Свет проклятых звёзд

Вокруг алого звёздного знамени, то утопавшего, то выныривавшего из густого белёсого тумана, закружились снежинки. Однажды первая метель принесла на своих крыльях весть об окончании Славной Битвы, и с тех пор каждый раз, впервые после летнего тепла покрываясь искристым одеялом, Химринг наполнялся особенной музыкой тишины, несовместимой с грохотом сражений. Горожане замолкали, вспоминая тех, кто не вернулся домой, на улицах и в домах зажигались свечи, и гордые взгляды серых, светло-голубых, зелёных и карих глаз с ненавистью устремлялись на север, к чёрным пикам Трёхглавой Горы. «Морготовы рабы тоже смотрят на наши шпили и флаги, и страх заставляет их дрожать перед истинной несокрушимой мощью!» — порой звучали слова, и в подобные речи невозможно было не верить, однако любой разговор быстро замолкал, и погружённые в тишину красно-серые башни Химринга покрывал безмолвный белый снег. Но в этот раз памятные дни решили провести иначе, и настоял на такой перемене гномий король-воин Азагхал. В тот день в осадном лагере на Ард-Гален в очередной раз проверяли оружейные склады и погреба с припасами, поэтому большинство эльфов и гномов занимались исключительно бочками, ящиками, мешками и списками, однако некоторые всё равно продолжали тренировки с оружием, и Азагхал руководил своими подданными, упражнявшимися в метании топоров. — Да! Вот так! — одобрил бросок молодого гнома король. — А ты слишком долго замахиваешься! — тут же раскритиковал он более зрелого воина. — Теперь лучше. Ещё раз давай! Маэдрос, как часто делал, позвал троих своих бойцов и приказал двоим нападать с мечами, а третьему — стрелять. Хеправион стоял рядом и был готов в любой момент помочь. Вроде бы, всё происходило точно так же, как и всегда, однако Азагхал заметил в друге перемену, которая его насторожила. Увидев, как Феанарион пропустил очередной удар, который обычно отбивал, гномий король быстрым шагом подошёл к полю тренировочного боя и крикнул: — Объявляю перемирие! Лорда Маэдроса срочно вызывает для разговора Эзбад Белегоста, Норгода и всего Хребта Славы — Азагхал Первый, Единственный и Неповторимый! Феаноринг отступил, отдал клинок Хеправиону и, болезненно сведя брови, позволил оруженосцу отстегнуть с правого предплечья щит. — Поговорить надо, аманэльда, — подмигнул правитель Кхазад другу, уводя его в сторону ближайшей дозорной башни. — Что случилось? Маэдрос кивнул, согласившись непонятно с чем, стремительно взлетел по винтовой лестнице на смотровую площадку и привычно уставился на север, дав знак караульным отойти и не мешать беседе. Азагхал поднялся не столь быстро, в глазах гнома застыло непонимание и осуждение. — Я повторяю вопрос, — настойчиво произнёс Эзбад. — В том-то и дело, что ничего, — Маэдрос потёр плечо, рёбра справа, сделал долгий глубокий вдох. — Послушай, — Азагхал подошёл ближе, попытался перехватить направленный на север невидящий взгляд, — ты здесь командуешь, и если твой народ поймёт, что их военачальник пал духом, война будет проиграна. Но я готов тебе помочь. Мы же друзья, эльф! В конце-то концов. Нельзя вечно молчать о том, что тревожит — однажды это тебя обессилит. — Ты слишком прав, — рассмеялся одними губами Феаноринг. — Но что я тебе скажу? Что нет сил видеть этот проклятый Тангородрим, но и не смотреть туда не могу, потому что жду нападения? Что устал ждать, когда всё закончится? — Все устали, — кивнул Азагхал, указав на воинов на равнине. — Они тоже устали, я вижу это в их глазах. Ждать — очень тяжело, но мы же знаем, что всё делаем верно. — Это не так, — хрипловатый голос скрежетнул железом о сталь, — осада длится очень долго, за это время в землях Моргота должно было что-то произойти. — Например, что? — гномий король хмыкнул. — Орки и разные другие чудища должны были расселиться по южному склону Железных Гор, чтобы мы их лучше видели и могли перестрелять из катапульт? Если мне не врали информаторы, получается, что крепость внутри Тангородрима опустела после Битвы-под-Звёздами или совсем немного позже, и с тех пор вся пограничная с нами территория необитаема. Мы не можем точно знать размеры территории дальше на север, но они явно не бесконечны и не огромны