничего, кроме надежды. — Зачем? — осмотревшись и убедившись, что поблизости никого нет, сын тёмного эльфа вернулся в пещеру. — Я ведь научился у отца и гномов всему, чему мог, я сумею обеспечивать нас, мы будем безбедно жить. А что нас ждёт в лесу? Сбежав из рабства, мы не должны вечно оглядываться. Ты же говорила, что город твоего брата надёжно скрыт в горах, значит, нас там не найдут. — Майрил, — дочь верховного нолдорана сняла с огня небольшой котелок, который во время приготовления к побегу был взят Ломионом с кухни. Взятая с собой на первое время еда показалась особенной, вкусной, как никогда. — Сынок, понимаешь, в городе моего брата живут аманэльдар и те эльфы, что не приемлят войну и связанную с искажением мерзость. Они хотят забыть, а мы напомним. Я нарушила закон, который Турукано объявил главным в Ондолиндэ, — Нолдиэ тяжело вздохнула. Сын видел — мать выглядит гораздо лучше, изменился и цвет лица, и взгляд, и движения, но… — Я нарушила приказ, стала преступницей и заслуживаю казни. Если вернусь, Турукано придётся либо убить меня, либо пересмотреть закон. — Не может быть, чтобы никто никогда не выходил из города, — Ломион снова начал прислушиваться к звукам снаружи. — Я не разведчица, Майрил, — снова тяжёлый вздох, — не орлица. Надо было стать, но мне казалось это бессмысленным. — В таком случае, — полунолдо с неохотой кивнул, — пора начинать готовиться к зиме. Уверен, ты знаешь много о выделке шкур и шитье тёплой одежды. Смерив сына осуждающим взглядом, решив, что его слова — издёвка, Нолдиэ вздохнула: — Майрил, я много знаю и умею. Но это не означает готовности делиться опытом. Однако ты прав — зима для нас опасна. Придётся греться, и нас может выдать дым, следы сбора хвороста или вырубки. Согласно картам… Ириссэ вдруг осеклась. Карты… Карты отца лживы настолько, что им нельзя верить вообще! В них на каждом шагу указаны несуществующие богатые подвластные поселения! Карты Лаурэфиндэ правдивее, но их невозможно прочитать! — Мама? Нолдиэ усмехнулась. — Я задумалась, Майрил. Согласно картам, здесь недалеко есть развилка реки, там расположены два или три поселения. Были расположены. До твоего рождения. Полагаю, жители меня не узнают, а тебя — ни разу не видели и даже не осведомлены о твоём существовании. От мысли, что годы «замужества» настолько сильно и страшно изменили мать, Ломион помрачнел, глаза страшно блеснули. — Если бы не Эол, — примирительно сказала Ириссэ, — у меня бы не было тебя. Слова матери вызвали резкий протест. Ломион чувствовал: свобода заставила родительницу ощущать себя виноватой в том, что с ней случилось. Но это же не так! Да, закон города нарушен, но ведь это не значит, что любой встречный искаженец имеет право безнаказанно издеваться над беглянкой! Хотелось начать спорить и бросаться обвинениями в адрес отца, но почему-то Майрил понял — не стоит. Может быть, маме просто нужно время? — Хорошо, — закончив с едой, полунолдо встал, прислушался. — Пойдём в то поселение. Ириссэ печально улыбнулась. По глазам эльфийки становилось понятно: она боится встретить прежних знакомых почти так же сильно, как и слуг мужа. Спасённая пленница осталась бы жить в лесу, если бы это не было опасно. Но Майрил чувствовал: мать не ощущает себя счастливой даже вне дома-тюрьмы, и такое понимание причиняло боль, сильнее разжигало ненависть. Не в силах больше ждать, Ломион бросился собирать вещи и прятать следы стоянки. Если погода не испортится, путь будет лёгким. *** — Да, так и говорят — собаки труп нашли. Далеко, да. Там, сами знаете, лес какой, не ходим в него обычно, даже к границе не приближаемся. А псам же не объяснить, они и рванули. Примерно в двухстах шагов от оврага на границе с той проклятой землёй тело и лежало. Похоронили мы его, её то есть, и дальше пошли. А чего нам бояться? Даже если орочьё какое случайно забрело, мы и с оружием, и много нас. Перебьём и не устанем даже. В таверне кипела жизнь. Обычно довольно тихое место сейчас полнилось эльфами, съехавшимися с разных уголков Белерианда, и Келебрех радовался удаче узнать как можно больше. После нападения на Таргелион с востока, Орлы Гондолина стали чаще и дольше летать по Белерианду, поскольку предводитель разведчиков утверждал, что вторжение представляло собой отвлекающий