Реквием

      В больнице Хана находится несколько дней. Конохамару знает это, ведь приходит к ней каждый день. И каждый день его не пускают. Кроме медиков Хана позволяет навещать себя лишь Саске, и это неприятно бьет по самолюбию.       К Учиха он точно не пойдет.       Сакура рассказывает, что Хана идет на поправку, хотя без чакры ее полное выздоровление будет проходить куда дольше, чем обычно.       А потом глава больницы очень пристально смотрит ему в глаза. И в ее взгляде он замечает понимание и сочувствие.       В субботу ему позволяют зайти к Сараде. Его ученица почему-то до сих пор не выписана, хотя явных травм не получила. Конохамару коротко стучится в дверь и заходит внутрь.       Учиха сидит на койке, облокотившись об стену, на ее коленях покоится раскрытая книжка. Сарутоби сразу же подмечает, что девочка старается делать меньше ненужных движений.       — Здравствуй, Сарада.       — Конохамару-сенсей, — слабо улыбается девочка.       — Как ты себя чувствуешь?       Сарада чуть дергает плечом и сразу же поджимает губы.       — Пока без изменений.       — Что с тобой случилось?       — Они что-то сделали со мной, не могу шевелиться без боли, не могу использовать чакру.       Конохамару садится в кресло, стоящее рядом с койкой, и задумчиво смотрит на свою ученицу.       — Они вкололи тебе первый образец той сыворотки, которой уничтожили чакру Ханы?       — Мы тоже сначала так думали. Но мама не нашла в моей крови следы препарата.       Конохамару удивленно вскидывает брови.       — Тогда почему?..       — Фуин. На мне печать.       На мгновение Сарутоби чувствует прилив надежды. Печать можно снять, у них целый штат специалистов и Хана, обладающая потрясающими знаниями в этой области. Вот только, кинув взгляд на свою ученицу, Конохамару понимает, что что-то не так. Девочка вовсе не выглядит воодушевленной.       — В чем дело?       — Никто не знает, как ее деактивировать.       — А Хана?       Сарада не отвечает и отводит взгляд. Она обижена, с удивлением понимает Конохамару.       — Она не приходила?       — Нет.       Мужчина невольно хмурится и смотрит в пол. Хана сильно привязана к кузине, тренировала ее, спасла от похищения в первый раз, отправилась на поиски, когда Учиха пропала. И теперь даже не взглянула на печать, чтобы помочь?       — Почему?       — Мне не говорят. Мама старается не упоминать ее и не отвечает на мои вопросы.       Эта ситуация ему не нравится. Не нравится изоляция, в которой находится Хана, не нравится состояние его ученицы.       Не нравятся взгляды, которые на него кидает Сакура.       — Ты дорога ей. Она бы пришла.       — Я тоже так думала, — голос Сарады чуть дрожит. — Может, Вы с ней поговорите? Она может прислушаться к Вам, сенсей.       — Меня не пускают к ней в палату.       — Хану выписали еще вчера вечером. Она должна быть дома.       Этого Конохамару не знал. Ему, естественно, никто не сообщил. Впрочем, он ей не родственник, чтобы врачи извещали его о состоянии и местонахождении Ханы.       — Я поговорю с ней. Не понимаю, почему она сама не пришла.       Сарада пожимает плечом, пытаясь выглядеть безразличной, но боль от этого движения сводит на нет ее попытки взять эмоции под контроль.       Конохамару бросает взгляд на наручные часы. Привычная субботняя встреча с ребятами начнется через шесть часов. Полно времени, чтобы поговорить с упрямой девушкой. Он встает со своего места, прощается с Сарадой, обещая, что заставит Хану помочь ей.       И все-таки поведение Узумаки остается для него тайной.       Небо заволокло тяжелыми тучами, так перекрывшими солнце, что, кажется, будто время приближается к ночи. Конохамару даже невольно вновь смотрит на часы, убеждаясь, что еще только полдень.       