Свет проклятых звёзд

Заперев двери и плотно зашторив окна, оказавшись днём практически в полной темноте, Аклариквет сел за стол и, схватившись за голову, закрыл уши ладонями. Желание спрятаться от всего мира заставляло паниковать, мысли метались, сердце билось неровно. Снова встав, менестрель резко сжал в трясущихся пальцах перо и бумагу. Почему-то захотелось написать письмо Зеленоглазке, хоть певец и не был уверен, что отправит послание. Но даже если тенгвам суждено сгореть в огне свечи, отчаявшийся эльф всё же поделится измотавшими чувствами с безразличным листком и чернилами. Должно стать легче. Долго выбирая слова, с которых начать текст, разрываясь между именем, обращением «Подруга», «Дорогая подруга» и «Незаменимая помощница», Аклариквет в конце концов остановился на простом «Здравствуй». Когда перо вывело необходимые тэнгвы, менестрель вдруг почему-то поднял глаза на давно молчавшую арфу. Аклариквет вспомнил взгляд принца Финдекано, расстававшегося со своим инструментом. «Теперь это твоё, — выдавил из себя будущий герой Астальдо, отпуская руки от резной деки. — Навсегда. Её имя Вредина, — вдруг рассмеялся сын того, кому ещё только предстояло обрести титул верховного нолдорана, — или Загогулина. Мне подарили её, когда я был ребёнком, поэтому и назвал так… Глупо. Она же меня не слушалась, я обижался. Это приказ твоего принца — бери! И… Не попадайся мне, когда я вооружён, и рядом никого нет. Иди! Пой свою мерзость, пока я не передумал». От вставших перед мысленным взором картин стало больно и тяжело на сердце. Менестрель короля вздохнул — он долгое время не представлял, как можно отдать кому-то свой инструмент, и когда подарил арфу-лебедь племянницам, ощутил себя так, словно оторвал часть души. Теперь девочки разорвали связь с дядей, не сумевшим защитить их от гнева принца Финдекано, и Аклариквет всё чаще со стыдом ловил себя на мысли, что беспокоится больше об альквалондском инструменте, чем о родственницах, которые о себе позаботиться могут сами, в отличие от арфы. Ужасно! Но себя не изменить. Отложив листок и перо, певец подошёл к Загогулине, стоявшей на полке в одном ряду с другими инструментами, далеко не столь ценными, однако звучавшими со сцены, путешествовавшими с концертами по Хитлуму и в Дор-Ломин. Это выглядело чудовищной несправедливостью по отношению к дару принца, и руки сами собой взялись за изящную деку. «Пой свою мерзость!» «Вильварин!» — неожиданно окликнул голос из далёкого детства, менестрель содрогнулся от мерзкого воспоминания — разговора в тюрьме с орком, после которого морготов раб лишился разума, а сам певец — последних крох чести. Тогда Аклариквет вспомнил родителей, порадовался, что никто из них не видит, в какое чудовище превратился сын Мотылёк. Но самое страшное — зная, что сотворил из подданных монстров, король перестал им верить. — Моя боль, мой совет, Мой позор, мой запрет — К чему они? — тихо запел самую отвратительную мерзость в своей жизни главный менестрель верховного нолдорана, с трепетом касаясь струн Загогулины. — Ты над ними смеёшься, лишь нравоучения видишь в них. Потерял уважение ты к истории семьи, Но знаю, завтра скажешь мне — По чьей вине Ты оказался в западне. С обидой и страхом вспомнив, как на совете в узком кругу владыка Нолофинвэ вдруг начал допрос своего верного певца, на этот раз не наедине, а при Варнондо, Аралкарионе и Ранионе, Аклариквет содрогнулся. «Ты должен любыми способами убедиться в верности твоих певцов короне!» — слова короля причинили боль, швырнули менестреля в ров на колья. — И несчастье, и страх, И идей наших крах Я отводил! Твой успех, твой талант В сеть корысти и зла вдруг угодил! К благоразумью твоему Тебя зову! Чтоб помочь тебе встать, Повзрослеть, разорвать Порочный круг, Буду тенью в жару, В темноте ярким светом стану вдруг. Как трудно мне сейчас молчать! Готов кричать! Безумная мысль попросить помощи у Астальдо пролилась слезами. Аклариквет понимал, что принц никогда и ни за что не станет слушать того, кто готов втоптать в грязь любого, но… Исполнять приказы короля больше нет сил! Кто может помочь? Как повлиять на безвыходную ситуацию? Со стыдом и ужасом вспоминая, что сотворил с разумным существом, менестрель уткнулся лбом в резную деку. — Пока не примет нас земля, Ошибки дети повторят Их отцов. Безумства станут совершать, Пить искушений сладкий яд Будут вновь, Не слыша зов отцов! Пока не примет нас земля, Мы в силах что-то поменять, Обняв своих отцов! «Пой свою мерзость! И не попадайся мне, когда я вооружён, и рядом никого нет!» Скосив глаза на листок и перо, Аклариквет вспомнил