Свет проклятых звёзд

Могучие городские стены защищали от ледяных северных ветров, исполинское знамя на главной башне лениво качалось, сопротивляясь ураганным порывам. Город вечного марта жил и пел, зажигая в сердцах приезжих огонь борьбы. Звучавшая здесь музыка неизменно напоминала победный марш, даже если менестрели пели о любви. — Вот он — знаменитый Предел Маэдроса! Северная граница свободы и света! — прикладывая к переносице заготовку навершия клинка, бледный, как мертвец, Глоссар неосознанно пытался говорить в такт долетавшей с другого конца площади музыке, — надеюсь, возведение столь грозной твердыни не станет пределом возможностей старшего Феанариона и последним рубежом его достижений на пути к цели. Я хочу верить, что однажды Предел передвинется на самый дальний мыс на севере, только моя больная голова постоянно подкидывает пророческие мысли, будто однажды названный и основанный рубеж дальше не переместится. Жаль… А ведь пока был здоров, умел мечтать. Шедшая рядом Вирессэ, кутаясь в шерстяную шаль, покачала головой. Находясь в Химринге, супруга принца Карнифинвэ попыталась подружиться с леди Туивьель, но каждое совместное времяпрепровождение выливалось в неловкое молчание и бессмысленную, либо неприятную болтовню слуги-менестреля, которого демонстративно не замечал наместник Телперавион, а некоторые горожане откровенно косились с презрением. — И о чём ты мечтал? — спросила вдруг избранница лорда Маэдроса, фальшиво улыбнувшись. Холодный неподвижный воздух зазвучал медными колоколами, воины на стенах выстроились в линию, двинулись вдоль зубцов и бойниц. Галенлиндэ, увлечённо болтавшая о чём-то с белегостскими торговцами шкурами ящеров, посерьёзнела, глядя на вооружённых эльфов, оплатила разные мелочи и вернулась к родне. Наблюдая за свекровью, Вирессэ всё больше напрягалась — понимая, что нельзя не позвать для встречи мать супруга, эльфийка боялась необдуманных действий сродницы, если та узнает слишком много, но с другой стороны, Галенлиндэ — не глупая женщина, смелая и готовая поддержать. Может, не стоит замалчивать правду? — Я? — вопрос-ответ менестреля-слуги вернул из размышлений к реальности. — Мечтал? Хм… Пожалуй, большую часть жизни я мечтал никогда не встретиться с Феанаро и его сыновьями лично. Однако, как видите, прекрасные леди, я здесь, среди вечного марта северного предела. Певец не жаловался, но скрыть ухудшившееся в горах здоровье не получалось. Поднявшись на высоту, Глоссар снова начал терять равновесие, страдать от постоянных носовых кровотечений и болей во всей голове. — Похоже, сам Рок мстит мне за прошлые насмешки над лордом Маэдросом, — вздохнул он, остановившись и ища опору, — теперь я должен находиться на скале, где мне плохо, и покинуть это место нет никакой возможности. — А мне нравится здесь, — безжалостно улыбнулась Галенлиндэ. — Это уникальный город! Он прекрасен в своём грозном величии! — Можно я присяду? — менестрель со страдальческим видом отступил к свободной скамье и с наслаждением опустился на неё, положив голову на резную спинку. — Я не убегу, клянусь. Вы можете спокойно гулять, а потом найдёте меня здесь же. Кивнув, Вирессэ пошла дальше по площади вместе со свекровью и химрингской леди. — Полагаю, — Галенлиндэ помрачнела, — шумная улица, где все заняты своими делами — лучшее место для откровенного разговора. Никто не подслушает и не заподозрит нас в сговоре — мы ведь просто гуляем. Супруга Карнифинвэ напряглась. — О каком сговоре может идти речь? — Туивьель вдруг посмотрела страшными глазами. — Я тоже мать и прекрасно понимаю, что любая женщина всегда встанет на сторону ребёнка, даже если придётся выбирать между ним и родителями или мужем! Что бы ни случилось, что бы ребёнок ни сделал! С непониманием переглянувшись, Вирессэ и Галенлиндэ промолчали, не зная, что сказать. — Я уже теряла близких, — взгляд химрингской леди стал безжалостным, — и знаю, что о каждом скорбишь по-разному! О ком-то больше, о ком-то меньше. И