настолько, чтобы на них можно было существовать незаметно. А разведка видит только чёрный смрад, вместо неба, да редких встречных чудовищ. Ты же понимаешь, аманэльда, что невозможно спрятать под землёй армию огнедыщащих ящеров, таких, как тот, разрушивший осадный лагерь. Они бы проявляли себя. — Однажды я уже недооценил Моргота, — напряжённо ответил Маэдрос, с силой сдавив правое предплечье, дёрнув рукой. — Я смотрю на Тангородрим и вижу, что ничего не происходит. Я подхожу к этой проклятой скале, через силу подхожу! И чувствую от неё то же тепло, что и тогда. Ничего не меняется, а так не должно быть! Если бы от наших действий страдали жители Дор-Даэделот, кто-то из них бы уже вылез и попросил у нас приют. Кто-нибудь напал бы от отчаяния… — Ящер? — Он не выглядел отчаявшимся, — улыбнулся Феаноринг. — Зато голодным был однозначно! Может, он нажрался на пару-тройку сотен лет и заснул где-нибудь, а как проголодается, снова вылезет? — Я не знаю, — Маэдрос снова застыл, смотря на север. — Я постоянно говорю своим воинам, что победу одержать трудно, но возможно, для этого не нужно бросаться в бой на неприступные скалы, и армии приходится верить, но чем дальше, тем сложнее произнести перед войском даже одно слово, не то что длинную речь! Все ведь понимают, что, сидя на Ард-Гален, мы можем дождаться новой атаки, к которой окажемся не готовы, несмотря ни на что! — Тебе надо отвлечься, командир, — покачал головой Азагхал. — Как бы банально и невозможно это ни звучало. У вас в Химринге давно не было больших праздников? — Знаешь, друг-гном, — печально усмехнулся эльфийский лорд, — я всегда был страшным занудой, а теперь и подавно. Знаю, что не прав: сам себя приковываю к Трёхглавой Горе, хотя должен бороться за свою свободу, но из-за слабости духа остаюсь в рабстве… — Э-нет, Кхулум, это не так, — погрозил пальцем Эзбад. — Это ведь как в легенде о короле-воине, который запечатал своим телом врата вражеской крепости, и пока легендарный герой держит двери запертыми, войны не будет. Это не рабство, мой друг. Это подвиг. Маэдрос закрыл глаза, Азагхалу показалось, что эльф побледнел, а веки стали темнее. Может, помощь нужна? — Спасибо, — выдавил из себя Феаноринг и снова посмотрел на север. — Нам нечего праздновать. — Хорошо, — согласился гном, — тебе ничего не нужно, не хочется, ты занят войной. Но твоя женщина? Я сам не женат, однако помню отношение отца к матери и вижу, как брат заботится о супружнице. У вас полно поводов для тревог, особенно восточные дела, как я понимаю, но, в отличие от тебя, Туивьель никак не может повлиять на ситуацию, понимаешь? Она может страдать, не показывая этого, честно исполняя свой долг перед мужем и городом, а ты обязан её поддержать. Говоришь, вам нечего праздновать. Но как насчёт победы в Славной Битве? Да-да, я про ту самую Дагор Аглареб из летописей ваших соседей. Устрой пышное торжество, пусть радость заиграет на лицах. Сначала пусть всё будет как обычно — тихо и мрачно, а после — повеселитесь. Да, кто-то погиб, но ведь не напрасно и не глупо! Пусть те, кто выжили, радуются победе и надеются на светлое будущее без Моргота! Химрингский лорд покачал головой и, побледнев ещё более пугающе, согласился. *** Ворота, сдерживавшие искусственно усиленные вокруг крепостной стены ветра, наглухо закрыли, и на улицах Химринга снег падал неторопливо, осторожно, словно опасаясь смертоносных ловушек. Расставленные в окнах, бойницах и вдоль фасадов зданий свечи уже догорели, и большинство лампадок унесли в кладовки до следующего года. Город оживал, на площади вернулись торговцы-наугрим, и к ним быстро присоединились менестрели и все те, кто поддержали идею устроить весёлый праздник в память о победе в Дагор Аглареб. Эльфы в основном оделись в цвета Первого Дома Нолдор или в зелёные оссириандские накидки с мехом, поэтому немногочисленные воины верховного нолдорана резко выделялись из толпы синими плащами. Именно для них во всеуслышание объявлялось, что памятный день должен быть свободным от политики и войны, поэтому петь нужно о любви, семье, мечтах или стремлениях, не упоминая ни Моргота, ни королей. Варнондо посмотрел из окна библиотеки на собиравшуюся толпу. Решив для