манёвр. На самом деле, по заверениям Глорфиндела, Моргот провёл на территорию эльфов своих лазутчиков, те обосновались тайно в лесах и постепенно расселяются, чтобы незаметно вредить. Главный Орёл, похоже, окончательно лишился покоя и требовал сведения о каждом клочке земли. Келебрех не осуждал военачальника, был даже рад больше времени проводить на свободе, однако скучал по кузнечному делу и по возможности находил работу везде, где надолго останавливался, а после привозил любимой супруге больше и больше сделанных своими руками украшений. «Ты, случаем, не внук Феанаро Куруфинвэ?» — спросил однажды Авара белегостский торговец, смотря его изделия. «Нет, не внук», — уклончиво ответил дальний родственник Мириэль, не вдаваясь в подробности. Гном многозначительно угукнул, поняв, видимо, слова эльфа по-своему. Впрочем, это не имело значения для молодого мастера, которому очень польстило сравнение. Келебрех надеялся, что бородач оценил его умение, а не внешность или говор, как это обычно случалось в обществе аманэльдар. — Вы труп осмотрели? — задал охотникам вопрос хозяин таверны — похожий на бывшего воина Нолдо, и Гондолинский Орёл выдохнул: не придётся спрашивать это самому, тем самым привлекая лишнее внимание. — Если орки убили — сами понимаете, что это значит для нас. — Если бы орки убили, мы бы сразу это поняли, — нехотя отозвался один из охотников — высокий чернолосый Нолдо с неприятным взглядом. Келебрех невольно подумал, что это тоже чей-то лазутчик. Интересно, чей? — Но на ней была целая одежда. И рана всего одна. — Может, из Дориата бежать пыталась? — недобро усмехнулся его собрат. — Мелиан не любит тех, кто не ценит её усилия по защите границ. — Если труп не со стрелой в затылке, то это не дориатрим постарались, — хмыкнул Синда, явно нетрезвый, обнимавший сразу двух эльфиек, которые не обращали на него внимания и общались между собой. — В любом случае, это странно, — хозяин таверны сощурился. — В лесу нашли убитую безоружную женщину, которую не обокрали, не изнасиловали. Может, ревнивый муж? Или соперница? — Кто знает, — пожал плечами пьяный эльф, отпустив обеих спутниц и нежно взявшись за внушительный кубок. «Никто не знает, — с досадой подумал Келебрех и бросил многозначительный короткий взгляд на сидевшего в другом конце зала соратника, — а нам придётся выяснять». Авар знал — скорее всего, правда никогда не откроется, а, возможно, откроется не вся, однако уже заранее глубоко презирал того, кто столь подло поступил с несчастной эльфийкой. *** В библиотеке, как и всегда в дождливый день, собралось много гондолиндрим, и Пенголод воспользовался возможностью показать горожанам новый том валинорской летописи. — Там, где царствуют орлы, нет места воронам, — вдохновенно говорил летописец, вспоминая свои мечты о том, каким должен быть Манвэ. — Господин Пенголод, — появившаяся рядом золотоволосая эльфийка в жемчужно-голубых одеждах пыталась скрыть смущённую улыбку, но не могла, — сюда идёт командир Лаурэфиндэ, и он опять чем-то недоволен. Книжник сдержал смешок: конечно, недоволен. Слишком подозрительный вояка с радостью бы запретил все книги вообще, даже учебники по воинскому искусству, потому что, попав в руки врага, они научат морготовых рабов эльфийской тактике. А эльфийской грамоте — словари. Уничтожить! — Спасибо, Фумеллотэ, я буду готов. Девушка, снова и снова устремляя нежный взгляд прекрасных синих глаз на двери, слегка попятилась, однако не ушла. «Она ведь не ради меня здесь, — с досадой подумал книжник, понимая, что всё равно бы не ответил взаимностью, однако чувствуя обиду, несмотря ни на что. — Она влюблена в этого безумца. Бедняжка! И почему всем девушкам так нравятся воины?» Перед глазами встал глупейший турнир из когда-либо виденных. «Мы — мирные лорды, — пояснял Пенголоду Эктелион, рассматривая выглядевший стеклянным меч. — Ондолиндэ — абсолютно безопасный город, поэтому и оружие, и доспехи у нас игрушечные». На арене было красиво: кварцевые клинки, хрустальные щиты, латы из тонкого аметиста, всё это разбивалось в крошку и делало песок сверкающим в лучах солнца. Задачей участников была не победа, но наиболее красочное выступление, и Лаурэфиндэ, недавно вернувшийся из леса, оказался непревзойдён в этом бессмысленном прекрасном