я научилась делать выбор. — Я приехала, чтобы избежать неприятного выбора, — мягко сказала супруга короля Питьяфинвэ. — Я не хочу посвящать мужа в свои дела не потому, что не доверяю ему, а потому, что он всегда всё сводит к конфликту, а мне удаётся решать дела мирно. И со Вторым Домом Нолдор я уже договаривалась. Но мне не хватает знания ситуации. Вирессэ сникла, чувствуя себя загнанной в угол. — Я нарочно заговорила об этом сейчас, — Галенлиндэ улыбнулась, — в присутствии леди Туивьель, поскольку она тоже мать, и от её мужа в нашей ситуации зависит слишком многое. Прошу, — жена Питьяфинвэ Феанариона подошла к невестке и приобняла за плечи, — скажи всё, как есть. Хотя, отсутствие у вас с Карньо детей мне говорит почти обо всём. Увы, мой сын не дал тебе безопасного дома. — Всё изменится, — запротестовала Вирессэ, зачем-то пытаясь защитить мужа, — Карньо не виноват, что так получилось. — Он виноват, милая, — королева Земли Амбаруссар печально покачала головой. — Но это уже никак не исправить. Расскажи, что заставило тебя уехать, да ещё и в столь странной компании. Что творится в Хитлуме, о чём не знает Белерианд? — Белерианд ничего не знает, — через силу произнесла супруга неудачливого посланника. — Все видят только героически сражающихся на стороне Нолофинвэ людей, отправляемых в Дор-Даэделот, да Крепость Исток — бдительного стража северной границы, где управляет делами герой Астальдо. — Белерианд ничего не должен узнать, — вдруг жёстко сказала Туивьель, поправляя шарф так, словно стараясь спрятать лицо. — Никто не должен знать, что лорд Маэдрос подчиняется недостойному королю. Вы хотите, чтобы авторитет Химринга подорвался? Хотите, чтобы воины осадного лагеря пали духом? Вам нужна междоусобица? Прошу понять меня правильно — я защищаю не супруга от позора, я защищаю наше общее дело от провала. Я не хочу, чтобы мы, словно орки, перебили друг друга под шумок, когда Моргот снова нападёт. От уверенности леди в неизбежной атаке врага стало не по себе, Вирессэ опустила голову. — Я должна хотя бы для собственного успокоения сделать всё возможное, — Галенлиндэ посмотрела химрингской леди в глаза, — чтобы помочь сыну в беде и не спровоцировать мужа на войну с Хитлумом. Я ведь понимаю, что в таком случае Карньо точно погибнет, а пока у него есть шанс остаться в живых. — Когда дети далеко, — страшный взгляд Туивьель стал пустым, — их судьба уже не в наших руках. Мы можем только ждать, надеяться на их благоразумие и любить такими, какие они есть. — Поплачь о нём, пока он живой, — тихо произнесла супруга принца Карнифинвэ, — люби его таким, какой он есть… Глоссар пел это в пути, меня пугали такие слова. А теперь они звучат здесь, но уже из твоих уст, леди. — Я бы хотела услышать песни твоего слуги, — сказала Туивьель с интересом и тревогой. — Менестрели часто оказываются пророками. Надо лишь уметь их слушать. Пусть придёт ко мне после заката, с вечерним гонгом. *** Телперавион посмотрел на присланный из осадного лагеря ответ на письмо и задумался. Наместник лорда Маэдроса полагал, что за последние полгода в Химринге и так собралось слишком много лишнего народа, способного принести неразбериху, а появление ещё одного эльфа, прибывшего с сомнительной целью, точно не уместно. Была бы воля самого Телперавиона, он ни за что бы не впустил за городские стены нового визитёра, однако слово лорда — закон, а значит, придётся следить ещё и за этим… Как бы выразиться не по-орочьи? Напыщенным глупцом. Да, пожалуй, так. И зачем он Феанариону? Взяв заготовленный свиток для грамоты и поставив на него особую печать, наместник позвал стражу и коротко написал разрешение провести гостей лорда Маэдроса в крепость. В конце концов, даже напыщенному глупцу можно найти достойное применение. Например, на передовой. А почему нет? Он ведь строит из себя великого воина! *** Несмотря на холод, на улице самочувствие было лучше, чем в помещении, поэтому Глоссар по возможности не заходил в выделенное ему