себя, что выходить на улицу смысла нет, поскольку верному подданному Нолофинвэ никто рад не будет, воин взглянул на окружённых охраной жену и сына, которые гуляли вдоль торговых рядов. Мистель не захотела остаться с мужем, заявив, что будет правильнее вести себя, как часть народа Химринга, тем более, что сама эльфийка из-за альквалондского происхождения — враг для всех Нолдор в равной степени, значит, вне их политической игры. Юный сын Варнондо, очень похожий на маму, весело выбирал глиняные дудочки причудливых форм, больше похожие на игрушки, нежели на музыкальные инструменты. Отойдя от окна и сев за бумаги, воин верховного нолдорана подумал, что в последнее время стал подходить к своим обязанностям не столь усердно, как раньше, и это очень плохо. Недопустимо! Вот и сейчас нужно не сидеть здесь, для вида перекладывая документы, а пойти в соседнее крыло крепости и настоять на своём присутствии на совете. Это ведь описано в договоре обмена посланниками? Варнондо хотел уверить себя, что с его стороны нежелание навязываться — не слабость, не нарушение приказа или что-то ещё непозволительное, а тот самый шаг назад, означающий два шага вперёд. Кроме того, в голове крутились слова гордецов-наугрим, смотревших на «пособника королька» свысока, несмотря на разницу в росте, игравшую против гномов: «Кхазад — гордый и мудрый народ! Мы не дружим с кем попало!» Да, упрёк был в адрес верховного нолдорана, которому не простили отказ в сотрудничестве при строительстве Барад Эйтель. «Сотрудничестве, которое было сплошь надувательством и желанием нажиться за чужой счёт! — вспоминал и злился Варнондо. — Владыка Нолофинвэ не позволил себя обмануть, и тут же стал «кем попало»! Прекрасный расклад!» Решив, что всё же сделает то, что должен, воин верховного нолдорана нехотя встал от стола и медленнее обычного направился на совет. А на площади Мистель уже вовсю подпевала какой-то черноволосой эльфийке, собравшей вокруг себя хоровод из двух народов: — Мне говорят — он маленького роста, Мне говорят — одет он слишком просто. Мне говорят: «Поверь, что этот парень Тебе не пара, совсем не пара!» А он мне нравится, нравится, нравится, И для меня на свете друга лучше нет. А он мне нравится, нравится, нравится, И это всё, что я могу сказать в ответ. Он объясниться мне в любви не смеет И только лишь, как девушка, краснеет. Мне говорят: «Твой выбор не из лучших, Ты нас послушай, ты нас послушай!» Признаться вам, сама не понимаю, Зачем о нём так часто я вздыхаю? И почему мне только светит солнце В его оконце, в его оконце? А он мне нравится, нравится, нравится, И для меня на свете друга лучше нет! А он мне нравится, нравится, нравится, И это всё, что я могу сказать в ответ. *** — Ваша затея провалилась, — сделал вид, будто говорил несерьёзно, Макалаурэ. — Я всем сердцем верил, что, уехав от своей братской могилы, празднуя здесь окончание ославившей меня в веках битвы, почувствую если не веселье, то хотя бы облегчение. Но нет, мне ещё паршивее, чем раньше, когда я запирался в покоях или приходил на курган. Я чувствую, что предаю всех тех, кто скорбит, тех, кто пал. Я не могу веселиться, понимая, чего стоила наша победа. Сидевшие в небольшом зале, который можно было быстро превратить в оборонительный пункт, гости Химринга молча согласились, и даже Азагхал, усиленно пытавшийся поддерживать радостный настрой, начал сникать. — Это потому, — сверкнул глазами Алмарил, проследив взгляд Маэдроса, лишь на миг сменивший направление с севера на брата-менестреля, — что осада затянулась. Нужно что-то сделать, нечто такое, чего не делали раньше. — Это хорошее предложение, — согласился Макалаурэ, отпивая вино и прислушиваясь к приближавшимся шагам за дверью, которые услышал раньше всех, — только вот беда: то, что мы ещё не делали, сделать невозможно даже в теории. — Лорд Маэдрос, дядя, — сын нолдорана Морифинвэ подался вперёд, — я хочу поехать в Барад Эйтель. Я поговорю с командирами и сам организую разведку. — Твой отец не простит мне гибель сына, — многозначительно взглянул на племянника старший Феаноринг, не сказав вслух «ещё одного». Хеправион налил всем вина, пододвинул ближе кубки. — Меня не интересует его мнение, — скривился