Дом, в котором обитает Хана, смотрит на Сарутоби мрачными глазами-окнами. Он понимает, что, если Узумаки и выписали, то, наверное, она живет у Саске и Сакуры. Не зря же они единственные, с кем девушка общается после своего похищения.       Однако его внимание перехватывает шорох, идущий от вишневого дерева. Сумрак несколько раз хлопает крыльями и пристально смотрит на незваного гостя. Конохамару вдруг понимает, что птица нарочно выдала свое местоположение.       Конохамару смотрит в непроглядно-черные глаза ворона, не решаясь с ним заговорить. Сумрак уже показывал, что понимает человеческую речь, но говорить с ним все равно неловко.       Сумрак не отходит от Ханы.       Недолго думая, Конохамару кивает на входную дверь, и ворон склоняет свою голову в согласии. Хана внутри, а не живет у дяди.       — И когда ты перестал меня ненавидеть?       Воображение рисует, как Сумрак издает какой-нибудь кряхтящий звук — аналог смешка в понимании птицы. Так ворон показал бы, что все еще недолюбливает его, но мирится с нахождением Сарутоби на своей территории ради хозяйки.       Но Сумрак просто смотрит на него в ожидании, и Конохамару понимает, что слишком долго стоит, не решаясь зайти. Он стучит в дверь несколько раз, зовет Хану по имени, но ответа так и нет. Конохамару кидает на птицу вопросительный взгляд, но от очередного стука дверь тихонько приоткрывается. Делая глубокий вдох, Конохамару переступает порог.       — Хана? — негромко зовет он, но ответа не слышит.       Дом встречает его тьмой, тишиной и странным холодом. Конохамару едва заметно ежится, потирает внезапно замерзшие руки и проходит внутрь.       Хану он находит в спальне. Узумаки, поджав ноги, сидит на кровати, по шею укутанная в толстое одеяло. Невидящий взгляд девушки направлен на стену, и Конохамару кажется, что она не замечает его присутствия.       — Хана? — снова зовет он, но внимания не добивается.       Чувствуя неловкость, он подходит к кровати, осторожно присаживается на край и пытается поймать ее взгляд.       — Как ты?       Наконец, Хана переводит на него взгляд, все такой же пустой и отстраненный. И не говорит ни слова. Губы даже не дергаются в попытке сказать хоть что-то.       — Поговори со мной, пожалуйста.       Хана прикрывает глаза, чуть морщится, будто звук его голоса, один его вид причиняет ей боль. Конохамару неловко потирает руки и замолкает.       Он не знает, что произошло за те двенадцать часов, что ее не было. Наруто не желает распространяться, несмотря на то, что Настоятельница всегда была именно его миссией. «Прости, этим занимается Саске», — сказал Хокаге с виноватым видом.       И Конохамару искренне пытался делать вид, что его это не волнует. Ни отстранение от дела, которое вел он уже два года, ни запрет на посещение Ханы (он ведь должен был быть на нее обижен, верно?), ни внезапная скрытность лучшего друга.       Получалось плохо. Он все еще хочет сам завершить эту миссию, посадить Настоятельницу за решетку. Хочет, чтобы Хана — явно травмированная произошедшими событиями — открылась ему.       Они сидят в тишине. Конохамару не следит за временем, просто смотрит в окно, отстраненно замечая, как заряжает ливень. Капли громко стучат по крыше, и Сарутоби видит тень ворона, прячущегося от воды под козырьком. Сумрак устраивается рядом с окном, смотрит прямо ему в глаза и чуть качает головой. Будто бы разочарованно.       Еще минут через двадцать Конохамару уходит на кухню, ставит чайник и рыскает по шкафам в поисках заварки.       Он никогда не имел дело с душевными травмами. Конечно, многие шиноби — особенно старшего поколения — так или иначе больны. Спят с оружием, ожидая нападения даже в родной деревне, оглядываются на улице, видят кошмары. После одной миссии он и сам какое-то время был не в себе, но не так.       