Свет проклятых звёзд

Дверь открылась очень тихо и осторожно: было ясно — гостья не уверена, что ей рады. — Заходи, Мирвен, раз уж пришла, — мрачно отозвался Белемир, лишь на миг подняв глаза от записей. — Я хотела сказать, — девушка замялась, — что соболезную утрате, что смерть вождя Беора — тяжёлая потеря для всех нас, что… — Почему ты считаешь, что мне нужно сочувствие женщины? — Потому что это принято, — глаза гостьи расширились, — это вежливо, правильно. — Возможно, — сын Бельдир хмыкнул, — однажды я стану вождём своего собственного племени, и тогда я переделаю всё, что принято. То, что говорят нам эльфы, правильно для них, но не для нас. Нам, людям, нужны иные правила и законы. Я был ребёнком, когда меня забрали из библиотеки Пойтара, знал и помнил недостаточно, но мне дали с собой книги — копии записей самого Пойтара и трудов его учеников, и там очень много правильных вещей. — Например? Белемир внимательно посмотрел на девушку: — Я не думаю, что должен об этом тебе рассказывать. Тебе достаточно того, что я уже говорил. — Но я не как все, — на лице Мирвен засияла загадочная улыбка — наступил момент, которому предшествовала тщательная подготовка, — я разделяю твои взгляды. Висевшая на плече сумка раскрылась, в руках девушки появились прожжённые измазанные сажей книги. — Я спасла их из огня. Мне хотелось знать, почему ты решил уничтожить чьи-то труды. Эльфы учат нас, что так поступает Моргот — берёт, что хочет, без спроса, портит, ломает, уничтожает. Чёрный Враг не уважает чужой труд, не ценит помощь и прощение, он неблагодарный, жадный, вороватый, жестокий. Но это Моргот, а не ты. — И что? — Белемир многозначительно посмотрел на дверь, Мирвен испугалась оказаться выгнанной. — Я посмотрела эти книги. Внимательно, от обложки до обложки, чтобы не упустить ничего. Знаешь, бывает, что описываются отвратительные вещи, но потом в конце всё встаёт на свои места, и читатель понимает, что это было неправильно, так нельзя. — И? — Ты был прав, Белемир. Это ужасные книги. Давай сожжём их вместе. Сын Бельдир удивлённо посмотрел на гостью. Она настолько сильно хочет мужчину, что готова притворяться заинтересованной? Если ей всё равно, с кем делить постель, зачем так усложнять? Вокруг полно желающих! Однако мысль о том, что Мирвен может быть «не такой, как все», заставила заинтересоваться. — Пойдём в лес, — сказал Белемир. — Если не боишься. Сожжём эту мерзость там, где никто нам не помешает. «А заодно проверю, насколько ты смелая, особенная женщина». *** — У тебя нет права командовать здесь, щенок! — хрипло орал на сына Баран, трясясь и размахивая клюкой. — Я сказал — я решаю! Я старший! Я требую совета у эльфов! Я пойду, и меня будут слушать! Почему они не строят нам дворцы?! Почему мы дохнем ради них?! Мы не для них живём! Они нам должны! А они только требуют! Они нас сюда притащили! Навязали свою власть над нами! Гады! Пусть делают нас вечно молодыми, как сами! Они могут, только врут, что не могут! Выродки! Старик кричал всё громче, в глазах светилась радость — весь дом проснулся, вон и дети заплакали, и все теперь слушают главу семьи, хотят они того или нет. Борон вышел к отцу, надеясь успокоить, однако было ясно — не выйдет. В прошлый раз утихомирить разбушевавшегося Барана не удалось ни его дочери, ни жене, ни невестке, ни другим родственникам, и пришлось дожидаться, когда силы старика иссякнут, чтобы потом собрать осколки посуды, повесить на место шторы и починить дверь в комнате, однако сейчас сын Беора не стал ограничиваться криками и буйством по мелочи, схватился за свою клюку и принялся размахивать, целясь в старшего наследника. — Веди меня к эльфам! Я им устрою! Заставлю нас уважать! — Нам всем за тебя стыдно! — не выдержал Борон, слыша плач младенцев и усиливающуюся ругань женщин. — Нечего тебе среди эльфов делать! Не позорься! — Как ты говоришь с отцом?! — заорал Баран, замахнулся