Алмарил, — и тебя, дядя, не должно. Скажи, что мой отец сделал для войны? Лишил нас оссириандских ресурсов, поссорил гномьи города, предоставил убежище целому войску с Тол-Сириона, тем самым проредив нашу армию, а теперь мешает Нолофинвэ торговать, тем самым ослабляя ещё один рубеж? Названный в честь химрингского лорда, воин Майдрос хмыкнул — на лице молодого эльфа отразилось всё то, что смогли скрыть остальные: да, политика Таргелиона вредила Хитлуму, но не радоваться этому было слишком трудно. — Зачем тебе Фирьяр? — спросил племянника король-менестрель, и в этот момент, постучав лишь для вида, в зале появился Варнондо, недовольный и уставший. — Простите за опоздание, — сказал посланник верховного нолдорана, мастерски делая вид, будто был изначально приглашён на совет. — Он вовремя, — повеселел Алмарил, — пусть обрадует своего хозяина, что я поеду в их земли, но безо всякого обмена, потому что в Барад Эйтель руководит не узурпатор, а всеми любимый и уважаемый герой Астальдо. Ему не нужно доказывать права на власть, оказывая давление на подданных и соседей. Варнондо промолчал, сделав вид, будто никто ничего ему не говорил. Взяв кубок и бутыль и самостоятельно налив себе вина, военачальник Нолофинвэ сел за стол напротив химрингского лорда, оказавшись между Майдросом и сыном Морифинвэ. — Айя Феанаро Куруфинвэ! — поднял тост Макалаурэ, наслаждаясь реакцией собравшихся. Посланник верховного нолдорана как ни в чём не бывало поддержал восхваление и сделал глоток в честь полубрата своего короля. — Вам приходится славить умершего за неимением и непризнанием живых владык, — сказал Варнондо, и по воину стало заметно, как он напрягся, готовый защищать свою жизнь. — Новых побед нет, приходится вспоминать прошлое. Это был бы мне повод для насмешки, если бы я не являлся частью вашего народа. — Я бы подумал, что ты согласен с нами, — мило улыбнулся правитель Поющей Долины, смотря то на вино в кубке, то на втородомовского гостя, — если бы ты не был частью народа Нолофинвэ. — Считаешь, король Нолдор повелевает рабами без собственного мнения и воли? — серьёзно спросил Варнондо, прямо посмотрев на менестреля. — Если так, то знай, ты не прав. — Я просто не понимаю, как можно в здравом уме хранить верность такому правителю, — развёл руками Макалаурэ и снова взялся за вино. Военачальник верховного нолдорана не стал спорить. — Знаете, в чём ваша проблема, эльфы? — хохотнул Азагхал, с видом знатока рассматривая разноцветные кристаллы кварца, инкрустированные в золотую чашу с хмельным напитком. — Вы живёте либо прошлым, волоча на себе неподъёмные мешки пережитых бед, либо будущим, рассуждая о планах, лелея надежды. И при этом абсолютно игнорируете настоящее! Посмотрите на мгновение «здесь и сейчас» глазами живущих нынешним днём! Давайте, братья-эльфы! Оцените, какая подобралась тёплая компания: прославляемый народом лорд великой твердыни окружён самыми близкими родственниками, друзьями и верными помощниками, и даже королевский шпион выглядит союзником! Да, кого-то здесь сейчас нет по разным причинам, но это не повод тосковать! Да, осада затянулась, да, есть разногласия и проблемы, сохраняется угроза нового нападения с севера. Но, камнем тебе по макушке, аманэльда! Каждому из вас, Нолдор! Каким бы ценным ни был ваш груз, иногда его надо класть на землю и распрямлять спину! — Гном прав, — неожиданно высказался Варнондо. — Даже шпион короля лоялен, а вы не цените. А если без шуток, то лорд Маэдрос должен понимать — скорбь и напряжение должны быстро перерождаться в гнев и азарт сражения. Если биться не с кем, возникнет уныние, и тогда воины падут духом. Твой отец, как бы к нему ни относился мой король, во многом был прав, в частности, в попытке устроить быстрое отмщение Морготу. Любое, даже самое горячее сердце, со временем остывает. Макалаурэ, Алмарил и Майдрос удивлённо переглянулись, старший Феаноринг перевёл взгляд с гор за окном на воина полудяди. — И какие ещё абсурдные приказы просил передать мне верховный нолдоран, кроме самоубийственной атаки на неприступные скалы? — язвительно поинтересовался Маэдрос. — Думаешь, посланник, я не понимаю, что означают разговоры об унынии и спешке? Варнондо покачал