Такой отстраненности он еще не видел.       Чайник громко свистит, разрезая мрачную тишину дома, и Конохамару быстро выключает его, разливая кипяток по кружкам.       На его возвращение Хана ожидаемо не реагирует. Он оставляет свою кружку на прикроватной тумбочке, а вторую протягивает Хане.       — Возьми, пожалуйста.       Узумаки открывает глаза, долго смотрит на кружку, будто не понимает, для чего она вообще нужна, но потом все же мягко забирает ее.       Впрочем, к чаю она так и не прикасается. Разглядывает пар, идущий от кружки без особого интереса.       Тут должен работать психолог. Кто-то, кто знает, как выводить человека из депрессии. Не я.       И все-таки он остается сидеть на месте, боясь даже лишний раз шевельнуться.       — Зачем ты здесь? — тихо спрашивает Хана, так что Конохамару кажется, что ему послышалось.       — Чтобы увидеть тебя.       — Зачем?       Она уверена, что он злится, понимает Конохамару. Она все еще думает, что ее печать блокирует его память.       — Хана, пожалуйста…       Но она снова сжимается, как перед ударом, и Конохамару замолкает.       — Ты помнишь, верно?       — Да.       Его ответ ей не нравится. Губы Ханы чуть подрагивают, но ей удается взять контроль над эмоциями.       Разве она не почувствовала сразу, что он не зол на нее за ту придуманную ссору?       — Расскажешь, что случилось в плену?       Хана отрицательно качает головой, заставляя Конохамару нервничать. Он неловко тянется к руке девушки, желая утешить, но от прикосновения Хана вздрагивает, и горячие капли попадают ей на руку. Конохамару осторожно забирает у нее кружку, замечая, что ее дыхание ускоряется.       — Не трогай меня.       — Я не причиню тебе вреда.       — Хватит! — рявкает Хана, и ее голос кажется ужасно пронзительным в безмолвии дома.       Конохамару молчит, боясь сказать хоть слово. Он не ожидал такой вспышки.       — Зачем ты пришел? — ее голос дрожит, будто от злости, но в глаза Узумаки не смотрит.       Конохамару облизывает пересохшие губы.       — Чтобы увидеть тебя.       — ЗАЧЕМ?! Сколько еще раз я должна тебя ударить, чтобы ты, наконец, отстал?!       После этих слов в комнате наступает уж совсем зловещая тишина. Конохамару хочется одновременно, и сбежать подальше, и встряхнуть эту взбалмошную женщину.       — Ты хочешь, чтобы я ушел?       Секунду Хана не отвечает, а потом коротко кивает головой, и Конохамару замечает слезы, собирающиеся у нее в уголках глаз. Это зрелище совсем его добивает, и здравый смысл благополучно капитулирует. Он касается ладонью щеки Ханы в успокаивающем жесте.       Девушка дергается, в ее глазах загорается злость.       — Уходи! УБИРАЙСЯ!       Конохамару вздрагивает от ее крика и поднимается, стараясь не показывать обиду.       Сколько еще раз я должна тебя ударить, чтобы ты, наконец, отстал?!       Хотел бы я иметь ответ. Его привязанность к Хане кажется уже неправильной, болезненной.       — Если захочешь — я рядом.       И уходит.       Подставляя лицо теплым каплям дождя, Сарутоби чувствует себя щенком, которого пинают раз за разом, а он все равно ластится. ***       На какой-то миг воцаряющаяся тишина успокаивает взвинченные нервы. Она снова сорвалась, снова расстроилась из-за пустоты, не позволяющей почувствовать чужие эмоции. Вот уже несколько дней Хана чувствует, будто ей отрубили руку.       Нет, сравнение неправильное. Такое чувство, словно глаза выкололи.       Потерю чакры она ощущала не так остро. Осознание этой утраты пришло еще в плену, где не было времени на жалость к себе. И до сих пор Хана не чувствовала особой боли от произошедшего.       