фарсе. Тогда юная Фумеллотэ, пришедшая с родителями на праздник, и влюбилась в самого не подходящего для нежных чувств эльфа. Пенголод помнил этот момент: подойдя к знакомым, книжник хотел подарить юной деве книгу о лориэнских маках, в честь которых и дали имя долгожданной дочке родители. Поначалу Фумеллотэ радостно слушала и кивала, но потом случайно взглянула на арену, когда восторженные крики зрителей стали особенно громкими, и… *** В голубое небо взлетел вихрь из сверкающих золотом осколков граната: нагрудный панцирь черноволосого воина со стеклянным звоном рассыпался, открывая поражённой публике скрытые под агатовой бронёй алые кристаллы. — А-ах! — восторженные зрители захлопали в ладоши, и ювелир, создававший турнирный доспех, с гордостью встал и с места и поклонился, зная — овации эти для него. Прозрачный клинок, отражая и искажая образы вокруг встретился с хрустальным щитом, осколки разлетелись каплями росы. — А-ах! Золотоволосый воин закружился, глухой шлем, полностью закрывавший голову от ранящих осколков, не давал увидеть лицо, однако каждый узнал «мирного лорда Дома Золотого Цветка». Каждый. Кроме никогда не встречавшей его девы. — Кто это? — восхищённо выдохнула Фумеллотэ, забыв про книгу и летописца. — А-ах! Красные осколки снова взмыли в небо, новый хрустальный щит рассыпался в крошку. Удар, певучий звон, последний кварцевый клинок переломился, и оставшиеся безоружными бойцы, сняв шлемы, с хохотом обнялись, пожимая руки. — А-ах! — Его имя — Лаурэфиндэ. Это брат супруги короля. Фумеллотэ разрумянилась и смущённо опустила глаза. *** — Привет, славный летописец, — зло сверкая глазами, заявил вошедший мирный лорд, осматриваясь. — Я хотел беседовать наедине, однако ты собрал народ, и, пожалуй, я буду говорить при них. — И тебе привет, шуточный воитель, — не удержался Пенголод от колкости, однако воин почему-то обрадовался и весело искренне рассмеялся, совсем не обидевшись. Синие глаза посмотрели выразительно, благодаря за поддержание игры в обычного горожанина. Возникла напряжённая пауза, Фумеллотэ встала так, чтобы её было видно. — Я хочу проверить, насколько твои почитатели способны думать над текстами любимого летописца, — Лаурэфиндэ перешёл в наступление. — О чём ты, светлый лорд? — смущённо краснея, спросила дева, стараясь выглядеть храброй. Наверное, Пенголоду показалось, что взгляд всегда сторонившегося женщин воина потеплел, однако даже такой мимолётный мираж заставил занервничать. — Скажи мне, прекрасная леди, — предводитель Орлов заговорил снисходительно, только глаза выдавали искреннюю симпатию, — что ты думаешь о песне про Альквалондэ на стихи нашего славного летописца? — Про Альквалондэ? — переспросил Пенголод. — Почему про Альквалондэ? — Потому что так захотелось гондолиндрим, друг мой книжник. Ты разве не знаешь о троих менестрелях, танцевавших и певших в гостях у леди Симпины? — Нет… — Я могу всё объяснить! — начала защищать друга семьи Фумеллотэ, невольно улыбаясь воину. — Никто не хотел ничего плохого! — Увы, леди, — Лаурэфиндэ отвёл взгляд от девы, посмотрел на Пенголода, потом снова вернулся глазами к эльфийке, — если зло свершилось, неважно, нарочным оно было или нечаянным. — Но я просто хотела, чтобы новая песня была спета! — Твоё желание сбылось. Только красота изуродовала историю. *** На площади с исполинским фонтаном, в котором могли бы одновременно купаться все члены Дома Эктелиона, собрались прибывшие гости из Медных, Стальных и Серебряных Ворот, играла музыка, танцевали эльфы. Фумеллотэ гордилась собой: первой прочитав самые новые книги друга семьи, она предложила менестрелям Серебряных Врат исполнить очень красивые будоражащие воображение стихи про орла. Любое упоминание птиц Манвэ и защитников Песни Гор встречалось с радостью и вдохновляло на творчество, поэтому никто не подумал отказываться. И летний солнечный день зазвенел пугающей прекрасной музыкой, заблестел драгоценными брызгами фонтана. «Над бездной, где скалы подпирают поднебесье, Орёл жил, полёт чей могуч был и прекрасен. Был нежным — так старая лилась в печали песня, Силён был, а гневаясь, порывист и ужасен. Орлицы по взмахам его крыльев тосковали И солнце в кровавых поединках затмевали. Мечтали любовь ему великую доверить, Не знали — любил