головой и ответил не сразу. Казалось, военачальник подбирал слова и никак не мог найти правильные. — Это не приказ верховного нолдорана, — в конце концов заговорил хитлумский посланник, игнорируя направленные на него взгляды, — я бы сам лично сказал владыке, что тот не прав, если бы от него поступил приказ атаковать Моргота. Однако я знаю — король Финвэ Нолофинвэ Финвион никогда не поступит столь опрометчиво. Это мои собственные доводы, и я не предлагаю нападать, собрав войско. Моя идея в ином: мы можем посылать отряды в земли Моргота в один конец. У нас теперь есть быстро пополняемые войска, ценность которых как раз в том, что их можно небольшими группами забрасывать к врагу на территорию для вредительства. — Хорошо же ты относишься к подданным своего короля, — скривился Азагхал. — Я поеду в Барад Эйтель и разберусь, — не дождавшись реакции лорда Маэдроса, заявил Алмарил. — Может быть, успею до зимы. Гномий владыка покачал головой, однако больше не возражал. С улицы, через закрытое тонким стеклом окно донеслись весёлые голоса наугрим и подпевавших им эльфов: — Хорошо быть пивоваром, Толстым, добрым, в меру старым. Позабыв про всех подружек, Быть в кругу пивных лишь кружек, Чтобы глупости помыслить О прекрасноликих девах, Не мешало основному Пивоваренному делу. Я признаюсь: пивоваром Стать решил не без причин. Всем известно — в пивовары Берут истинных мужчин. Поголовно уважают Все тебя — и млад, и стар, Если гордо носишь титул Белегостский пивовар. В подземелье тёмном, древнем Бродит зелье в чане медном. Суждено ему однажды Янтарем в устах стать жадных. Вскоре срок его подходит Оказаться на свободе, Влагой пенной литься в кубки, Пританцовывать в желудках. На горе скамьи поставим, На весь мир пир знатный справим. Кликнем Гимли, Дори, Трора, И друзей всех прочих тоже. Но беда случилась снова — Я ж всегда снимаю пробы Каждый день в течении срока, За брожением глядя строго. Вот итог — в пивной кадушке Пива где-то на полкружки. Вон и гости на дороге… Уношу, пожалуй ноги! — Весёлый вы народ, Кхазад, — рассмеялся Хеправион, наблюдая, как Макалаурэ усиленно делает вид, будто ему нравится звучащая музыка. — Мы не унываем, — поднял указательный палец Азагхал. — Однако, эльфы, эта песенка за окном мне смешной не кажется, знаете, почему? Она про умельца, который не может довести дело до конца, не наделав глупостей. Ладно, если речь идёт о пиве, а если бы строители на Ард-Гален так подходили к работе? Мне было бы стыдно за мой народ! — Похоже, эльфийское занудство заразно, — подал голос Маэдрос, совершенно не изменившись в лице. — И правда! — артистично ужаснулся гномий король. — Лучше сделаю одну хорошую вещь, пока совсем не стал одним из вас. Слышишь, друг, — обратился он к химрингскому лорду, — когда мы решили, что всем нам нужен праздник, я сразу понял, что должен сделать свой особенный вклад в общее дело, поэтому срочно направил письмо Телхару, чтобы тот сковал особый меч для тебя. Я сразу придумал ему имя — Сияние Огня — в честь твоего отца. Телхар создал Драконий шлем, и это поистине шедевр! Поэтому я мог доверить столь важное и срочное дело только ему. — Но беда случилась снова — Я ж всегда снимаю пробы Каждый день в течении срока, За брожением глядя строго. Вот итог — в пивной кадушке Пива где-то на полкружки. Вон и гости на дороге… Уношу, пожалуй ноги! — прокричало множество глоток на улице, и король-менестрель засмеялся. Маэдрос смерил брата суровым взглядом, однако без угроз и приказа молчать. Алмарил с горящими любопытством глазами наблюдал за собеседниками.  — Хотя, скажу честно, — хмыкнул Азагхал, — я в какой-то момент подумал, что эльфы окончательно разучились веселиться, и никакого праздника не будет. Правда, потом вспомнил, что солнечный год для вас — это лишь незначительная часть года по привычному за тысячелетия времени Валинора, и если после разговора о веселье я не увидел его в течение нескольких лет, не значит, что эльфы забыли или передумали. Вам просто спешить некуда, как вы наивно полагаете. — Очень смешно, — скривился Макалаурэ то ли на речи гномьего короля, то ли на вновь долетевшую из окна песню. — Пока Моргот жив и правит в Арде, каждый может умереть в