Ноченька

Сева

Я сижу в плетеном кресле перед высокими французскими окнами с витражными стеклами, представляющими собой небольшой эркер. На левой половине изображен павлин, сидящий на ветке цветущей сакуры. Его изумрудный хвост сложен, а голова повернута в сторону правой мозаики, где на качелях, улыбаясь, застыла русалка с соломенными волосами, убранными в объемную косу, перехваченную жемчужной ниткой. Хвост хитрой речной девицы искрится в закатных лучах, словно настоящая чешуя, начищенная песком и водорослями. Створки двери посередине распахнуты, и я вижу багряный закат над морем, чувствую тепло уходящего солнца, спокойствие и радость. Комната так полно залита светом, что кажется, будто она горит, расцвеченная оттенками красного и оранжевого. Ее стены – это встроенные шкафы с бесконечным количеством полок, сплошь уставленных книгами. Мебели нет, лишь у окна приютилось мое кресло. Здесь чувствуется магия знаний, бережно хранимых поколениями. По библиотеке бегают солнечные зайчики, перескакивая по корешкам книг, и мне тут же вспоминается книжка одного потустороннего писателя, где Настоящий свет, отразившись от Настоящего зеркала, превратился в язвительного рыжего котенка*. Обернувшись, я нахожу взглядом зеркало, отражающее окно и ряды книг. Тяжелое, в массивной резной раме, оно висит напротив окна и на первый взгляд совсем неприметно среди книг. Интересно, а это зеркало Настоящее? Мне вдруг кажется, что если я сейчас позову свет остаться, то имею все шансы познакомиться с таким котенком. Жаль, что мне не четырнадцать, а творить чудеса я умею и сам. Пропадает весь смысл. Я дышу тишиной и светом, птичьими голосами и стрекотом цикад, не двигаясь с места, пока солнце почти не скрывается за горизонтом. Затем легко поднимаюсь и выхожу на улицу. Я босиком, и, стоит мне сойти с крыльца, ноги тут же погружаются в теплую, бархатистую пыль, нагретую за день нещадно палящим солнцем. В детстве я любил бегать с соседскими ребятами по таким дорожкам, поднимая в воздух серо-коричневые облачка пыли, оседающие на волосах и одежде тонким слоем. Вот и сейчас мне хочется беззаботно броситься вниз, к краю утеса, заросшему малиновыми колокольчиками, чтобы почувствовать кожей морской воздух, перемешанный с солеными каплями. Но вместо этого я медленно иду, запоминая щекочущие ощущения между пальцев. Море так близко, и это пьянит. У меня совсем нет шансов противиться этой эйфории. Как можно противостоять тому, что течет в твоих венах?** Какое-то время я наслаждаюсь видом темнеющей дали, пока вокруг не становится совсем тихо. Птицы замолкают, ветра, еще минуту назад ерошившего мои волосы, нет, и я улыбаюсь, предвкушая одно из самых завораживающих природных явлений. Сильная гроза всегда приходит внезапно, но ты точно знаешь, что через минуту она начнется. И дело не в предсказаниях синоптиков, которые обычно ошибаются в своих прогнозах, скорее, ее главным предвестником является духота, которая окутывает тело влажными ладонями, да беззвучные всполохи молний. Они освящают темную, необычайно тихую округу своим ярким светом, даря причудливые тени деревьям, кажущимся в эту секунду непривычными, иссиня-черными. И только потом молнии догоняет гром. Гулкий, ворчливый. Гроза все ближе, всполохи становятся чаще, промежутки между громом и молниями короче, раскаты протяжнее. И стоит мне вернуться под крышу, как тотчас падают первые тяжелые капли, тихо шурша по восковым листьям высаженных в палисаднике роз. Шепот капель усиливается с каждой секундой и скоро приходит к единому ритму. Гроза приносит с собой очищение. Повинуясь внезапному импульсу, я делаю шаг наружу, подставляя лицо ливню. Мои волосы быстро намокают, но я не двигаюсь с места, чувствуя теплые струйки, стекающие по шее в распахнутый ворот рубашки. Застыв, я совсем теряю счет времени, пока в мерный стук по крыше вдруг не врывается чистый голос. Я удивленно распахиваю глаза, резко оборачиваясь. Не может быть. Мой взгляд устремлен вглубь дома с рыжей крышей. Откуда-то сверху льется голос, тихо напевающий одному мне понятную песню. Я несмело ступаю внутрь, невольно встряхивая головой, и иду по библиотеке, оставляя мокрые следы, недоуменно оглядываясь. Голос все поет, проникая в самую душу, заставляя сердце сжиматься от светлой грусти. Я никак не могу найти дверь, спрятанную за полками, чтобы выйти из библиотеки, шаря руками по корешкам книг в кожаных переплетах. Сердце ускоряет свой бег, когда я наконец нахожу тонкую ручку. Не отдавая себе отчет в том, что делаю, не видя ничего вокруг, взбегаю