он безответно птицу-лебедь! Однажды спустился он к ней с облака на камень И дважды пытался разбудить в любимой пламя. Но горе! Она орлу отказом отвечала И боли его сердечных мук не замечала. Надменный, он просто стал безумным от страданий, Мгновенно любовь свою убил на том же камне И с криком вознёсся в поднебесье. Птица-гордость! И сгинул, направив свой полёт в шальную пропасть. Мы часто, впадая в прихотливости блаженство, Злощастье придуманное чтим как совершенство. Нам верить дано всегда: мечты — они с крылами. Но лебеди не будут вить гнёзда в любви с орлами». Струи фонтана разлетались бриллиантовыми каплями, сверкая в лучах солнца чарующими красками, и баллада о гибели лебедя из-за гнева орла вызывала у аманэльдар одну, самую болезненную ассоциацию. *** — Эта песня искажает суть войны! — собрался с мыслями и начал напирать Глорфиндел. — Ты понимаешь, летописец, что нельзя подавать народу конфликт Феанаро и Ольвэ как романтическую историю?! Морифинвэ не любил принцессу Айриэль и убил её не за отказ выйти за него замуж! Ничего красивого в альквалондском кровопролитии не было! И никто не должен допускать мысли, будто война — это про любовь! — Но лорд Лаурэфиндэ, — снова вступилась за потерявшего дар речи книжника дева, — многие молодые гондолиндрим не видели войны! Для некоторых из нас это что-то далёкое и страшное, но… Именно там и познакомились родители, полюбили друг друга… — Да как ты не понимаешь? — мирный горожанин опять не смог остаться суровым под взглядом Фумеллотэ. — Счастливые исключения есть везде! Рóга научили работать в кузнице у Моргота в рабстве! А я узнал, насколько губителен холод во льдах Хэлкараксэ! Я научился видеть тропы там, где их нет, узнал, как убивать орков и защищать близких! Один мой бывший соратник женился на деве из Тэлери, охраняя её от Нолдор, а знакомый менестрель менял ненужные жителям Альквалондэ вещи на ценности и еду! Пойми, одна звёздочка не сделает чёрное небо белым! И даже тысяча звёзд на это не способна! Нельзя превращать летописи о войне в любовные истории! — Может быть, я просто про птиц написал, — невинно пожал плечами Пенголод. — Получается, нужно выбросить из памяти всё доброе, что имело место на фоне зла? — спросила Фумеллотэ. — Конечно, нет! — Глорфиндел выдохнул. — Нельзя подменять одно другим. — Может быть, мне уйти, раз вы друг с другом спорите? — обиженно поинтересовался летописец. Собравшиеся в библиотеке горожане засмеялись. — А где грань? — спросил вдруг эльф, протиравший и раскладывавший книги по полкам. — Когда заканчивается правильная история, и начинается подмена? И для всех ли это происходит в одно и то же время? Фумеллотэ смущённо опустила тёмно-золотые ресницы, сделала неуверенный шаг к воину. Чувствуя, как доспех на сердце начинает трескаться, будто стекло от удара кварцевым клинком, предводитель Орлов Ондолиндэ внезапно вспомнил, что и так задержался в библиотеке дольше, чем собирался, поэтому вынужден уйти. — А над вопросами смысловых границ должны думать книжники! — заявил он, обернувшись в дверях. — Это такая же оборона мирного населения, как войска на рубежах города! Сделав шаг вслед за Лаурэфиндэ, Фумеллотэ остановилась. — Пока мы говорили про подмену понятий о войне, — тихо сказал ей летописец, — произошла ещё одна подмена. Под видом важной для судьбы народа беседы, здесь имел место… хм… имела место любовная игра, в которую нельзя выиграть. Полагаю, твоему отцу пора подыскать тебе хорошего мужа. Глаза эльфийки расширились до невозможного размера, девушка вздрогнула, покраснела и поспешила прочь из библиотеки. — Орёл и Лебедь, — нараспев произнёс сам себе Пенголод, видя, что большинство эльфов вокруг не хотят продолжать разговор, по крайней мере сейчас, — может быть, им просто не нужно было совместное гнездо, и хватило бы полёта? Ведь очевидно — от такой любви может родиться только отвергаемый всеми урод. *** Ириссэ снова устала слишком быстро, однако сдаваться не собиралась, поэтому взяла две палки и стала опираться на них. Майрил то и дело уходил вперёд, либо назад, прислушивался, всматривался в просветы между деревьями, и когда очередной день начал клониться к вечеру, сын улыбнулся еле живой матери: — Впереди справа виднеются дома. Мы пришли. Скоро отдохнём, амил.