любой момент времени, — слегка нараспев произнёс Маэдрос. — А смерть для нас — это рабство у Вала Намо. Однако и жизнь наша полностью зависит от прихоти Айнур. Если они захотят, нам позволят радоваться, а пожелают обратного — мы будем вечно страдать. Я не хочу думать об этом, но каждый раз, смотря на Железные Горы возвращаюсь мыслями к таким рассуждениям. Мы, воюя против одного рабовладельца и тирана, попадаем к другому. И этому нет конца. Варнондо, опустив глаза, отвёл взгляд в сторону. — Так или иначе, — поднял кубок Азагхал, — вы, эльфы, нам друзья, даже несмотря на то, что едва не довели меня и мой народ до паники, когда сказали, что не видели в вашем Амане ни одного гнома. А ведь мы свято верили, что после смерти приходим к своему создателю. Однако, заметьте, никто не приуныл, и мы стали верить в наше перерождение в потомках, ведь и ранее часто замечали, как дети похожи бывают на родителей, а внуки на дедов. Правда, есть важная деталь — наши смерти вырублены в тверди судьбы изначальным замыслом, а что у вас, бессмертных, мне не понять. Повисла пауза, Алмарил вдруг страшно изменился в лице, и Феанорингам показалось, будто рядом с ними их младший брат, который вот-вот вскочит из-за стола и начнёт орать. Однако сын Морифинвэ лишь уставился куда-то в стену и процедил сквозь зубы: — Гномий король ушёл от темы. Начал о празднике, а закончил смертью. Но это обьяснимо: я тоже постоянно думаю о том, что пока мы тут веселимся, осадный лагерь атакует Моргот. — Мы веселимся? — поднял брови Макалаурэ. — Я, однако, думаю, что праздник должен быть масштабнее. Есть смысл звать гостей из соседних королевств. Хотя, — Алмарил выпил, с горечью усмехнулся, — отца я бы видеть не хотел. — Да, — согласился Азагхал, — мы отвлеклись. Я сказал, что приказал славному Телхару выковать меч, и сейчас я его вручу полноправному хозяину. Да засияет пламя белегостских кузниц в твоей руке, герой! Айя Феанаро! — Айя Феанаро! — прозвучало из уст всех присутствовавших в зале, и по лицу Варнондо было непохоже, что он славил полубрата своего короля под страхом смерти. Военачальник Нолофинвэ даже не напомнил про вынужденную необходимость почитать умерших героев за неимением и непризнанием живущих. Кликнув слуг, Азагхал приказал принести клинок, и всё замерло в ожидании чего-то невероятного. *** Музыка на площади звенела со всех сторон, и уйдя от весёлых танцев к медленной, чуть грустной мелодии, Туивьель подумала, что ей нравится чувствовать печаль и одиночество: если размышлять о плохом и не пускать в сердце обманчивое счастье, потом не будет до крика больно. Единственным желанием уже не один год было упасть в объятия избранника и разрыдаться, честно рассказав обо всём, что чувствует материнское сердце, когда от ушедшего в опасный путь сына перестали приходить вести, но химрингская леди не позволяла себе быть слабой. Соплеменница Туивьель, подыгрывая себе на лютне, ходила вдоль торговавших тканями, шкурами и готовой одеждой мастерами, то появляясь, то исчезая в череде шёлка, льна и меха, и пела о надежде. На лицах слушателей расцветали улыбки. — А знаешь, всё ещё будет! Южный ветер опять подует, И весну для нас наколдует, И память перелистает, И встретиться нас заставит, И встретиться вновь заставит. И не раз меня на рассвете Губы твои разбудят. Счастье, что оно — та же птица, Упустишь — и не поймаешь. А в клетке ему томиться Тоже ведь не годится, Трудно с ним, понимаешь? Я его не запру безжалостно, Крылья не искалечу. Улетаешь — лети, пожалуйста! Знаешь, как отпразднуем встречу? Слёзы застыли на глазах, химрингская леди поспешила в сторону тишины, где совсем не звучала музыка, мельком заметив художницу, считавшую, что тёмная эльфийка заняла её место в жизни лорда Маэдроса. Наивная женщина, не понимающая, что ей, вероятно, повезло. Около входа в башню с колоколом, откуда время от времени во всеуслышание рассказывались вести, сидел ногродский торговец амулетами и заготовками для них. — Прекрасная леди, — заметив Туивьель и тут же перестав обращать внимание на остальных заинтересованных товаром горожан, гном почтительно поклонился, — у меня есть янтарь в латуни, который будет красиво смотреться на твоей шее. — А