на второй этаж, чтобы тут же застыть перед полуоткрытой дверью, окрашенной белой краской, откуда и доносится голос. В щелке я вижу тонкий девичий стан, застывший у открытого окна. Ветер заигрывает с ее телом, лаская волосы, забираясь под тонкую сорочку, скользит по нежной коже. Ее голос пьянит сильнее, чем море. Сердце пропускает удар, затем еще один, и, отвернувшись, я медленно опускаюсь на пол, прислоняюсь к дверному косяку и закрываю глаза. Сердце бьется тяжело, неторопливо, гулко толкаясь об ребра, наполняя меня нежностью, но в то же время и грустью. Эту колыбельную пела мама. Ее пел я во время Русальего круга. Теперь ее пела колдунья с бездонными серыми глазами. Когда она замолкает, я все еще какое-то время сижу, не решаясь войти. Снаружи так же бушует гроза, озаряя худенькую фигурку вспышками на темном небе. Глядя на нее, я чувствую любовь зародившуюся глубоко внутри на месте черствого сердца. Вместе с любовью приходит желание. Находясь в эйфории от эмоций, определить которые я не в силах, но которые так сильно пронзают мое тело, я подхожу к девушке, обнимая ее за плечи. Она тихонько смеется, обхватывая мои руки, и я почти вижу, как она жмурится от удовольствия. Я часто-часто дышу, пока Полина изящными пальчиками ласкает меня, вынуждая прижаться к ней сильнее. Ее прерывистое дыхание – лучшая музыка для моих ушей, и я больше не стараюсь удержать себя в руках. Мои губы скользят по ее шее, а руки спускаются вниз, несмело обводя хрупкую, почти мальчишескую фигурку. Полина поворачивается и легко вспрыгивает на подоконник, притягивая меня к себе. Она проводит пальцами по моим щекам, спускаясь вниз по шее, пока не цепляется за ряд пуговиц на моей рубашке. Я замираю, кажется, даже задерживаю дыхание, когда она медленно, пуговица за пуговицей, спускается до самого низа, а затем проводит по горящей коже пальцами, едва задевая ее ноготками. Она целует меня в шею, притягивая к себе все ближе, обхватывая мои бедра ногами. Мысли не поспевают за бьющимся сердцем. Я притягиваю Полину, грубо целуя, и она с готовностью льнет ко мне, торопливо стягивая с моих плеч рубашку. Я ничего не могу с собой поделать, сжимая ее тело руками, стараясь насытиться ею сполна. Я так долго хотел этого. Но неясное чувство, будто что-то не так, безжалостно врывается в сознание, затмевая любые желания. Это не может быть Полина. Тревога так сильна, что я на секунду отстраняюсь. Но противится этим губам невозможно. Я утопаю в своем желании, бессознательно спуская с плеч Полины бретельки, зарываясь в волосы, вдыхая аромат кожи. Она пахнет морем. Солеными брызгами. Желание разливается вдоль позвоночника, следуя за дорожкой, оставленной острыми ноготками. Внезапно Полина прикусывает мою нижнюю губу, и я резко отстраняюсь, приходя в себя. – Ты не она, – мои щеки пылают, но голос тверд. На губах незнакомки с лицом Водяной играет язвительная ухмылка. Она запрокидывает голову и смеется, как дьяволица. Я начинаю пятиться, а она, спрыгнув с подоконника и небрежно поправляя лямки ночной рубашки, по-кошачьи мягко идет следом, не прекращая улыбаться. Ей нравится видеть меня растерянным. Испуганным. Я тяжело сглатываю, бросаясь прочь. Выбежав из дома, тут же спотыкаюсь, обдирая правую ладонь. Незнакомка не отстает, забавляясь моей попыткой сбежать. Дом стоит на утесе, с одной стороны штормовое море, с другой – лес. Мне некуда деваться. Я ничего не понимаю. Что происходит со мной? Это сон? Заклятие? Почему я вынужден играть по правилам этой иллюзии? Моя магия пропала. Без нее я никто. Я ничего не могу сделать. – Чего ты хочешь? Мой крик полон отчаяния, но вместо ответа она просто манит меня пальцем. Сдавшись, я покорно иду вслед за ней, пока мы не оказываемся в подвале, полном людей в капюшонах. Посреди темного, сырого помещения, освященного дрожащим светом свечей, установлен каменный алтарь с высеченной на нем пентаграммой в окружении рун. Та, что владеет телом Водяной, ловко вспрыгнув, ложиться на постамент, хрупкая, но совсем не моя. – Что происходит? Кто вы такие? – но вопросы остаются без ответа. Я становлюсь невольным зрителем. Пока фигуры в черных капюшонах заканчивают подготовку какого-то ритуала, я успеваю их сосчитать. Тринадцать. Как и рун на черном камне алтаря. Чертова дюжина. Число предательства. Число, несущее в себе смерть. Тринадцать магов становятся в круг, разводя руки в стороны, но я никак не могу различить их лиц. Жрецы выглядят и двигаются, как один человек. Но стоит им скинуть капюшон, как сердце ухает куда-то вниз. – Странник… ***