Но эмпатия имела большее значение. Дар был для Ханы все равно, что зрение, слух или осязание. Еще в больнице она несколько раз срывалась в разговорах с Саске от того, что не могла почувствовать его эмоции.       А ведь это даже не единственная утрата.       А потом приходит осознание.       Конохамару.       Она накричала на него. Обидела. Снова.       Он не обязан был приходить, даже с вернувшейся памятью, Конохамару должен быть обижен за то, что она влезла в его голову. Но он пришел. Просидел рядом несколько часов.       Что же ты творишь?       Хана подскакивает со своего места, путается в одеяле и с остервенением срывает с себя тяжелую ткань. Она должна остановить Конохамару, извиниться перед ним за то, что она такая глупая и не умеет ценить доброту.       Ее футболка и домашние штаны моментально намокают, капли неприятно бьют по лицу и затрудняют обзор. Хана отбрасывает с лица мешающиеся черные пряди и замечает Конохамару. Он совсем недалеко успел отойти.       — Конохамару! — зовет она, но голос у нее совсем тихий, и Хана уверена, что он не слышит ее за шумом дождя.       Но Конохамару останавливается и оборачивается, удивленно глядя на нее. Хана срывается с места, пробегает свой маленький сад, и Конохамару медленно, словно боится напугать, идет ей на встречу.       Она влетает в него с разбега, обвивает руками шею, утыкаясь носом в мягкую ткань водолазки и делая глубокий вдох. Запах его приятного одеколона заполняет легкие, заставляя сердце на миг сбиться с ритма. Его ответное объятие кажется невесомым, будто он ожидает подвоха, нового потока злых слов.       — Прости, — шепчет Хана.       Она повторяет это слово снова и снова, пока Конохамару не прижимает ее к себе, мягко целуя в макушку. Это прикосновение едва не заставляет ее снова разрыдаться, и Хана проклинает свои расшатанные нервы.       — Пойдем внутрь. Не надо стоять под дождем.       Он напрягается, чтобы сделать шаг, но Узумаки усиливает хватку, не позволяя ему двинуться с места. Она помнит, какова на вкус его боль, и ей совсем не хочется, чтобы он страдал снова. А теперь Хана даже не может почувствовать его эмоции.       — Прости.       Он мягко отстраняет ее от себя, и Узумаки сжимается, боясь увидеть в его глазах холод, которым так любят прикрывать свои эмоции шиноби. Но Конохамару улыбается, в уголках его глаз собираются морщинки, свидетельствующие об искренности этой улыбки.       — Я не злюсь. Пойдем внутрь.       На этот раз Хана безропотно подчиняется и позволяет увести себя обратно в дом. Только сейчас, испытав такой всплеск эмоций, она видит, насколько неуютно в ее жилище.       Конохамару окидывает ее хмурым взглядом и скрывается в ванной. На мгновение Хана прикрывает глаза, пытаясь воззвать к своему дару, но натыкается на пустоту. Отныне ей придется ориентироваться на мимику, выражение глаз и язык тела, чтобы понимать человеческие чувства.       Если так живут обычные люди, то мне это не нравится.       Ощутив прикосновение махровой ткани, Хана вздрагивает и сталкивается взглядом с Конохамару. Она даже чуть улыбается в благодарность за принесенное полотенце, хотя по-хорошему от мокрой одежды следует избавиться. И все же она боится пошевелиться, боится, что он уйдет и оставит ее во тьме собственных переживаний.       Ты обязана рассказать ему.       Хана делает глубокий вдох и касается его руки, переплетая пальцы.       — Давай присядем.       Она видит по взгляду Конохамару, что он насторожен тоном ее голоса, и понимает, что читать эмоции в принципе не так уж и сложно. Они усаживаются на диван, не размыкая рук, и Хана берет небольшую паузу.       