жильё. Оказаться в статусе слуги, поэтому жить не в роскоши, как положено королевскому менестрелю, казалось непривычным и странным, однако певец находил забавным, что теперь ему пришлось ютиться в небольшой комнате рядом с покоями своей госпожи. Пользуясь отсутствием дел, Глоссар просто сидел на ступеньках высокой запасной лестницы, которую, он знал, очень легко поднять при помощи рычага или открепить от стены, и тогда ступеньки придавят к земле того, кто имел неосторожность на них встать. В этом весь Химринг: если ты свой, если тебе доверяют, значит, город охраняет тебя, но враг здесь быстро погибнет, даже не поняв, как это произошло. — Глоссар! — голос Вирессэ прозвучал встревоженно, хотя эльфийка старалась скрыть истинные эмоции. — Зайди ко мне, пожалуйста. Покорно повиновавшись, менестрель поспешил к своей госпоже. *** Среди серо-красного камня, бордовой мебели и тёмных тканей Девушка-Апрель казалась заблудившимся во мраке солнечным бликом, света которого не хватает, чтобы озарить помещение, однако затмить золотой блеск невозможно. То, что Вирессэ до сих пор не привнесла в обстановку ничего нового и своего, говорило о многом, однако Глоссар не торопил — каждое дело, каждое решение должно созреть, словно бутон, чтобы раскрыться и благоухать, а не завянуть, слишком рано показавшись миру. — О чём ты говорил с леди Туивьель? Вопрос поставил в тупик. Певец был уверен, что личная беседа обязана остаться делом только двоих, однако Вирессэ считала иначе, и слуга вынужден подчиняться госпоже. Как же быть? — Я не ищу сплетен и чужих тайн, — супруга принца Карнифинвэ налила травяной отвар себе и менестрелю, заговорила мягче, — мне лишь необходимо понять, как быть дальше. Понимаешь, леди часто нарочно рассказывают чужим слугам нечто такое, что хотели бы передать их господам, но по какой-то причине не стали говорить напрямую. Не бойся, ты никого не предашь. Смутившись, болезненно покраснев, Глоссар отпил отвар и, помассировав основание черепа и виски, вздохнул: — Мы почти не говорили. Я просто смотрел на леди Туивьель и… Чаша с ароматной жидкостью опустела, бывший хитлумский менестрель сморщил лоб. — Я смотрел и думал, что в такую женщину мог бы влюбиться. Только этого никогда не произойдёт. И дело не в том, что она — чужая жена. Просто… За её чарующей, пугающе-сумеречной красотой Мориквендиэ ничего не осталось. Там, где раньше что-то сияло, горело, цвело, пело и танцевало, теперь лишь мечущиеся среди праха и пустоты тени. Такое невозможно любить. Бояться — да. Восхищаться? Допускаю. Полагаю, ни ты, ни кто-либо другой не найдёт в леди Туивьель сочувствия, потому что… Глоссар задумался. Не прерывая тишины, Вирессэ смотрела в угасшие глаза певца, пытаясь прочитать в них хоть что-то. — Нас всех опустошила война, — осторожно заговорил менестрель, — но здесь дело в другом. Понимаешь, моя госпожа, у леди Туивьель есть некая тайна, которая тянет её во тьму, где нет ни жалости, ни милосердия. Леди Туивьель полагает, будто обречена на жестокость и порицание со стороны любого находящегося рядом, поэтому безжалостна сама. — Но почему ты так думаешь? — Леди… Она спросила меня о пророчестве для неё. И для того, о ком она не может говорить вслух. Леди Туивьель ждала пророчества о своём сердце. Я не понял, что она имела в виду, спрашивать и гадать не стал. Я просто взглянул в её страшные прекрасные глаза и… *** Две тёмно-карие бездны смотрели внимательно, испытующе, с затаённой тоской и готовностью броситься на любого, кто сделает неосторожное движение. Все окна в покоях были плотно зашторены, кроме одного — северного. Сквозь толстое стекло виднелись тонущие во мраке далёкие горы и звёздное небо, слышался шум ветра. На столе у подоконника лежали кости разных форм и размеров, некоторые уже приобрели очертания будущих изделий, другие же имели первозданный вид, и от созерцания их становилось не по себе. Тьма Моргота, останки, вой ледяного шквала… — Скажи мне, — голос леди Туивьель