применять свои руны умеешь? — спросила избранница лорда, посмотрев на пластинки из дерева, серебра, бронзы и мориона, расписанные зашифрованными в переплетениях штрихов и завитков посланиями. — Сомневаешься в моих талантах, леди? — торговец посмотрел в глаза эльфийки, а потом — сквозь неё на танцующих в отдалении гуляк. — Задавай свой вопрос и смотри в чашу. Медный сосуд с водой стоял между тремя фонариками с живым огнём, на дно поочерёдно упали несколько разноцветных кругляшей, и молчаливая просьба отозвалась призрачным видением. Со всех сторон потянулось унывное пение, обволакивая призрачным коконом, усыпляя, заставляя терять ощущение опоры под ногами: «Ветер ли старое имя развеял, Нет мне дороги в мой брошенный край. Если увидеть пытаешься издали, Не разглядишь меня, Не разглядишь меня. Молви: «Прощай!» «Арсель, — сказала кареглазая черноволосая дева в простой поношенной одежде, сидя около костра в пещере с низким потолком. — Где он?» «Я уплываю, и время несёт меня С края на край. С берега к берегу, С отмели к отмели, Друг мой, прощай. Знаю, когда-нибудь С дальнего берега Давнего прошлого Ветер весенний ночной Принесёт тебе вздох от меня». Эльф с обожжённым лицом бросил в пламя ониксовую фигурку оленя. «Ты погляди, ты погляди, Ты погляди, не осталось ли Что-нибудь после меня. В полночь забвенья на поздней окраине Жизни твоей ты погляди без отчаянья, Ты погляди без отчаянья. Вспыхнет ли, примет ли Облик безвестного образа, Будто случайного? Примет ли облик безвестного образа, Будто случайного». «Он, по ту сторону огня», — сказал чей-то голос. «Это не сон, это не сон — Это вся правда моя, Это Истина: Смерть побеждающий, Вечный закон — Это любовь моя». Видение растаяло. — Хозяева мира умеют выстраивать барьеры, которые нашим чарам не преодолеть, — пожал плечами гном, видя, что ответа на вопрос леди не получила. — Это и пугает, — выдохнула Туивьель. — Назови цену своей помощи. Торговец-гадатель мило улыбнулся, развёл руками. Химрингская леди достала из кожаного мешочка серебряный мириан, осторожно положила в кубок для вознаграждений. Металлический кругляш звякнул, и в этот момент зазвонили колокола. Среди торжественной переклички множества медных голосов на крепостной стене возникли три фигуры: два короля и лорд из обездоленного рода, однако именно он — лишённый наследия и утративший статус владыка — был тем, кому готовы были поклоняться за подвиги и силу. Нельяфинвэ Майтимо Руссандол Феанарион, целую вечность не произносивший своих имён и не слышавший их от других, остановился на открытом балконе, с которого было удобно и стрелять и лить на врагов кипящее масло, при этом не подставляясь под стрелы, посмотрел на свой народ. Стихавший медный звон всё ещё заполнял площадь, и лорд Маэдрос, старший наследник прославленного в Валиноре кузнеца и мастера меди Махтана ощутил прилив сил. Да, деда рядом не было, однако металл, с детства казавшийся неотъемлемой частью жизни, своим пением сейчас будто бы ознаменовывал возрождение из небытия всего ценного и важного, что казалось давно мёртвым. — Мой народ! — крикнул Маэдрос, стараясь быть услышанным как можно большим количеством горожан. Скрип железа в голосе усилился, заглушая речь и раня горло, однако воцарившееся молчание сказало о главном: каждый на площади хочет услышать, что произнесёт правитель. — Друзья-Кхазад! Мы все здесь сегодня вместе, и это означает, что наша сила едина! Вставший слева от брата король Поющей Долины осторожно применил чары, помогая Маэдросу быть услышанным. Азагхал, занявший место слева около бойницы, чтобы стена не мешала обзору, помахал рукой своим подданным. Немногие эльфы в синем, рассеявшиеся по площади, тоже замерли и замолчали, смотря на химрингского лорда с почтением. — Славная Битва отгремела немало вёсен назад, — говорил всё более воодушевлённо химрингский владыка, — и с тех пор путь в Белерианд для врага закрыт! Нашими совместными усилиями, братья и сёстры, мы сдерживаем его полчища, загнанные обратно за Железные Горы и запертые там. Мы! Все вместе! Нам есть, чем гордиться, и именно наша слава — это истинная честная слава тех, кто заслужил её своим трудом, самоотверженностью, храбростью и доблестью! В