клюкой, но сын выхватил её из давно уже недостаточно сильных рук родителя и убрал за спину. — Иди к себе, успокойся. — Да чтоб тебя! — начал рыдать старик, удалился в комнату, и Борон уже понадеялся, что конфликт себя снова ненадолго исчерпал, но вдруг старик вернулся с кочергой. — Отец, успокойся! — приготовился отбирать новое оружие вождь беорингов, на крики прибежали сыновья: Боромир и Белегор. — Ты всех перебудил, дед! — начал говорить старший из детей Борона. — Ах ты, гадёныш! Взрослых не уважает! — истошно завопил Баран, замахнулся кочергой на своего наследника, но в последний момент изменил направление удара, чтобы проучить дерзкого Боромира. Сообразив, что сейчас получит с размаха железякой, юноша увернулся, старик неловко оступился, и кочерга с силой ударила загнутым концом в голову замешкавшегося Белегора. Мальчик упал, как подкошенный, на полу начала растекаться кровь. Увидев, что случилось, Баран ахнул, разжал руку, уронив железку, схватился за сердце и бессильно сполз по стене. — Лекаря! Быстро! — Борон бросился к неподвижно лежащему сыну, потом к отцу. — Боромир! Быстрее! Юноша ринулся бежать за помощью, не обращая внимания на испуганных родственниц, ничего никому не говоря. Страх лишил способности формулировать мысли, и Боромир понимал — он не сможет объяснить, что произошло. Главное — позвать, сказать: «Нужен лекарь!» Они же сами поймут, да? Только бы всё обошлось! *** В лесу было холодно, несмотря на солнечный день. Недавняя вырубка, засаженная молодыми сосенками, быстро сменилась высокими деревьями, среди которых то и дело попадался сухостой. Белемир незаметно посматривал на Мирвен. Девушка была миловидной, слегка худощавой, однако нездоровой не выглядела. Коса цвета дубовой коры спускалась ниже талии, тёплая накидка из коровьей шкуры была аккуратно сшита — если Мирвен делала её сама, значит, хорошая мастерица. Большие тёмно-карие глаза в коротких густых ресницах смотрели заинтересовано и с опаской — девушка побаивалась идти далеко в лес, но, разумеется, не признавалась в этом. «Если она только притворяется особенной, — думал юноша, — попросится назад». Спустившись на берег небольшой речушки, где снова начиналась вырубка, и росли пожелтевшие с приходом осени кусты, Белемир и Мирвен сложили недостойные называться книгами записи на песке и подожгли. — Я не понимаю, — смотря на разгорающийся огонь, заговорила девушка, — зачем нужно рисовать и писать то, как толпа сношает друг друга? Это ведь плохо! — Искажение, — пожал плечами юноша, — в библиотеке Пойтара много трудов написано об этом страшном явлении и о методах борьбы с засевшей в душах людей тьмой. — Расскажи мне, пожалуйста! — Мирвен сложила ладони перед грудью. — Тебе это действительно интересно? — Белемир замялся, опустил глаза. — Понимаешь, Пойтар писал, что женщинам не нужны знания. Женщине не нужно ничего, кроме мужа, который даст ей тёплый дом и еду. Ведь что женщина? Родит и умрёт. Или будет бесконечно рожать. Ей некогда получать и передавать знания. — И имя не нужно? — серьёзно спросила девушка. — Жена у мужа должна быть одна, — постеснялся прямо сказать правду Белемир, — мать у детей тоже одна. Если мужчина способен иметь семью, он строит для неё отдельный дом, и всегда понятно, к какой женщине он обращается. — И это правильно, — уверенно поддакнула Мирвен. — Я полностью согласна с такими правилами. — Наш народ не поймёт и не примет этих правил, — сын Бельдир посмотрел на догорающие страницы и обложки, — даже в Барад Эйтель, крепости, пережившей страшную повальную хворь, от которой умерли сотни, мало кто согласен с текстами Пойтара. — А я согласна. Белемир посмотрел в красивые тёмные глаза. Умные, горящие интересом. Захотелось… Испугавшись мыслей и желаний, юноша зажался, отступил назад и чуть не промочил ноги в ледяной осенней речке. — Женщина, — процедил сквозь зубы юноша, — только и думает, как оказаться в постели