прозвучал одновременно с вечерним гонгом и коротким маршем, — ты видишь, что происходит по ту сторону огня? *** — К своему стыду, — Глоссар потупился, — я видел только то, что было по эту сторону стекла, создававшего иллюзию безопасности. Я видел красоту и прах, мне хотелось любить, но я не мог. И не потому, что у меня есть семья. Я ведь уже говорил, почему, да? Прости, госпожа Апрель, голова разболелась, забываю, что сказал, а что — только подумал. *** Вопрос леди заставил растеряться. Что она имела в виду? Однако мысль быстро улетела куда-то во мрак прошлого: менестрель смотрел то на избранницу лорда Маэдроса, то на кости у окна и представлял Туивьель юной дикой эльфийкой у костра в лесу: её прекрасное тело лишь слегка прикрывают неаккуратно выделанные шкуры, шею и руки украшают черепа птенцов и грызунов, волосы растрёпаны, но этот неряшливый образ пропитан духом свободы, силой и страстью, самой жизнью, со всеми её опасностями, потерями и болью, но и любовью. Той самой, которая способна удержать на краю пропасти, не дать открыть стеклянные створки и сделать роковой шаг. Менестрель почувствовал, как сердце заметалось от неисполнимого желания быть согретым, ощутить покой и нежность, от стремления к единению с тем, кто дорог. Захотелось почувствовать себя не разбитым зеркалом, безвольно отражающим всё, что проскальзывает мимо, но цельным полотном, с приятными глазу красками, единым сюжетом и неизменной Темой Гармонии. «Я рисую на окне Глаз твоих косые стрелы, — то ли запел вслух, то ли просто подумал Глоссар, утопая в чёрной бездне взгляда тёмной эльфийки. — Я играю на трубе Водосточной неумело. Я тебе спою на крыше, Даже арфу приволок. Я взлетаю выше, выше!.. Задевая потолок». *** — Я рисую на окне, Я смотрю в пустые стены, — стал тихо произносить менестрель, улыбаясь Вирессэ, ища одобрения — без любви публики, к которой артист королевского театра успел привыкнуть, порой становилось невыносимо, — оставляя на песке Совершенные поэмы. Я раскрашиваю грёзы, Я летаю в облаках. Ну что же, может… Может просто я дурак. Супруга принца Карнифинвэ просияла. Глоссар, конечно, сказал пугающие вещи — Галенлиндэ будет либо зла, либо разочарована, либо расстроена, но какой же этот музыкант милый, когда не поёт пугающие баллады! *** — Отчего? От счастья слёзы? — похоже, менестрель всё же произносил строки вслух, потому что Туивьель реагировала на его слова. — Слёзы горя! Горя — море… Счастье — тихий ручеёк, Убегающий в песок. Я рисую на окне, Сам с собою громко споря. Поиск истины в вине… Истина чего-то стоит. Чёрные бездны заплакали, и Глоссар почувствовал себя разрушителем прекрасного древнего мира, созданного жить и цвести. Сотворённого Жить! Никто не имел права прикасаться к нему со злом. В панике думая, как всё исправить, менестрель прошептал каким-то чужим голосом: — Где-то там засох в пустыне Счастья тихий ручеёк. Я один в своей твердыне, А над небом — потолок. *** — Я не смог дать леди ответ, — вздохнул певец, — и теперь ненавижу себя. Вирессэ налила ещё отвара, положила в блюдце сушёных фруктов. Супруга Карнифинвэ была уверена — Глоссар неправ, он дал ответ, только не тот, на который Туивьель надеялась. Тишина задрожала, зазвенела, и вдруг рассыпалась осколками из-за приближающихся за дверью шагов. Тот, кто шёл, хотел быть услышанным заранее, хотел быть узнанным. Вздрогнув, Вирессэ вскочила из-за стола и зачем-то встала между входом в покои и менестрелем, хотя защищать его не было надобности. Понимая — запираться смысла нет, эльфийка замерла и со страхом уставилась на дверь, за которой уже стихли шаги. Тот, кто находился за порогом, остановился, несколько мгновений помедлил и осторожно толкнул деревянную створку, видимо опасаясь знаменитых химрингских ловушек. Вирессэ гордо вскинула голову и зная — бессмысленно играть и отпираться, посмотрела на незваного гостя свысока. — Здравствуй, — прозвучали слова, словно гонг на главной башне объявил начало сражения. — Чужая милая.