А потом рассказывает. Как попала в ловушку, расставленную с помощью собственного маячка, как очнулась в подвале без чакры, как познакомилась с Настоятельницей, оказавшейся кузиной ее покойной тетушки. Она рассказывает о том, что Мива жила в Конохе и управляла эмоциями Моэги, что Хана хотела защитить Конохамару и потому забрала его воспоминания, но это оказалось напрасно. Конохамару заметно напрягается, когда Хана описывает удар, которым ее наградил Таро, и кидает обеспокоенный взгляд на синяк, едва заметный за линией волос. Затем рассказ переходит к событиям в спальне, и Хана чувствует, как он начинает мягко поглаживать ее руку в успокаивающем жесте.       На этот раз она чувствует себя еще большей идиоткой за то, что накричала на Конохамару ранее.       — Когда нам с Сарадой удалось вырваться на улицу, боль стала совсем ужасной, — продолжает Хана, чувствуя, как от страха подскакивает собственный пульс. — Я на какое-то время потеряла контроль, и Мива воспользовалась этим. И лишила меня сенситивных способностей.       Это известие его шокирует, и в глазах появляется жалость. Хана не хочет рассказывать дальше. Разве ему станет лучше от знания того, что случилось дальше?       — Хана…       — Это еще не все, — прерывает она дрожащим голосом. — Я потеряла сознание и пришла в себя уже в больнице. Сакура объяснила, что боль и последующее кровотечение были выкидышем.       Конохамару замирает словно статуя, пугая Хану своей неподвижностью. Он расстроен? Или чувствует облегчение от того, что последствия той единственной ночи не стали более реальными?       Он подскакивает с дивана и начинает ходить из стороны в сторону. Хана наблюдает за ним молча, боясь, что он винит ее.       Глупости, в ту ночь мы оба были неосторожны.       И, тем не менее, эта мысль не приносит успокоения. Хана впервые ощущает, что ей всего двадцать один — по меркам шиноби приличный возраст, но для простых людей она еще дитя, которое всего год назад получило право пить алкоголь. Что бы она делала с ребенком?       — Ты не знала, что?.. — он не заканчивает фразу, будто ему самому больно произносить слово «беременность».       — Нет. Сакура сказала, что иногда в первом триместре такое бывает, что цикл не прерывается.       Конохамару отстраненно кивает, и Хана внутренне готовит себя. Сейчас он все еще пребывает в шоке, но скоро отойдет, и кто знает, какая последует реакция.       Но Конохамару возвращается на диван и резко притягивает Хану в свои объятия. И Узумаки не помнит, когда в последний раз ей было так спокойно.       А потом он говорит ей, что не злится, что ему жаль, что Хане пришлось пройти через это одной. Слезы снова давят на горло, но на этот раз их легко сдержать.       — Ты не была у Сарады, — произносит он через время.       — Была. Ночью. Она спала.       И Хана благодарна за то, что он спрашивает, почему именно так она поступила.       — Ты не можешь ей помочь? Научить кого-нибудь, как снять печать?       — Даже у меня ушли бы месяцы.       Он вопросительно заглядывает ей в глаза, и Хана собирается с мыслями.       — Есть печати, которые мы с тетей называли ключ-и-замок. Их всегда две: одна накладывается на объект, и только второй ее можно снять. Проблема в том, что ключи уникальны, а сделать дубликат, не имея при себе оригинала, практически невозможно. Уйдет много времени на то, чтобы снять печать Сарады. У нее нет столько времени.       — И нам никак ее не спасти?       Хана осторожно выбирается из кольца его рук, подходит к своему рюкзаку и выуживает на свет медальон. Когда она рассказала Саске и Хокаге условие Мивы, они были ошарашены. Выбор кажется непосильным.       — Мива хочет этот медальон.       Конохамару осторожно забирает у нее вещицу и рассматривает.       — И что в нем особенного?       — Он открывается. Внутри находится печать того же типа, что стоит на Сараде.       — Тоже «замок»?       — Да. Только намного сложнее. Если на печать Сарады уйдут месяцы, то на эту годы.       — Почему?       — Она составная. Одна часть — это так называемый аккумулятор. Он накапливает в себе чакру, тянет ее из мира. А вторая пока пустует.       Конохамару отрывает взгляд от медальона.       — Пока?       — Внутрь медальона, имея «ключ», можно вложить любую технику. С помощью аккумулятора эта техника будет усилена в разы. Можно стереть Коноху с лица Земли самым малозатратным дзюцу.       По обеспокоенному выражению, появившемуся на лице Конохамару, Хана понимает, что до него дошло, о каком тяжелом выборе идет речь. Либо наследница Учиха, либо тысячи жизней.       — У Настоятельницы уже есть «ключ»?       — Да.       — Значит, получив вторую часть, она уничтожит одну из Деревень Большой Пятерки.       — Или скопирует печать и уничтожит все пять.       Они замолкают, и каждый боится произнести очевидное. Сарада умрет. ***       Конохамару остается с ней на весь день, хотя Хана и знает, что сегодня его ждут друзья. Она безрезультатно пытается его уговорить пойти на встречу, но достаточно быстро сдается, эгоистично желая провести больше времени с ним.       Впервые в жизни она осталась наедине сама с собой. Больше нет хора чужих чувств, только ее собственные. И это почему-то перестает пугать.       Хана смотрит на Конохамару, и сердце начинает приятно щемить. Она вспоминает, как иногда задерживалась на влюбленных парах, с жадностью впитывая в себя весь спектр их эмоций. В глубине души она всегда знала, что не сможет кого-то полюбить, не сомневаясь в искренности этого чувства.       Но сейчас она испытывает нежность к ее солнечному мужчине, привязанность, желание, и знает, что их источником является только она.       Конохамару отсылает клона за сухими вещами, и они с Ханой по очереди идут в душ. А потом долго обсуждают, что делать дальше. Они не затрагивают в разговоре Сараду, этим занимаются Наруто и Шикамару — они явно умнее. Вместо этого Конохамару предлагает ей будущее.       Пусть у Ханы больше нет чакры — ее навыки все еще при ней. Она может преподавать фуин в Академии шиноби, может сосредоточиться на развитии тайдзюцу. В Конохе есть ниндзя, использующие лишь навыки ближнего боя.       Узумаки внимательно слушает Конохамару и впервые за эти дни понимает, что еще не все пропало. Опираясь об спинку кровати, мужчина держит ее в объятиях, перебирает пальцами пряди ее волос и тихим голосом выдает одну идею за другой.       Хана прижимается ухом к его груди, вслушивается в звук его голоса и чувствует нарастающее желание. Она прикусывает до боли губу, сжимает в руке ткань его футболки, сдерживая порыв забраться под нее. Его успокаивающие прикосновения к ее спине кажутся обжигающими.       Прижимаясь к мужчине сильнее, Хана хочет успокоить разбушевавшиеся гормоны, но всюду — тепло его тела и запах, сводящий с ума.       Ненормальная. Мной опять управляет эмоциональный всплеск.       — Все хорошо? — обеспокоенно спрашивает Конохамару, пытаясь заглянуть ей в глаза.       Нет, просто Хана только пришла в себя, вылезла из кокона отчаяния, в котором пребывала последнее время. И желание почувствовать себя живой уж слишком сильно.       Она молчит, чуть поворачивает голову и накрывает своими губами его, ловя его удивленный вдох. Конохамару не отвечает, и Хана легко прикусывает его нижнюю губу и забирается пальцами под футболку, ощущая твердые мышцы его живота.       Реакция следует незамедлительно: Конохамару перехватывает ее руку за запястье, не позволяя двигаться.       — Хана, не стоит, — шепчет он срывающимся голосом.       И это выдает его с головой.       Воздух начинает потрескивать от возрастающего напряжения.       — Мне нужно, — выдыхает она, склоняясь к его шее, прикусывая тонкую кожу.       По телу мужчины пробегает едва заметная дрожь, и дыхание его становится более тяжелым, более рваным.       — Нужно, — снова выдыхает она, прикасаясь к месту укуса губами и языком, прижимаясь своими бедрами к его.       Конохамару напрягается, и в следующий миг Хана чувствует лопатками твердость матраса и тяжесть сильного мужского тела на своем. Его голубые глаза опасно темнеют, но сам мужчина не решается сделать следующий шаг. И Хана зарывается пальцами в его волосы, чуть давит, заставляя склониться к ней, и этого оказывается достаточно.       Их поцелуй полон дикой жажды, и Хана понимает, что ему это необходимо не меньше, чем ей. Ему, не знавшему, вернется она или нет.       Их руки скользят, освобождая тела от мешающейся ткани, обнажая пылающую кожу, комната наполняется тихими стонами, сдавленным шепотом. От возбуждения руки трясутся так сильно, что Хана на миг замирает, прижимая их к твердой мужской груди.       — Все в порядке? — хрипит Конохамару.       — Мне… мне еще нельзя, — она не говорит, что именно нельзя. Он и так знает про операцию и восстановление.       — Это и не обязательно, — его губы искажает хитрая улыбка, а руки продолжают скользить по ее телу вниз, пока Хана удивленно не выдыхает.       А дальше остается только жар, бегущий по венам, рваные поцелуи и протяжные стоны. Когда Хана сама тянется рукой вниз, Конохамару утыкается лбом в изгиб ее шеи, толкается навстречу ее прикосновениям, покрывая горячими поцелуями-укусами нежную кожу.       Разрядка дрожью проносится по телу, заставляет сдавлено вскрикнуть и выгнуться. Слыша низкий мужской стон, Хана завороженно наблюдает за выражением муки-удовольствия, так явственно читающемся на лице Конохамару.       Они еще долго лежат без сна. Хана кончиками пальцев выводит на коже мужчины узоры, заглядывает Конохамару в глаза, замечая, что он едва держится.       — Тебе нужно поспать.       Он улыбается, целует ее в лоб, но упрямо продолжает бодрствовать.       — Я больше не смогу отнять твои воспоминания, тебе нечего бояться, — неумело шутит Хана.       Конохамару посылает ей взгляд, отчетливо говорящий, что он думает об этой жалкой попытке. И все-таки через несколько минут Узумаки чувствует, как он расслабляется, а дыхание становится глубоким и ровным.       А Хана все так же не спит, прикасается к теплой коже, гладит Конохамару по волосам. Осознание того, что все, что она сегодня испытывала, было только ее и ничьим больше, заставляло сердце биться быстрее. Влюбленность наполняет ее таким счастьем, что дышать больно.       Еще бы найти способ спасти Сараду.       Настроение портится, улыбка моментально сходит с лица. Хана смотрит в окно на светлеющее небо, чувствуя вину. Она столько дней просидела в хандре и даже не задумалась, чем она лично может помочь.       Хана осторожно выскальзывает из кольца рук, накидывает на себя любимую огромную рубашку и выходит на крыльцо. Она присаживается, не отводя взгляда от желто-голубого горизонта, и слышит знакомое карканье. Сумрак устраивается рядом, дает хозяйке погладить себя по голове и вопросительно смотрит на Хану.       — Должно же быть хоть что-то, что я могу сделать.       Узумаки знает, что задавать вопрос ворону глупо. Сумрак умен и явно не прост, но в этом случае он не сможет помочь.       Однако птица снова привлекает к себе ее внимание, и, когда Хана вновь смотрит на питомца, происходит нечто странное. Глаза Сумрака становятся красными.       Сердце на миг пропускает удар, и Хана с ужасом наблюдает за тем, как в этой красноте проступают томоэ, как они начинают бешено кружиться.       И сознание накрывает темнота.