мужчины! — Но если это нельзя исправить, — карие глаза просияли нежностью, — надо просто принять. — Женщина… — Человеческая женщина. На эльфийском — Аданэль. Если ты будешь меня так называть, никто и не подумает, что у меня нет имени. Это будет нашей тайной, пока ты не научишь мудрости Пойтара весь народ. «Аданэль, — повторил про себя Белемир, понимая, что не может сдерживать недозволенные желания, — Аданэль». Огонь догорел. — Пойдём домой, — сказала Мирвен, с тревогой взглянув на темнеющее небо. — Скажем, что начнём готовиться к свадьбе. Ведь да? Ты же водил меня в лес, что обо мне теперь подумают в народе? — Конечно, разумеется… Пытаясь побороть желания плоти, юноша заставлял себя думать хоть о чём-нибудь, кроме недозволенного: например, что семья у… Аданэль хорошая, у эльфов грамоте учится, книги читает, ни в чём дурном не замечена… На самом деле, это было уже неважно, просто всё равно придётся что-то сказать дяде-опекуну, чтобы тот помог со строительством дома. Выбираться с берега речки по крутому песчаному склону мешали натянувшиеся между ног штаны и все мысли сводились к одному. Вот же проклятое искажение! А ведь ещё так далеко идти до дома! Больно укусив губу, юноша немного встряхнулся и смог начать размышлять, как ещё зарабатывать для семьи, кроме изготовления книжных переплётов и продажи рукописей. Может, пойти помощником к учителям-эльфам во Дворец Мудрости и Знаний? Может быть, не откажут… В конце концов, человеку проще понять людей и найти к ним подход, чтобы научить чтению или письму. И можно будет многим рассказать о мудрости библиотекаря Пойтара. Это ведь полезно! Будет делаться доброе дело. Но сначала — жениться! Эта мысль грела особенно приятно, и Белемир мечтательно улыбался. Только оказалось, что счастье снова уступило дорогу беде. *** Два золотоволосых эльфа: архитектор и менестрель медленно шли по дороге вдоль потемневшей осенней реки. Холод влажного ветра то и дело заставлял кутаться в плащи и шарфы, вдалеке шумели сосны, над водой всё ещё слышались редкие крики чаек. — Странная нам выпала миссия, — заговорил после долгого молчания Гельмир, посмотрев на незанятое лесом поле. — Странно, что не выпала намного раньше, — деланно равнодушно пожал плечами Ненарион, — ведь Фирьяр умирают постоянно. Рождается их всё больше, и каждый новый атан однажды станет трупом. Соответственно, на всех не хватит места ни на заднем дворе, ни в саду. Нужно строить новые дома, забирать землю под посевы, и везде в итоге натыкаешься на кости предков. Это ведь неправильно. Поэтому и решили, что тем смертным, которые хотят иметь возможность общаться с умершими родственниками, сидя около могил, необходимо выделить особую территорию, где они в любой момент смогут встретиться с любимым человеком и поговорить или помолчать. Что тебя смущает? — Мне трудно объяснить, — архитектор посмотрел на пустырь, ветер сорвал с головы капюшон, растрепал волосы, — но ты меня поймёшь. Я хочу создать нечто великое, понимаешь? Но каждый раз мне кажется, что всё не то. — Хочешь создать шедевр, а тебе поручают обустроить кладбище? — менестрель ехидно улыбнулся. — Да не в этом дело! — сын Гуилина сжал кулаки. — Я помню, как меня впечатлили хитлумские дворцы. Они были прекрасны! Я не видел Амана, не знаю, как строили там, но Хитлум меня потряс! Однако потом оказалось, что многие не хотят видеть королевские дворцы синими, а другим претит красный. Нейтральный зелёный неуместен и первым, и вторым, белый напоминает снег в Хэлкараксэ, чёрный — цвет Моргота, серебряный и золотой навевают грусть и скорбь по Древам Валар… — Ужасно, понимаю, — кивнул Ненарион. — Нельзя сделать то, что понравится всем! Когда мы с Орландиром строили Минас Тирит, наш проект постоянно корректировался из-за необходимости делать не столько красиво, сколько безопасно и надёжно, ведь это город на острове, и приходилось учитывать великое множество факторов — от погоды до вероятной осады. В итоге Минас Тирит перестал нравиться мне самому. Архитектор выдохнул. — Вместе с наугрим я строил Нарготронд, и узнал много нового для себя, однако моя фантазия постоянно разбивалась о невыполнимость идей, потому что: «Мы ж под землёй, кхулум, глаза открой! Счас эту колонну поставишь, а тебе на бошку вон тот свод свалится!» Про особенности освещения вообще лучше не вспоминать, — Гельмир отмахнулся. — Забавно было строить для дикарей в лесу, но там о красоте вообще речь не шла. — Зато им нравилось всё, что ты делал, — рассмеялся менестрель, отворачиваясь от ветра. — А вот и нет! Большинство готовы были меня сжечь вместе с моими чертежами! Эльфы замолчали, посмотрела на пожелтевшее пожухлое поле. Вдалеке закаркали серокрылы, небо заволокли тяжёлые тучи. — Знаешь, — Гельмир вздохнул, — мне несложно спроектировать беседки, навесы, заслоны от ветра, вроде тех, что в осадном лагере, придумать, как должны выглядеть памятники, плиты, камни и сундуки для тел, но я понимаю, что опять всё будет не так. Надоело, правда. Ненарион пожал плечами. — Не о том ты думаешь, друг, — сказал музыкант после длинной паузы, заполненной карканьем серокрылов, — всё о себе, да о себе, о своих чувствах, планах, амбициях… А ты подумай, что под построенную тобой крышу будут приходить те, у кого больше нет ни планов, ни амбиций, а из чувств осталось только горе. И твои творения должны скорбеть вместе со смертными, однако давать надежду и утешение, потому что иначе жизнь для Фирьяр потеряет смысл. Мне необходимо написать музыку, которая станет звучать на похоронах, если не будет иной воли покойного, и моя мелодия обязана петь в унисон с твоим камнем. Но сейчас я чувствую твоё настроение, и создавать с ним одну тему категорически не согласен. Гельмир опустил глаза, поджал губы. Да, неправ, рассуждения неуместны, но это ведь очень важно и должно быть высказано! — Истекает время находок, Наступает время потерь, — обернувшись к потемневшей холодной реке, тихо запел Ненарион, видимо, рассчитывая настроить струны души друга на нужный лад, — рассыхаются вёсла у лодок, Не лететь им по чистой воде. Не лететь им к сердечным тайнам, Не везти золотой песок, Загоняет в угол отчаянно Жизни острый жадный клинок. Наступает время потерь. Песни весёлые, где вы теперь? Ночи спокойные, где вы теперь? Дождь и вьюга стучатся в дверь. Как торопится время потерь! Я ещё не нашёл Всё, что должен найти! Помоги! Сквозь серые тучи пробились блёкло-золотые лучи солнца, вода в реке тускло заблестела. — Час пришёл отдавать, что взято Навсегда — оказалось, в долг. Ветер мой, на дорогах распятый, Воет, словно подстреленный волк. Мне навстречу — нашедший счастье, Мне навстречу — смех и любовь, Низко кланяюсь им не напрасно, В жизни много углов и клинков. Задумавшись, менестрель посмотрел на поникшего друга: — Пойми, судьбы Фирьяр тяжелы и для них самих, и для нас. В чём-то схожи, в чём-то различны, но и без того слишком мало живущие народы будут брошены, забыты, И непоняты, и убиты, Будут преданы, но отныне, Как и все мы, неповторимы. Вернётся время находок, И умолкнет время потерь. Уплывут к солнцу тысячи лодок, Верных счастью, любви и мечте. — Я знал, что всё закончится хорошо, — улыбнулся Гельмир, достав из заплечной сумки набросок беседки, — когда ты пел смертным о бессмертной любви, мне казалось, что более неуместной шутки придумать нельзя, однако Фирьяр остались довольны. В этот раз, похоже, будет нечто подобное. — Дорога на свет есть всегда, — задумчиво произнёс менестрель. — А любовь способна победить там, где бессильно оружие. — И целители, — сам не зная зачем, добавил архитектор, смотря на кружащую над полем тёмно-серую стаю, а видя прекрасные скорбные постройки из мрамора, звучащие музыкой надежды: «Вернётся время находок, И умолкнет время потерь. Уплывут к солнцу тысячи лодок, Верных счастью, любви и мечте».