руке Маэдроса засверкал золотыми и кровавыми искрами воздетый к низкому серому небу гномий клинок. Азагхал просиял. Драгоценное оружие заблестело среди алых химрингских знамён. — Что бы ни писали белериандские книжники, что бы ни пели менестрели королей, — усиленная чарами речь заглушила все звуки города, железо в голосе лорда практически перестало быть заметным, — победа в Дагор Аглареб — наша победа! Помните, что блестит не только чистое золото, но лишь благородный металл со временем не потускнеет. И пусть его сияние не кажется ярким на фоне фальшивки, оно вечно, в отличие от лживо сверкающей подделки. Послышались одобрительные возгласы, кто-то захлопал в ладоши. — Изначально единый Народ Звёзд по прихоти Валар был разделён на светлых и тёмных, но теперь, когда ослеплённые светом прозрели во мраке, а блуждавших во тьме озарили Анар и Итиль, мы сплотились вновь против общего врага! Мы — это вновь единый Народ Звёзд и гордые Кхазад! Помните, что не каждый странствующий по бездорожью заблудится и сгинет! Найти путь можно и в непроходимой чаще, и любой из нас готов помочь собрату в беде. Мы сильны, и даже старость не означает слабости! Азагхал одобрительно кивнул, мол, да, это правильные слова для смертных наугрим, вклад которых в войну против Моргота нельзя преуменьшать. — Мы все здесь потомки первых эльфов и гномов, пробудившихся в опасных землях, боровшихся за жизнь и побеждавших. Многие, увы, не увидели наших подвигов, но они всё равно остаются нашей могучей опорой сквозь века. Наши родоначальники — словно мощные и глубокие корни деревьев, коим не страшны даже самые лютые и длительные морозы, и никакой безжизненный лёд не способен остановить идущих к цели! Варнондо, стоявший на площади рядом с супругой и сыном, опустил глаза. — Сегодня, — Маэдрос бросил короткий взгляд на брата, — я хочу вспомнить своего отца, короля Нолдор, который и привёл свой народ на войну с врагом всей Арды. Пламенный Дух был сражён чудовишами и обратился в пепел, но его огонь по-прежнему горит в сердцах всех, кто шёл за Феанаро Куруфинвэ или позже присоединился к его наследникам. Огонь возрождается из золы каждый раз, когда на горячие угли льют масло! Пепел снова вспыхнет, и алые сполохи озарят небо! Свет прольётся из тени! — Я обязательно сложу такую песню, — вполголоса пообещал Макалаурэ, — только ты слишком длинно говоришь. Надо лаконичнее, брат. Маэдрос проигнорировал критику, внимательно следя за реакцией горожан. — Наш дух борьбы, — заговорил химрингский лорд после короткой паузы, — словно меч в руках воина. И даже если клинок ломается в бою, его можно перековать и сражаться дальше! Сражаться до победы, которая непременно будет за нами! — И лишённый короны снова станет королём, — нараспев добавил Макалаурэ так, чтобы услышал только брат. Маэдрос снова проигнорировал, однако скрыть эмоции не смог, и мёртвые стальные глаза на миг отразили боль и вину. — Слава воинам Белерианда! — крикнул химрингский лорд. — Айя Феанаро Куруфинвэ! Толпа подхватила возглас, снова зазвонили стихшие было колокола. Рука с мечом опустилась. — Его имя Нарсил, — зачем-то констатировал король-менестрель. — Нарсил. Феанаро и Сильмарили. Не знаю, каков этот меч будет в бою, но он точно создан, чтобы возрождать надежды. — И я в это верю, — хохотнул Азагхал. — Молодец, аманэльда! Сильная речь. Маэдрос замер, медленно обернулся на брата. — Именем Создателя Эру Илуватара, — пронизывая менестреля сталью ледяного взгляда до содрогания, тихо заговорил старший Феаноринг, — приношу я Клятву и призываю в свидетели моего Слова Владыку Манвэ Сулимо, супругу его Варду Элентари и саму священную твердь горы Таникветиль! — Клянусь вечно преследовать огнём и мечом, своим гневом любого, — покорно начал повторять Макалаурэ, чувствуя, как весь мир вокруг исчезает, погружается во мрак и метель, — будь то Вала, Майя, эльф или иное творение Эру, что уже живёт или родится позже, великое или малое, доброе или злое, кое завладеет или попытается завладеть Сильмарилем, будет хранить у себя или станет препятствовать отвоевать святыню рода Феанаро Куруфинвэ! Да падёт на меня вечная тьма, если отступлюсь от своего Слова! — Клянусь! Клянусь! — Клянусь!