решительный ответ короля на невинный вопрос Вирессэ о возможности ездить домой к родителям. Конечно, всем очевидно, что она помогает мужу, но ведь Химринг не воюет с Хитлумом! Признавать, что переписка с Маэдросом сродни предательству короны — это страшная ошибка! «Вильварин!» Снова схватившись за голову, певец вспомнил, как защищал своих артистов от гнева принца Финдекано и на Празднике Объединения, как никому не рассказал о намерении Тьялинельо сбежать… И теперь нужно прийти к каждому и копаться в голове? Пытать? Лишать воли?! Да, сделав зло однажды, будешь вынужден всегда так поступать. Нет! Никогда! «Ты ведь верен королю, — загудели траурным колоколом слова Нолофинвэ. — Остальные тоже должны идти со мной до конца. И твоя обязанность — сделать так, чтобы каждый этого хотел». Вытирая слёзы, втягивая забившимся носом воздух, Аклариквет начал писать Зеленоглазке, что мечтает с ней увидеться, поэтому надеется на её скорый приезд. Иначе… иначе… Не дописав фразу, Вильварин зачеркнул ненужное слово, тяжело прерывисто вздохнул. Арфа Загогулина снова молчала, и менестрель, подняв глаза от бумаги, мысленно пообещал, что однажды обязательно сыграет на ней что-то от чистого сердца. *** Глоссар полулежал на высоких подушках, запрокинув голову. В последнее время кровь из носа шла гораздо реже, однако если начинала, лила обильно и болезненно. Видимо, ухудшение самочувствия спровоцировали рассказанные друзьями новости, от которых на голове начинали шевелиться волосы, и возникало желание бежать как можно дальше из Хитлума, но менестрель понимал — просто так вывезти семью не удастся, тем более, в пути может снова стать плохо, и что тогда? Арминас, конечно, обещал помочь, но вдруг передумает? Воинов вроде бы настолько жестоко не проверяют на преданность короне, как идущих в народ певцов. Может, друзья преувеличили, однако у Глоссара были причины не сомневаться в словах артистов. Новый Тьялинельо волею судьбы в лице верховного нолдорана оказался одним из немногих, кто обязан остаться в Хитлуме и петь на улицах. Другим же, кому повезло меньше, требовалось быть способными в любой момент отправиться в союзные королевства, чтобы готовить народ к прибытию послов Нолофинвэ. А для этой миссии… «Аклариквет сказал нам собраться в репитиционном зале, — прокручивал Глоссар в неприятно ноющей голове рассказ друга, сочинившего новую песню про Истинного Короля, — по его виду мы сразу поняли, что дело плохо — Риньо был бледный, трясущийся, запинался, словно говорил с нами под прицелом взвода лучников. Он сначала сказал, что всегда был готов нас защищать, и сейчас ничего не изменилось, но и мы должны о себе и о нём позаботиться. А для этого необходимо быть беспрекословно верными Нолофинвэ. Когда мы спросили, к чему такой разговор, Риньо затрясся ещё сильнее и заявил, что желает нам добра, что не сможет исполнить приказ, который нам навредит. А значит, предателем окажется сам». «Самое забавное, — рассказывал ещё один артист, — что король не понимает простых вещей: во-первых, бездумно повторяющие заученный текст эльфы с пустыми глазами не завоюют доверия ни в одной земле, а только вызовут подозрения; во-вторых, не факт, что Риньо из нас самый сильный. Если ему придётся нас ломать, мы станем защищаться. И что приобретёт Нолофинвэ?» «А потом Аклариквет сказал, — Глоссар возродил в памяти слова автора песни про Истинного Короля, — что нам нельзя бунтовать, мы должны собрать силы, поверить в себя, уговорить всех выступить единой армией против Моргота, победить его, и тогда не будет в Арде больше зла и несправедливости. Только, сам подумай, если это так, то кто будет нолдораном?» Менестрель вытер кровоточащие ноздри, надавил пальцами на самые болезненные точки головы. Да, надо бежать. Если и бороться с Морготом, то под фиолетовыми знамёнами Крепости Исток, а не под звёздами, утонувшими в болотном тумане. *** Посмотрев на по-прежнему закрытые шторы, Аклариквет зажёг свечу. Письмо для Зеленоглазки давно улетело в Барад Эйтель, значит, эльфийка его уже прочитала. Приедет или нет? Поможет или не сочтёт нужным? Кто знает… — Горит свеча, — руки менестреля вдруг сами собой взялись за арфу принца Финдекано, — укрыта тьмой. Душа пропитана презрением к доброте. Горит свеча немой тоской! Мешает жить, не видя смысла в красоте. Мерцает свет, объятый мглой, Он сотни раз погаснуть мог в пыли семи ветров! Волшебный блеск во тьме ночной! В нём тлеет память о душе — огне забытых снов… Стало жаль, что на эту песню вдохновила не Алая Леди, но вдруг пришло понимание — о Нерданель таких слов менестрель Вильварин не спел бы никогда.